Открываю рот, но она не дает мне сказать, продолжая ровным тоном:
— У нас начались преступления. Никогда еще не было. А теперь есть. Насилие, кражи, вандализм. С фидусом…
И вот оно. Сомнение. Они доверяют наркотику больше, чем мне.
— Я разберусь с людьми, — твердо говорю я. — А вы разбирайтесь с кораблем.
— Но Ста… Старший, — возражает Марай, кладя ладонь мне на руку, — зачем эти хлопоты? Они ведь просто рабочая сила. Нам больше ничего от них не нужно.
— Я понял твою позицию. — Стискиваю пленку в руках.
Не говорю о том, что в моей голове все это уже проносилось.
Не говорю, что потому и ношу каждый день в кармане провода от насоса.
Вместо этого я говорю:
— Нам нужна полиция. Как на Сол–Земле. Нужны люди, которым можно доверять. Они помогут мне справляться с проблемами.
Марай выпрямляется.
— По–ли–ци‑я?
На этот раз уже я начинаю рыться в памяти пленки. Через пару секунд даю ей прочесть статью о полиции и общественных науках. Она пробегает ее взглядом, а потом передает Шелби.
— Если в общем, то нужны люди, которые помогут следить за выполнением правил. Расследовать преступления, предотвращать их. Если что–то пойдет не так, мне нужно будет подкрепление.
— Корабельщики всегда поддерживали систему Старейшин. Мы обеспечим ее процветание. Какие бы меры это ни предполагало.
Она хочет сказать, что согласна попробовать полицию вместо фидуса. Мне не хватает уверенности в ее словах и своем авторитете, чтобы спросить, что будет, если моя идея провалится.
Я знаю главных корабельщиков лучше, чем кто–либо на корабле, хоть и работаю с ними только три месяца — с того дня, как умер Старейшина. Я научился читать по их лицам. Хайле, Джоди и Тейлор кивают словам Марай, готовые к новой роли. Пристин, Бриттни, Бак и даже второй корабельщик Шелби глядят неуверенно. Я знаю, что они послушаются Марай, даже если не послушаются меня. И, хоть Марай иногда и пытается помыкать мной, потому что я младше, на самом деле она никогда не забывает, что я — Старейшина, хоть и не называю себя так.
Может, все и получится.
Стоит мне это подумать, как Шелби издает изумленное восклицание. Мы все оборачиваемся к ней. В руках у нее по–прежнему пленка. Она подает ее сначала Марай, но потом, секунду поразмыслив, протягивает мне. Корабельщики, нарушив строй, собираются вокруг, пока я читаю надпись огромными белыми буквами на черном экране:
ХВАТИТ ТЕРПЕТЬ ГНЕТ СИСТЕМЫ СТАРЕЙШИН
ЛИДЕРА БОЛЬШЕ НЕТ
ВЕДИ СЕБЯ САМ
— Кто–то взломал пленочную сеть, — рычит Марай. Ее гневный взгляд встречается с моим. — Вот такими проблемами занимается по–ли–ци‑я?
— Да. — Но в моем голосе не слышно гнева. Эти слова на экране утверждают, что я — ничто, и впервые с тех пор как умер Старейшина я начинаю думать, что они, возможно, правы.
Марай вытаскивает пленку у меня из пальцев и пытается убрать надпись. Последние слова — ВЕДИ СЕБЯ САМ — увеличиваются и заполняют весь экран. Марай снова проводит пальцами по пленке. Ничего.
— Космос побери! — Я никогда раньше не слышал, чтобы она ругалась.
Корабельщики озабоченно собираются вокруг пленки. Хайле и Джоди начинают шептаться, а рука Бриттни тянется к вай–кому. Взгляд Шелби снова и снова пробегает по надписи, а губы беззвучно повторяют слова.
— Успокойтесь, — приказывает Марай, и я, как и все корабельщики, смотрю на нее. — Это наше первое задание в качестве по–ли–ци‑и. И мы не подведем нашего Старейшину.
Она передает пленку четвертому корабельщику Пристину.
— Ловкая работа, — констатирует он после быстрого осмотра. — Мы с ребятами сейчас же займемся устранением.
Марай коротко кивает, и Пристин направляется к двери, на ходу уже чеканя команды в свой вай–ком.
— Я проверю данные системы безопасности, — говорит второй корабельщик Шелби.
— И нам нужно начать искать методы повысить защиту пленочной сети, — добавляет Марай. Остальные корабельщики приходят в движение, и вот уже гул кипучей деятельности заглушает рокот двигателя у меня за спиной.
Тронув за локоть, Марай отводит меня в сторону. Перед глазами у меня по–прежнему, издеваясь, пляшут яркие белые строки.
— Что ты собираешься делать, Старший? — спрашивает она.
Смотрю ей в глаза.
— Если честно, понятия не имею.
6. Эми
Предполагается, что вай–ком должен соединять меня с кораблем, а на самом деле только заставляет меня чувствовать себя отсоединенной от моего прошлого. Но… Док правильно сказал, он мне и вправду нужен. Потому что здесь опасно.
Рефлекторно стискиваю запястье. Синяки давным–давно сошли, но однажды на моих запястьях сжимались чужие руки, придавливая меня к земле…
Отпускаю и глубоко дышу. Нельзя об этом думать. Нельзя позволять себе об этом думать.
