Но с того момента помимо нас на криоуровень спускался только один человек.
Мой взгляд впивается в имя на экране.
Старейшина.
41Эми
Старший не заходит в лифт вместе с нами.
— Есть одно дело, — объясняет он. В его манере держаться вдруг появилось что–то мрачное и серьезное. Пока он не расправил плечи, я даже не замечала, как сильно он сутулится. До этого момента я знала, что он станет главным на корабле, просто потому, что так говорили Док и Старейшина. А теперь, глядя на него, я вижу настоящего, решительного лидера.
Мне хочется остаться здесь, на криоуровне, защищать родителей от умника, который ухитрился отключить замороженного в присутствии трех человек, но, очевидно, Старшему по какой–то причине нужно остаться здесь одному, и я доверяю ему охрану мамы с папой.
— Старший, мне кажется, тебе стоит вернуться с нами и поговорить со Старейшиной, обеспокоенно произносит Док.
— О, я с ним поговорю, — отвечает Старший, тянется к кнопке лифта и, нажав ее за Дока, отступает, позволяя дверям закрыться. Но еще раньше, чем они закрывается до конца, он отворачивается и решительно уходит прочь по коридору.
— Малыш вырос, а? — роняет Харли беспечно. Слишком уж он весел, учитывая, что они только что выбросили в космос труп.
Док хмыкает.
Только лифт останавливается, Док тут же срывается с места. Провожаю его взглядом, ожидая, что он тут же нажмет кнопку за левым ухом и настучит на Старшего, но нет — он просто уходит.
— Пойдем обратно в Палату? — Харли приглашает меня взять его под руку в шутливом порыве галантности.
— Давай лучше в тот сад, который мне Старший показывал.
— Ах, значит, он показывал тебе сад? — на губах Харли появляется кривая ухмылка.
— Наверное, ему непросто, — говорю я, идя вслед за ним по коридору. — Он на корабле самый младший, но и вроде как главный. Не представляю, как смогла бы приказывать взрослым, да еще и ждать, что они послушаются.
Харли смотрит на меня краем глаза.
— Ты странная, Рыбка.
— Почему это? — подыгрываю я, ухмыляясь.
— Рассуждаешь о том, как Старшему непросто живется. Но ведь это тебя саму вытащили из воды на этот корабль.
— О Старшем думать проще, чем о себе самой, — фыркаю я. Глаза вдруг начинает пощипывать от непрошеных слез. Сказанное получилось слишком близко к правде.
Добираемся до входных дверей, и Харли придерживает их для меня. Я выхожу на яркое солнце, в нос бьет запах травы после легкого дождя.
И липкий, мускусный запах секса.
— Зараза. Из головы вылетело, что сейчас Сезон, — говорит Харли, когда в него врезается полуголая парочка, настолько занятая страстными поцелуями и объятиями, что даже не замечает его существования. — Давай вернемся внутрь.
— Да ладно, просто найдем безлюдное местечко. Мне кажется, я больше не выдержу сидения взаперти. — Наверное, мне никогда больше не будет спокойно в помещении. Раньше, в детстве, до заморозки, у меня никогда не было клаустрофобии. А теперь даже тут, на границе сада, на улице, легкие словно что–то крепко сдавливает, взгляд притягивают стены, словно нависающие надо мной. Закрываю глаза. Если позволять себе задумываться об этом, становится еще хуже.
— Освещение тут всегда отличное, — замечает Харли, идя со мной по дорожке прочь от Больницы. — Были бы у меня сейчас краски!
— Давай, — смеюсь я. — Неси. Я тут подожду.
Харли колеблется.
— Слишком опасно. Потом.
Мне вспоминается толпа, с которой я столклась на первой пробежке. Сейчас, кажется, идеальное время прогуляться — никто на меня даже не посмотрит. Все слишком заняты друг другом.
— Нет, правда, — говорю я, заметив, с каким томлением во взгляде Харли оглядывается на Больницу. — Я пойду вон к той пшенице. Там никого — все в саду и на дороге.
— Пойдем со мной, — просит Харли. Взяв меня за руку, тянет в сторону Больницы, но я высвобождаюсь.
— Я правда не могу обратно под крышу. Мне нужен свежий воздух. Иди! — улыбаюсь я, подталкивая его. — Ничего со мной не случится.
Харли все еще сомневается, но зов красок слишком силен.
— Будь осторожна, Рыбка, — серьезно произносит он. Я с улыбкой киваю. Он бегом устремляется обратно к Больнице, а я бреду в другую сторону, к полю.
Я была права: чем дальше от сада, тем меньше виднеется людей. На дороге вообще никого, и только по стонам и вздохам понятно, что и в полях, и за деревьями, и в придорожной канаве — везде полно парочек. Я стараюсь не обращать внимания. Страшновато видеть людей в таком состоянии. Конечно, за свою жизнь на Земле я, наверное, миллион раз видела секс по телеку. Но когда все происходит прямо у тебя под носом — это совсем другое дело.
— Она.
Первый импульс — замри, второй — беги. По тону я чувствую: говорили обо мне. Осмеливаюсь кое–как обернуться. Трое парней возраста Харли, и все трое следуют за мной. Двоих я не узнаю — судя по накачанности, они из фермеров, наверняка занимаются каким–нибудь физическим трудом.
Внутри все сжимается.
Третьего я знаю.
