ую порцию, но никого такое решение не удовлетворило.
Еще через несколько часов, уже к концу дня, Док наконец соизволил вызвать меня в Больницу и рассказать, что кто–то вломился к нему в кабинет и украл запас медпластырей с фидусом.
— Какого же черта ты не сообщил мне раньше? — ору я.
Док съеживается.
— У тебя было много дел.
У меня вырывается рык — невнятный, нечеловеческий звук. Украденные пластыри многое объясняют — бегая из одного конца корабля в Другой, я то и дело замечал, как люди смотрят на меня украдкой и что–то шепчут, но решил, что они пересказывают друг другу манифест Барти.
Теперь ясно — они передают пластыри. Те, кто впал в депрессию — и многие другие, — отдают за них последнюю рубашку.
— Самое печальное, — говорит мне Док, пока я оглядываю его перевернутый вверх дном кабинет, — что это, должно быть, случилось вчера. Я не был тут с прошлого утра. Убийца Стиви, видимо, прикарманил пластыри после моего ухода.
Губы у Дока кривятся от отвращения. Даже не знаю, что его больше возмущает: то, что кто–то украл медпластыри, или то, что в кабинете теперь беспорядок.
— Я сознательно сделал пластыри с высокой концентрацией фидуса, — говорит он, — так что одного достаточно, чтобы быстро успокоить человека. Но проблема в том, что с такой высокой концентрацией…
— Трех хватит, чтобы его убить.
— Да. Они очень сильнодействующие… два пластыря… все замедляют. Работу органов. Слишком большая нагрузка для тела. Три — это смерть. Мне стоило уменьшить дозу, но я ведь думал…
— Думал, что сам будешь их прописывать.
— Я или Кит. Те, кто понимает опасность наркотика и может контролировать процесс. — Его голос звучит виновато и расстроенно. Но я виноват не меньше. Это ведь я одобрил использование пластырей.
Какое–то время мы оба молча смотрим на его разгромленный кабинет. Обычно в нем все так аккуратно и упорядоченно. Сейчас тут полный хаос. Стол валяется у стены. Дверцы шкафа разбиты, вокруг разбросаны пестрые пластыри — всех цветов кроме бледно–зеленого.
В кабинет влетает Кит.
— Там поступают сообщения, — выдыхает она.
— О чем? — огрызается Док.
— Кто–то умер. Еще кто–то. От пластырей.
Мы тут же возвращаемся к лихорадочной активности. Док ведет по уровню фермеров электрическую тележку, я сижу позади. Уровень проносится перед глазами, но единственная моя мысль — о том, что за время моего правления ситуация все ухудшается и ухудшается.
— Ты должен что–то сделать, — обращается ко мне Док, перекрикивая рев тележки. — Чтобы фермеры увидели в тебе настоящего лидера. Поверни проблему так, чтобы продемонстрировать свою власть!
Ага. Обязательно.
Добравшись до Города, Док останавливает тележку у квартала ткачей.
— Почему мы тут встали? — спрашиваю я. Сердце сжимает тяжелым предчувствием.
Док не успевает ответить; кто–то сдергивает меня с тележки и толкает на землю. Я спотыкаюсь, едва удержавшись на ногах.
— Долбаный псих! — вопит Барти.
Я в изумлении отступаю на шаг.
— Что ты…?
Барти обеими руками сильно толкает меня в грудь. Отшатываюсь назад и ногами натыкаюсь на тележку. Он бросает мне в лицо горсть бледно–зеленых медпластырей.
— Это ты сделал? — кричит Барти, нависая надо мной.
— Я не знаю, о чем ты.
— Ваши «особые» медпластыри накачаны фидусом, тупица. — От его рева мне на лицо летят капли слюны.
— Я… я знаю, — говорю я, оглядываясь через плечо на то место, где рассыпались по земле пластыри.
— Знаешь? И даже отрицать не пытаешься? Ты знаешь? Как ты мог опять посадить корабль на фидус? Ты… ты клялся, что больше не станешь его использовать! Больной полоумный придурок!
— Где ты их достал? — кричу в ответ. Мне не нравится, как он суется мне в лицо, но он все не отстраняется, не дает мне спокойно вздохнуть. Пытаюсь выпрямиться, но он не отступает.
— Как ты мог? — скалится Барти. — Разгуливаешь тут и треплешь про то, какой ты молодец, отменил фидус, а потом просто лепишь на всех долбаные пластыри, и готово! Стоит кому–то встать у тебя на пути, перейти тебе дорогу — и ты просто лепишь на него пластырь!
Барти резко отворачивается, но только я делаю шаг к Доку, который потрясенно стоит на обочине, как он возвращается и толкает меня с такой силой, что я снова врезаюсь в тележку.
— Знаешь, ты еще хуже Старейшины! По крайней мере, он ко всем относился одинаково. А ты наказываешь, кого пожелаешь.
Потрясая кулаком, он поворачивается, чтобы уйти.
— А ну–ка погоди! — кричу. Барти останавливается, но не поворачивается. Он держится болезненно прямо, руки снова сжимаются в кулаки. — Я ничего плохого не делал!
— Ничего не делал? — огрызается Барти, не глядя на меня. — Скажи это Лил.
И он шагает прочь. Люди вокруг молча смотрят на нас, но, как только Барти заворачивает за угол, начинают шептаться.
— Лил? — спрашиваю я Дока, собирая пластыри с земли и распихивая по карманам. Может, конечно, они разбросаны по всему кораблю, но, по крайней мере, я буду знать, что вот эти точно не попадут в ненужные руки.