Поэтому я начинаю разглядывать вай–ком. Воображаю, как провода расплетаются, скользят под кожу, исчезают в моей плоти. Я ношу вещь, которая когда–то была у другого человека внутри. Как дикари, которые делают ожерелья из зубов и серьги из пальцев. Еще хуже то, что этот другой человек — Орион. Мне ничего так не хочется, как сорвать эту гадость с себя и расколупать… но что–то меня останавливает.
По крайней мере, теперь я могу связаться со Старшим. Последние несколько недель я вижу его все реже и реже — и я понимаю, честно, я знаю, что он занят. Но… не могу удержаться от улыбки. Будет приятно время от времени с ним поболтать.
Нажимаю кнопку вай–кома и вызываю Старшего. Поднимаю руку к уху, ожидая услышать его голос. Бип!
— Вызов отклонен, — сообщает компьютер любезным женским голосом.
Что ж, было бы приятно поболтать со Старшим. Если бы он мне отвечал.
Внимательнее смотрю на коммуникатор — по всей длине одного из проводков бегут мелкие черные буквы. Я бы и не заметила их, если бы не разглядывала так пристально. Пальцами высвобождаю красный проводок из плетения, чтобы разобрать надпись.
Всего одна фраза — два слова, — но она повторяется снова и снова по всей длине: «Оставь надежду».
Моя первая мысль: как же Док такое не заметил? Он же сказал, что чистил вай–ком. Хотя, наверное, это просто еще один признак того, каким странным — если точнее, каким долбанутым психом — был Орион. Не удивлюсь, если Док даже видел надпись и все равно отдал мне вай–ком — в конце концов, от напечатанного на проводе текста хуже эта штуковина работать не будет. А польза Доку важнее, чем остатки сумасшествия, которые Орион вплел в этот свой браслет.
К тому же надпись очень даже в тему. Чего у меня уж точно больше нет, так это надежды. Вообще, выглядит, будто Орион оставил мне сообщение.
И тут я понимаю: так и есть.
Док упомянул, что к вай–кому прилагалась записка. В каком–то смысле это — мое наследство.
Мысли начинают нестись с бешеной скоростью. Ориону не было смысла говорить мне, что на борту «Годспида» не осталось надежды — до этого я дошла сама. Но… может, он имел в виду не только это… Ведь… я знаю, откуда эта фраза. По словам мисс Паркер, которая вела у нас литературу в десятом классе, это одна из самых известных в мире строк наряду с признанием Ретта, что ему наплевать на Скарлетт, и страданиями Гамлета о том, быть ему или не быть. «Оставь надежду» — написано на вратах ада в поэме Данте.
И, так как книги были почти что под запретом, пока Старший не стал главным на «Годспиде», Док вряд ли в курсе. Из всех обитателей корабля, пожалуй, я единственная читала земные книги.
Кроме Ориона, конечно, — он ведь большую часть жизни прятался в Регистратеке в обществе одних только слов и вымышленных персонажей.
Чем больше я думаю об этом, тем крепче моя Уверенность. Это не просто бессмысленный набор слов. «Оставь надежду» — это конкретная фраза из конкретной книги, написанная на вай–коме, который Орион предназначал конкретно мне.
Может быть, я слишком глубоко копаю. Скорее всего, это ничего не значит. Но мне уже надоело «ничего», я готова для «чего–то». Для чего угодно. Уж лучше пойти в Регистратеку и пролистать дантовский «Ад», чем просто сидеть тут и пялиться в стену. Наглухо застегиваю куртку, выхожу из комнаты и иду к лифту. Я взволнована, и ногам хочется бежать… но, выйдя на улицу, я вспоминаю, что бег делает меня заметней, и бреду к Регистратеке, опустив голову и надвинув капюшон на глаза. Взойдя на ступени, я по привычке поднимаю взгляд. В нише у двери висит портрет Старшего — одна из последних работ Харли. Это для меня первая за несколько дней возможность увидеть Старшего; чем дальше, тем сильнее он увязает в управлении «Годспидом». Во многих смыслах он оказался куда больше в ловушке, чем я.
Нарисованный Старший оглядывает свое крошечное царство, и я, обернувшись, следую за его взглядом.
Сияние солнечной лампы на мгновение ослепляет, и за долю секунды темноты я осознаю то, о чем раньше не думала: мне не нужно смотреть, чтобы помнить каждый дюйм раскинувшегося передо мной уровня фермеров. Я закрываю глаза и все равно вижу поля с холмами через равные промежутки. Помню, в каком порядке стоят на дальнем конце корабля разноцветные трейлеры, из которых состоит Город. Помню место на металлическом небе, начиная откуда заклепки, скрепляющие его, уже не различить — так они далеко. Помню очертания каждого нарисованного облака.
Роюсь в воспоминаниях, ища, как выглядел мой дом в Колорадо, но не могу вспомнить точно. Ставни на окнах… были они кирпично–красными или скорее бордовыми? Какие цветы мама сажала в саду?
Я теперь знаю «Годспид» лучше, чем помню Землю.
— С дороги, странная! — Какая–то грузная тетка толкает меня плечом, выходя из Регистратеки. Наверное, я выгляжу еще страннее, чем обычно — все в футболках, а я в куртке, да еще застыла на ступеньках, как идиотка.
На меня беззастенчиво пялится стройный и высокий парень, идущий за женщиной к тропе в сторону Больницы. Я надвигаю капюшон еще ниже. Сходя со ступеней, он поворачивает голову, чтобы еще раз посмотреть, и что–то в его глазах заставляет меня повернуться на пятках и бегом броситься в Регистратеку.