Лют — тот, что все время пялится, наблюдает за мной в Палате.
— Эй, урод! — окликает Лют, увидев, что я обернулась. Насмешливо машет рукой, и его двое приятелей начинают гоготать.
Я иду быстрее. Интересно, если я буду звать на помощь, хоть одно из этих стонущих и пыхтящих потных тел поднимет голову? Что–то сомнительно.
За спиной я слышу тяжелые шаги. Они реже, чем мои, значит, эти трое уже идут быстрее.
— Не уверен, что хочу с уродом, — говорит один.
— Я хочу, — отзывается Лют.
Мне уже плевать, что обо мне подумают. Я бегу. Ноги тяжело шлепают по земле, ужас придает мне силы. Позади слышна ругань — погоня началась. Я сворачиваю в поле, но пшеница мешает бежать, смятые стебли оставляют за спиной четкий след панического бегства. Перепрыгиваю через парочку, которая не замечает даже меня саму, не говоря уже о моем состоянии. Оборачивать, чтобы посмотреть, насколько они близко.
Слишком близко.
Я сглупила. Споткнулась о копошащиеся на земле тела и, приземлившись в пшеницу, покатилась по высоким, острым стеблям. Девушка, оседлавшая своего партнера, смотрит на меня затуманенными страстью глазами и вдруг улыбается, приглашая присоединиться. Я отползаю подальше, сминая и ломая ростки пшеницы, и пытаюсь подняться на ноги.
Но не успеваю.
Сверху на меня наваливается один из фермеров.
Я стараюсь подняться, но мое ерзанье его только распаляет. Тогда я замираю и пытаюсь высвободиться одними только руками. Своими громадными ладонями он вдавливает мои запястья в землю, и тут подбегают остальные двое. Второй фермер хватает меня за щиколотки. Лют опускается на землю рядом и склоняется надо мной. Ухмыляясь.
Я отбиваюсь изо всех сил. Все трое смеются глубоким гортанным смехом, в котором нет ни капли веселья.
Поворачиваю голову в сторону той голой парочки, о которую я споткнулась.
— Помогите!
Девушка выгибает спину, прижимаясь бедрами к парню под ней.
— Помогите! — кричу я.
Он смотрит на меня стеклянными глазами, мечтательно улыбаясь. Девушка замечает это, замирает и поворачивается ко мне.
— Больно только в первый раз, — говорит она, а потом опускается, и он стонет, и она тоже стонет, и они уже забыли обо мне.
Лют накрывает меня собой и разрывает мою тунику, а потом — с бранью — майку, которую я ношу вместо лифчика. Лохмотья висят на руках, но грудь обнажена. И хоть я видела голышом уже половину жителей корабля, свихнувшихся от любовной лихорадки, я стыжусь своей наготы. А еще мне очень, очень страшно.
Наклонившись, Лют зарывается лицом в мою грудь. Пытаюсь вырваться, но он только стонет от желания и сильнее трется бедрами о мои бедра. Одной рукой он стягивает штаны, другой — яростно мнет мне грудь. Тот из фермеров, что держит мне руки, издает какой–то гортанный стон и, наклонившись, принимается лизать их, покусывать кожу, сначала легко, а потом сильнее — если бы это был Джейсон, это даже могло быть приятно.
Когда я начинаю рыдать, фермер поднимает голову. В глазах у него — ничего, совершенная пустота и бездумность. Его похоть — простое животное желание. С Лютом все не так. Его страшная ухмылка больше похожа на оскал. Он наблюдал за мной с самого первого мгновения в Палате.
Он знает.
Я вижу это в его глазах. Остальные люди — фермеры — ведут себя как обычные животные. Но он другой. Он знает, что делает.
И ему это нравится.
Безнадежно.
Тот фермер, что держит меня за лодыжки, начинает стягивать с меня штаны.
Я отвечаю пинком и почти уверена, что попала ему пяткой по зубам. Раздается вой, на этот раз — боли, а не похоти. Но Лют продолжает начатое и теперь уже дергает за пояс моих штанов.
Я открываю рот, чтобы закричать, и тот, кто держит мне руки, накрывает его губами, глубоко засовывая извивающийся язык.
Я сжимаю зубы, пока не чувствую вкус крови. Я кусаюсь, даже когда он пытается вытащить язык. Когда он, наконец, освобождается, я выплевываю его кровь и принимаюсь кричать.
— Рыбка! Эми! — в голосе Харли звучит паника.
— Харли! — кричу я изо всех сил. — ХАРЛИ!
Он с размаху опускает мольберт на голову сидящему на мне Люту, мольберт ломается, и вот Харли уже молотит всех троих кулаками. А я сворачиваюсь в клубок, пытаясь собраться, захлебываясь слезами. Фермеры убегают, но Лют решает драться. Они с Харли кружат друг против друга, словно стервятники над добычей, и добыча — я. Лют нападает первым, но Харли бьет сильнее. Лют, хоть и не отключается, но все же растягивается на земле. Харли хватает меня за запястье.
— Давай. Быстрей, — рывком поднимает меня на ноги. Штаны сползают с бедер, приходится держать их одной рукой. Другой я хватаюсь за Харли, и бегу, бегу, бегу, и слышу за спиной тяжелый топот ног, а потом уже не слышу, но все бегу, и бегу, и бегу, и цепляюсь за Харли так, словно иначе меня затянет в водоворот.