— Они говорят, я больна, — сообщает старушка Эми.
— Тут Больница, — Эми говорит просто и предметно, словно маленький ребенок.
— Я не знала, что больна.
— Ты просто запуталась, милая, — мягко произносит медсестра. — Путаешь прошлое и настоящее.
— Это плохо. — Эми широко распахивает глаза.
Двери открываются, и мы все заходим в лифт. Я нажимаю кнопку третьего этажа. Медсестра тянется и нажимает четвертый.
— Что там, на четвертом этаже? — спрашиваю я. Док периодически кладет туда пациентов — обычно стариков, — но я никогда не замечал там никакого движения и вообще ничего, кроме, конечно, секретного лифта.
— Там у нас комнаты для пожилых, — отвечает сестра. — Когда они становятся не способны сами за собой ухаживать, мы их селим туда. Им нужен покой и отдых, а на четвертом этаже есть нужные лекарства, — она поглаживает старушку по руке, и та улыбается ей, и улыбка озаряет ее морщинистое лицо.
Я хмурюсь. Почему тогда двери на четвертом этаже всегда заперты, если там всего лишь отдыхают старики?
Двери открываются, выпуская нас в комнату для отдыха. Я выхожу.
— Ты ничего не забыл? — окликает меня медсестра.
Эми все еще стоит в лифте, тупо уставившись на табло над дверями.
— Три, — объявляет она торжественно, читая горящую цифру.
— Да, — подтверждаю я. — Идем, — беру ее за запястье и тяну за собой. В комнате довольно много пациентов, лица у всех мрачные, а в глазах горит гнев.
Эми кривится. Опускаю взгляд на ее запястья и обнаруживаю на светлой коже зеленовато–фиолетовые синяки.
— Это я сделал? — спрашиваю я, осторожно поднося ее руку к лицу, чтобы получше рассмотреть.
— Нет, — просто отвечает Эми.
Синяки вообще–то старые. Им как минимум день, если не больше.
— Что случилось?
— Меня поймали трое, — говорит Эми. — Но все нормально.
В ушах отзывается глухой удар сердца.
— Тебя поймали трое? И все нормально?
— Да.
— Н‑но… — растерянно лепечу я.
Эми смотрит на меня, хлопая глазами, словно не может понять, как можно из–за чего–то так волноваться.
— Это для тебя неважно, да? — спрашиваю я.
— Что?
— Это… все.
— Важно, — возражает Эми, но в голосе ее звучит скука.
— Ты помнишь, откуда у тебя эти синяки? — машу ее безвольной рукой у нее перед носом. На мгновение она фокусирует на ней взгляд, но потом снова отводит глаза. Кивает. — Вспомни, что ты чувствовала потом. Что ты делала?
— Я помню… плакала? Но это глупо. Не стоит из–за этого плакать. Все хорошо.
Я не выдерживаю, отпускаю запястье Эми, хватаю ее за плечи и хорошенько встряхиваю. Ее голова безвольно болтается — словно я трясу куклу. И, как ни старайся, у меня не получается вернуть ее глазам живое выражение.
— Что с тобой случилось? — хриплю я, отпуская ее.
— Ничего. Все хорошо.
— Я найду способ, как тебя вернуть.
— Я не терялась, — говорит Эми голосом таким же пустым, как и глаза.
Я веду ее по коридору, завожу в комнату и приказываю сидеть там, даже не сомневаясь, что она послушается.
В конце концов Харли обнаруживается за прудом — сидит на берегу и бросает камни в воду.
— Что тебе сказал Старейшина? — спрашиваю я, вставая рядом.
— Не твое дело, — огрызается он, не поднимая глаз.
У меня нет времени на его капризы.
— С Эми что–то случилось.
Харли рывком поднимает голову.
— Что?
— Она… она ведет себя, как фермеры.
Харли снова отворачивается к пруду.
— Ааа… — После чего добавляет: — Может, так и лучше.
— В смысле?
— Они все смирились с тем, что мы не приземлимся, ты что, не видел? Расстроились только мы, психи.
Я видел. Голос подал один лишь Харли — он ведь видел настоящие звезды. Но остальные жители Палаты тоже нервничали и уж точно не радовались.
— Так и должно было быть, — говорю я. — Логично, что мы одни волнуемся из–за этого. Потому мы и в Палате, правильно? Потому что не умеем слушаться указаний, подчиняться руководству. Поэтому мы принимаем ингибиторы. — Но все же, говоря все это, я думаю о той парочке у входа в Регистратеку. О том, что они не знают любви… и горя тоже точно не знают.
— Может, Эми так будет счастливее, — говорит Харли. — Наверное, я был бы счастливее, если бы мне не хотелось выбраться с этого тупого корабля.
Мне хочется успокоить его, сказать, что однажды мы приземлимся, но слова пусты, и фальшивой надеждой в голосе делу не поможешь.
— Но Эми была другой. Она была как мы. А теперь стала как фермеры.
— И что? — пожимает плечами Харли. — Значит, она просто стала нормальной. Вот и хорошо.
— Но раньше она мне больше нравилась, — говорю я больше себе, чем Харли.
— Ладно, пойду на криоуровень сторожить. — Он поднимается на ноги и уходит прочь по дорожке.
Я провожаю его взглядом. Правда в его словах ранит. Из–за того, что я так много времени провожу в Палате и наедине со Старейшиной, я порой забываю, что большинство жителей корабля — не чокнутые, а спокойные и довольные жизнью люди. Их не расстраивают ни фальшивые звезды, ни задержка в пути. Они счастливы.