Док мрачно хмурится, но смотрит он не на меня, а туда, где скрылся Барти.
— Это ее нашли мертвой.
Взлетаю по ступенькам дома Харли. Не знаю, что я ожидал там увидеть — его мать уже мертва. В трейлере все точно так, как было — грязно и слегка воняет. Лил лежит, разметавшись на постели, там же, где мы с Эми ее оставили.
На лбу ее бледнеют три зеленоватых пятна. На каждом пластыре написано по слову.
Следуй за лидером.
— Ты ведь понимаешь, что это значит? — спрашивает Док. Я не отвечаю, и он добавляет: — Это было убийство. Кто–то убил Лил. Для тебя.
— Для меня? — Не могу оторвать глаз от ее тела. Такое ощущение, будто оно вплавилось в кровать.
— Следуй за лидером. Это предупреждение для остальных, для тех, кто протестует.
— Но Лил не протестовала. Она не поддерживала Барти, никогда не выступала против меня…
— Она не работала. — Док садится на кровать рядом с Лил и один за другим отклеивает пластыри. Они чуть приподнимают кожу и отрываются с тихим шипящим звуком. — Те, кто не работает, не поддерживает жизнь на корабле… идут против тебя.
Док ждет, когда я отведу взгляд от Лил.
— Ее убили ради тебя, — четко, медленно произносит он, как будто желает убедиться, что я понимаю: вина за ее смерть ложится на мои плечи.
34. Эми
Не могу сидеть на месте. Бегать я, допустим, перестала, но у меня не получается думать на криоуровне, напичканном закрытыми дверьми, которые надо мной насмехаются. Мне надо двигаться. Но стоит мне добраться до фойе Больницы, как я оказываюсь в толпе скандалящих пациентов и обозленных медсестер, количество которых, кажется, увеличивается с каждой секундой.
— Он безопасен! — громко объясняет какой–то женщине Кит, ассистентка Дока. — От одного тебе ничего не будет!
— Откуда мне знать? — спрашивает та. Голос ее звучит глухо, будто она плакала.
— Ну, сама посмотри, — говорит Кит раздраженно. — Сейчас же с тобой все нормально, так?
— Вроде бы… но…
Девушка с рычанием поворачивается и отходит прочь, едва не врезавшись по дороге в меня.
— Прости, — говорит она.
— Ничего. Что случилось?
— Да эти проклятые пластыри. Люди беспокоятся, что они их убьют, но при передозировке они бы уже были мертвы. Вот только попробуй им это втолковать.
— Какие пластыри?
Кит вынимает из кармана халата квадратный зеленый пластырь и показывает мне.
— Док разработал их для пациентов с депрессией. Они отлично помогают. Если наклеить один. Вот только началась паника из–за того, что три штуки могут убить.
— Что в них?
— Фидус. — Она отвечает бесстрастно, но все же ждет моей реакции.
Фидус. Я думала, с этим мы разобрались.
Какая–то часть меня сердится. Очень, очень сердится. Я думала, мы со Старшим договорились. Думала, что он обещал. Больше никакого фидуса. С другой стороны, мне не забыть, как разошлась вчера толпа в Городе.
— Мы все умрем! — вдруг начинает голосить та женщина, с которой спорила Кит.
И хватает ее за лацканы халата так крепко, что костяшки белеют.
Кит кладет ладонь ей на запястье, и, к моему изумлению, та послушно отцепляет руки, роняет их по швам и расслабляется.
— Вот, ведь так лучше, правда? — мягко спрашивает Кит.
Женщина не отвечает. И тут я замечаю у нее на ладони бледно–зеленый пластырь.
Кит ведет ее к креслу у стены и оставляет там. Дотом поворачивается ко мне с довольным лицом, и я против воли улыбаюсь в ответ. Сработало. Может, если бы вчера в Городе у Старшего были такие пластыри, все бы кончилось спокойнее. И если бы у меня был с собой пластырь, когда Лютор ворвался в зал художественной литературы…
— А можно мне тоже таких? — спрашиваю я.
Она прищуривается.
— Ты же слышала, они опасны. Мы пытаемся вернуть те, что украли из наших запасов. Только мне, Доку и медсестрам разрешается их хранить.
Интересно. Значит, их украли.
— А можно тогда хотя бы один?
Лицо Кит смягчается. Наверное, она думает, будто у меня депрессия из–за того, что я единственная «странная» на корабле — она всегда относилась ко мне ласково, просто удушающе ласково, как некоторые люди относятся к инвалидам.
— Не говори Доку, — шепчет она, украдкой подавая мне пластырь. Я прячу его в карман, к пленке, которую принесла из оружейной.
Перед тем как выйти из Больницы, я натягиваю капюшон, но с шарфом решаю не мучиться — в конце концов, теперь я вооружена пластырем. Направляюсь прямо к Регистратеке.
Надежда слабая, но она есть. Где–то там Орион оставил для меня подсказки — настоящие подсказки. Даже если с последней кто–то что–то намутил, все равно Орион довольно серьезно позаботился о том, чтобы я не потеряла след. До сих пор все подсказки оказывались либо на картинах Харли, либо в Регистратеке. Может, и следующая будет где–то там.
Ага. Конечно. Как будто это так просто — найти подсказку среди всех книг, всех галерей, всех выставочных залов Регистратеки — если подсказка вообще там. Впервые за все эти месяцы «Годспид» вправду кажется мне… огромным. Шансов на успех у меня не больше, чем у снежинки — не растаять в аду.