Стоит тишина… но совсем не такая, как по ту сторону двери.
58. Эми
Я еще никогда в жизни не бегала так быстро, как сейчас неслась от Больницы к гравтрубе. Но я знала, что опоздаю.
И опоздала.
В тот самый момент, как я добралась до машинного отделения, из–за двери раздался взрыв.
И крики.
Внезапно уровень корабельщиков — уже все утро бурлящий событиями — впадает в состояние какого–то молчаливого ужаса. Люди в энергетическом отсеке толпятся вокруг меня. Дверь в машинное отделение вмялась внутрь, будто какое–то чудовище пытается вырвать ее когтями, но металл пока держится. Мы все же отступаем к дальней стене, а некоторые выбегают прочь в поисках Укрытия, как будто «Годспид» все равно спасет их, даже когда начнет разваливаться на части.
Мы все пялимся на дверь, но она не дает ответов на наши вопросы.
По окантовке ее и по потолку мигают красные лампочки. Корабельный компьютер любезно объявляет:
«Брешь в обшивке: капитанский мостик».
Мы ждем. Какая–то женщина открывает рот, чтобы заговорить, но я останавливаю ее взглядом. Мы молча слушаем. И гадаем, остался ли там хоть кто–нибудь живой.
Выжил ли Старший?
Что–то грохает по двери. Женщина позади меня вскрикивает, еще кто–то у выхода в коридор испуганно восклицает: «Зараза!», от двери снова доносится шум — не ураганный, как раньше, а скорее скрип. С краю показываются пальцы.
— Они живы! — кричит та же женщина. И мы все как один бросаемся вперед, протягивая руки к щели, и вместе боремся с механизмом, стараясь открыть поврежденную дверь. Сначала она сдвигается на дюйм. Мы подналегаем. С отвратительным металлическим скрежетом она наконец — наконец! — поддается.
Сначала я вижу, что он в крови — она льется из раны на плече и окрашивает его смуглую кожу в густо–красный цвет. Мокрые от пота волосы прилипли ко лбу. Последним усилием оттолкнув с дороги остатки двери, он пролезает в проход.
— Старший, — шепчу я. Голос срывается. Слезы жгут глаза, но не проливаются. Я едва его не потеряла. Снова. Только вчера, глядя на его безжизненное тело в окне шлюза, я осознала, насколько он мне дорог, но и тогда еще не могла до конца понять свои чувства.
Какая–то часть меня пыталась оттолкнуть его, как только стало ясно, как он мне предан. Эта часть вплетала мне в душу лживые слова, слова вроде: «сомнения», «нельзя доверять», «похоть», «бессмысленно»… И вдруг все эти слова рассыпаются все разом, словно истлевшие нити, вырванные из шва.
Теперь, глядя в его искаженное болью лицо, я уже не думаю словами.
У него за спиной, помогая друг другу, поднимаются с пола корабельщики. Они плачут от радости, видя тех, кто выжил, и уже начинают оплакивать тех, кто погиб за заблокированной дверью.
Но я смотрю только на Старшего, а он — только на меня, и все вокруг исчезает.
У меня трясутся руки. И ноги — в общем, я вся трясусь. Мне хочется ринуться к нему, но не хватает сил. В итоге он сам идет ко мне — бросается через искореженную дверь и хватает меня в объятия. Я повисаю у него в руках, но он поддерживает меня, вливает мне свои силы — собственных у меня, кажется, не осталось.
— О боже, Старший, — бормочу я ему в грудь и хоть молитва не особенно красноречивая, больше я из себя выдавить не могу.
Он успокаивающе гладит меня по волосам Вокруг нас продолжает что–то происходить люди бегают туда–сюда, кричат и обнимаются, — а мы одни стоим молчаливым колоссом посреди хаоса.
— Откуда ты знала? — спрашивает Старший, уткнувшись носом мне в волосы. Я сейчас настолько не готова к этому — к логичной мысли, оформленной в логичный вопрос, — что даже не сразу осознаю, что он сказал. Отстраняюсь и смотрю на него снизу вверх. Старший уводит меня мимо останков двери, сквозь толпу, в тихий уголок соседнего помещения. Из–за его плеча мне все еще видна суматоха, вызванная взрывом: явилась Кит с отрядом медсестер и начала командовать, куда сгружать раненых и куда идти всем остальным. Группа инженеров рассматривает дверь изолированного мостика, чтобы убедиться, что опасности разгерметизации больше нет.
— Про взрыв, — говорит Старший, снова притягивая меня к себе. — Ты знала, да? Ты пришла предупредить.
— Я нашла еще одно видео Ориона. В оружейной.
— Орион… это сделал Орион? — Старший озадаченно смотрит на меня, еще не совсем оправившись от взрыва.
— Нет, не Орион. Но… кто–то еще видел записи. Кто–то еще знает коды к запертым дверям. Думаю, все это время Орион пытался показать нам путь с корабля, но кто–то узнал его тайну раньше и пытается остановить нас.
Протягиваю Старшему пленку с видео. На самой первой записи, которую мы нашли, Орион казался уверенным, что у нас есть какой–то выбор и сделать его должна я. Но на этом вот последнем видео у него такой же вид, как когда он только–только сбежал от Старейшины, — испуганный и неуверенный. Тот, кто нашел послания Ориона, видно, согласен, что планета не стоит риска, и теперь готов убить любого, кто попытается посадить корабль. Взрыв на мостике — достаточное доказательство. Он позаботился о том, чтобы мы никогда не приземлились, хоть Центавра–Земля и совсем близко.