Может, Эми и вправду будет счастливее, если останется пустой изнутри?
Может, и я был бы счастливее, если бы не думал постоянно о том, что всю жизнь проживу в тесном нутре корабля?
Но это все неважно. Потому что я знаю наверняка, что, если бы Эми предоставили выбор, она никогда бы не согласилась на это слепое неведение, даже если в нем — счастье. Из–за чего–то — из–за кого–то — она стала такой, и я выясню, кто это сделал.
55Эми
Я сижу в своей комнате.
Дверь открывается.
— Что делаешь? — спрашивает Старший.
— Сижу в своей комнате, — отвечаю я.
— На что ты смотришь?
— На стену.
— И зачем ты смотришь на стену?
Старший задает столько вопросов.
Старший подходит ко мне. Берет меня за руку. Проводит пальцами по синякам.
— Пойдем со мной, — говорит Старший — Я встаю. Он идет. Я иду следом.
Мы идем, а потом останавливаемся.
Старший нажимает на кнопку. Открывается дверь. Я захожу вслед за ним. Он сажает меня на стул.
Я сажусь.
— Эми, — произносит глубокий голос. Я поднимаю глаза и вижу доктора. Мы у него в кабинете. Он сидит за столом. — У тебя есть какие–нибудь жалобы?
Моргаю.
— Нет. Все хорошо.
— Нет, не хорошо! — взвывает Старший.
Я смотрю на него.
— Все хорошо.
Стул, на котором я сижу, — голубой. Он сделан из твердой пластмассы. Стол очень интересный. На нем все так аккуратно разложено. Карандаши в стакане стоят ровно–ровно.
— Да что с тобой случилось? — кричит Старший.
Я подскакиваю. Я забыла, что он тут. Смотрю на него.
Старший рычит, как собака, — так забавно, и я улыбаюсь.
— С ней все нормально, Старший, — говорит доктор. — Мне кажется, ты слишком привык общаться с больными в Палате. Может, тебе стоит почаще бывать среди нормальных людей. Я бы посоветовал…
Доктор все говорит. Я это знаю, потому что у него рот открывается и закрывается и оттуда идет звук, но слова сливаются в гул и перемешиваются у меня в голове. У блокнота на столе такие аккуратные, ровные края. Я протягиваю руку и провожу по краю пальцами. Гладко… так гладко, что бумага режет кожу. На пальце выступает тонюсенькая красная полоска. Ой, на другом конце стола у доктора еще один блокнот. Красиво. Симметрично. Мне нравится, когда симметрично. Сии–мее–трич‑но. Какое хорошее слово. Я выговариваю его вслух.
— Сии–мее–трич‑но. — Да. Хорошо звучит.
Старший смотрит на меня так, будто я брежу, но это бред, хи–хи, потому что это он ради развлечения все время торчит в сумасшедшем доме.
Стены покрашены в красивый голубой цвет. Такой приятный. Как туманное небо.
Какой–то звук. Я смотрю туда. Доктор ставит на стол коричневую бутылочку с пилюлями. Я поднимаю голову и смотрю на них. Пилюли лежат в беспорядке на дне бутылочки. Как горка леденцов.
Доктор со Старшим разговаривают.
— Ты прав, — говорит доктор. — Состояние у нее действительно необычно серьезное. Не было у нее в последнее время потрясений? Травм? Учащенного сердцебиения? Они иногда усиливают реакцию.
— Реакцию на что? — громко спрашивает Старший.
У доктора забавное выражение лица.
— На корабль. Пойми, жизнь тут не такая, к какой она привыкла на Сол–Земле. У нас другие лекарства, еда, пищевые добавки и витамины.
— Витамины, — медленно говорит Старший. — Те, что Старейшина подмешивает в воду?
— Дааа, — забавно растягивает доктор.
Я хихикаю.
Старший поворачивается ко мне и смотрит. Я и над ним хихикаю.
— И гормоны. Старейшина добавляет в воду гормоны. В начале Сезона.
Доктор качает головой.
— Это не из–за гормонов. Гормонам нужно время, они не сразу действуют. Эффекта нужно ждать несколько недель, больше месяца.
— И все–таки она в последнее время пила много воды. — Старший смотрит мне на запястья. — Ты что–то говорил про травму… травма, может быть, тоже была.
Хлопаю глазами. Кажется, прошло много времени, и мгновение я спрашиваю себя, что произошло, но это неважно, ничего не изменилось, я все еще здесь, они все еще говорят.
Хлоп. Я снова выключилась.
Хлоп.
Если честно, выключаться намного приятнее. Слишком трудно успевать за тем, что говорят доктор со Старшим. Они слишком переживают. С чего так напрягаться?
Все хорошо.
Старший щелкает пальцами у меня перед лицом.
— Эми, Док считает, что тебе нужно принять лекарство, — произносит он громко.
— У нее мозговая активность снижена, а не слух, — говорит доктор.
Старший протягивает руку и берет бутылочку со стола.
— Это ингибиторы, психотропное. Я дам тебе одну пилюлю, и посмотрим, не станет ли тебе получше.
Я открываю рот. От пилюли во рту горько.
— Глотай, — напоминает доктор.
Я глотаю.
— Помнишь, как мы первый раз встретились? — говорит Старший. — Ты барахталась в криорастворе и не давала нам ничего сделать. Мне пришлось держать тебя, чтобы Док закапал тебе в глаза капли от слепоты. А теперь ты просто сидишь и глотаешь пилюли, как дрессированная собака. Неужели ты не понимаешь, какое это печальное зрелище?