У меня не получается расшифровать выражение лица, с каким Старший смотрит запись, — там смешаны горе, гнев, неуверенность и что–то еще, что–то глубокое и мучительное. Но когда он поднимает взгляд на меня, в глазах его остается лишь гулкая пустота.
— Все это уже неважно, — говорит он. — Панелей управления нет, значит, мы никуда не летим.
И стоит ему произнести эти слова, как это становится реальностью. Я вижу, как шестнадцать лет в ловушке корабля и бессчетные десятилетия будущего горой обрушиваются на него — мысль, что «Годспид» не может приземлиться, буквально заставляет его ссутулиться. На его плечи разом легло все: корабль, люди, смерти, разочарование.
А потом я понимаю: он всегда жил с этой тяжестью. Всегда.
Старший оглядывается на машинное отделение и на запечатанные двери за ним.
— Шелби была там. На мостике.
И в ту же секунду ужас возвращается. Я придавливаю его, пытаюсь утопить в омуте души, держу обеими руками и смотрю, как он захлебывается.
— Почему? — Глаза Старшего вглядываются в мои. Он не спрашивает, почему взорвали мостик. Он спрашивает, почему Шелби позволили умереть за него.
59. Старший
«Нет, нет, нет, нет, нет», — повторяла Шелби.
Ее слова кружат у меня в голове, и я знаю — они никогда не исчезнут.
Эми целует меня.
«Нет, нет, нет, нет, нет».
Эми говорит, что кто–то сделал это из–за идиотских видео Ориона, чтобы убедиться, что мы ни за что и никогда не покинем корабль. Никогда.
«Нет, нет, нет, нет, нет».
Эми ведет меня к гравтрубе и на уровень фермеров. Показывает тайную дверь в стене и лестницу за ней.
«Нет, нет, нет, нет, нет».
Эми толкает дверь, и свет заполняет скрытое за ней пространство. Открываясь, она скрипит но я слышу только:
«Нет, нет, нет…»
БУМ!
Еще один взрыв, на этот раз глубже, чем первый, прокатывается по земле и сотрясает Больницу до основания. С крыши, стуча по стенам, падает черепица. Двери распахиваются, и на улицу начинают выбегать пациенты, а за ними гонится столб серо–коричневого дыма. По пожарной лестнице с верхних этажей тоже карабкаются люди, спрыгивают на землю и припускают к Регистратеке в поисках укрытия.
— Какого… — начинаю я. Эми хватает меня за руку; даже отсюда чувствуется дрожь под ногами.
— Зачем кому–то взрывать Больницу? — спрашивает она ровным тоном, но глаза ее полны страха.
Из дверей первого этажа струится дым, но это все. Нет никаких признаков огня, никаких повреждений.
Лицо Эми бледнеет, делаясь еще белее обычного.
— О боже. Взрыв был не в Больнице…
— На криоуровне, — заканчиваю я за нее.
— Мои родители, — шепчет она. Взгляд расфокусируется, губы застывают. — Лестница идет до самого криоуровня. Я ее видела. Я могу…
— Иди к ним, — говорю я, стискивая ее за плечи, пока она не приходит в себя. — Скорее… во будь осторожна. Тот, кто это сделал, может еще быть там.
Эми тяжело сглатывает.
— Мне кажется, таким взрывом криоуровень не разрушить, — качаю я головой, подумав. — Нет, уверен. С ними все хорошо. Вот увидишь.
Я чувствую, как она, отстраняясь, все еще льнет ко мне, все еще держится за мой рукав.
— Иди, — говорю я мягко. — Я разберусь тут. Я позабочусь о людях… а ты позаботься о своих родителях. Но… — Я медлю. — Если заметишь кого–нибудь… или что–нибудь… если там внизу небезопасно, возвращайся ко мне. Сразу же.
Она легонько кивает и без единого слова бросается к лестнице.
А я поворачиваюсь лицом к кораблю.
60. Эми
Сердце колотится где–то в горле, и от этого кажется, что сейчас стошнит. Столько всего случилось за последние дни — Старший, убийства, тайные послания, — что я едва не забыла самое главное.
Папа с мамой.
Запертые в ледяном плену, спящие.
Беспомощные.
Я несусь все дальше вниз, отталкиваясь от перил и перепрыгивая через ступени — и чем глубже, тем гуще лестницу окутывает дым. Запах едкий, словно раскаленный металл, и настолько острый, что режет язык, как нож. Кожу покрывает пыль сопливо–желтого цвета. Она мелкая, как детская присыпка, но жжется не хуже, чем укусы красных муравьев. Приходится стряхивать ее рукавами. Натягиваю рубашку на нос и распускаю волосы, чтобы хоть немного застить шею.
Поскальзываюсь, но, к счастью, успеваю схватиться за перила. И как раз вовремя. Там еще две ступеньки, а потом пустота.
Наклоняюсь, вцепившись в перила для страховки. Как я и думала, эпицентр взрыва был у лифта, который идет на криоуровень из Больницы. Осколки и сила взрыва разорвали металлическую лестницу так, будто она из бумаги.
Мы отрезаны от криоуровня.
На мгновение я думаю, не прыгнуть ли. Сколько там может быть до пола? Эта лестница, кажется, не доходит до самого криоуровня. В паре футов от меня — ровная металлическая поверхность. Там, наверное, должен быть какой–нибудь люк. Между лестницей и лифтом стоит столб — может, люк встроен в него? Но желтый дым такой густой и плотный, к тому же, судя по рваным краям лестницы, внизу валяется полно обломков, которые могут меня прикончить. Я вглядываюсь, насколько позволяют слезящиеся глаза, но вижу только бесформенную массу покореженного металла, погнутых балок и вырванных заклепок.