— Я не знал.
Я стараюсь не показывать свое удивление.
Хотя Больницу уже привели в порядок, я увожу Старшего в другую сторону, к Регистратеке.
— Я тут подумала, — говорю по пути.
— О чем? — Его голос звучит так устало и обессиленно.
— Какие вы с Орионом разные.
Старший иронически фыркает.
— Нет, правда, — настаиваю я. — У Ориона были сплошь аварийные планы, он даже подстраховку свою подстраховывал. А ты — нет. Ты просто делаешь то, что считаешь правильным в данное время, и ждешь, что выйдет.
— Может, надо бы заиметь план. Все могло кончиться иначе, если бы он у меня был.
— Нельзя же все предусмотреть. Орион не мог знать, что какой–то псих взорвет мостик. — Украдкой бросаю взгляд на Старшего и вижу, как он хмурится. — И ты тоже не мог, — добавляю, но он, кажется, не особенно верит.
Поднимаясь по ступенькам Регистратеки, мы снова молчим. Здесь тихо. Все ее содержимое теперь — лишь напоминание о том, что у нас навсегда отобрали. А об этом сейчас никому помнить не хочется.
— Прости, — говорит Старший. От входа в холл проливается свет, но тут же гаснет, стоит тихо закрыть дверь.
— За что?
— Ты потеряла возможность сойти с корабля разбудить своих родителей… все.
Я могу их разбудить. Вслух я этого не говорю но это правда. Если у нас правда нет никаких шансов сойти с корабля, я разбужу их, обязательно.
— У меня ведь есть ты, правда? — Я тянусь к его руке, но Старший отнимает ее. Он не хочет утешений.
— Я во всем виноват. Я не подумал, что может случиться что–то подобное…
— Нет, ты не виноват, — тут же возражаю я. — Никто не мог знать…
Умолкаю посреди фразы. Кое–кто знал. Догадался. Орион. У него реально для всего была подстраховка. Аварийный план…
Указываю на одну из гигантских стенных пленок.
— Можешь вывести на экран чертежи корабля?
— Зачем? — Старший не двигается, только глаза его умоляют меня остановиться, не заставлять его думать, что надежда все еще есть.
Вот только она есть.
Толкаю его к пленке и не отстаю до тех пор, пока он не начинает выстукивать по экрану, вызывая чертежи. Потом бросаюсь в другую сторону холла и, схватив стоящий у стены стул, грохаю его на пол под глиняными моделями планет и макетом «Годспида».
— В последнем видео, которое я нашла перед тем, как заметила, что взрывчатку забрали, — объясняю я, залезая на стул, — Орион сказал, что я найду то, что мне нужно, в «Годспиде».
— «Годспид» огромный, — возражает Старший. На стенной пленке у него за спиной светится общая схема корабля. Глядя на нее вот так, я и правда могу адекватно оценить, насколько корабль велик.
— Знаю, но разве это не странно? То, как он это сказал. Не «на» «Годспиде». А «в».
— Ну и что? — спрашивает Старший пустым голосом. Я чувствую, что он со мной только физически — на самом деле он еще в саду, отказывается от всего, и на мостике, смотрит, как умирают его люди. Ему больше нет дела до подсказок Ориона.
Изо всех сил тянусь, чтобы достать маленькую копию «Годспида», которая висит между двумя глиняными планетами.
— В «Годспиде», — повторяю я. — Внутри. — Встаю на мыски, стул шатается, но я наконец касаюсь пальцами дна корабля.
Я еще раньше заметила, что он висит на крючке, как будто его можно снять и рассмотреть поближе. Подталкиваю дно вверх, и петля соскальзывает. Кораблик падает, но я протягиваю руку и хватаю его. Стул начинает заваливаться, я спрыгиваю, и Старший ловит меня за пояс, заставив охнуть от неожиданности, а потом аккуратно ставит на пол.
Модель размером примерно с мою голову и Вся покрыта пылью. Я дую на нее, и огромные серые ошметки, слишком тяжелые, чтобы лететь, падают на пол. Наверху пыли больше, особенно в тоненьких желобках сотовидного окна. Поворачиваю макет на бок. Он почти похож на птицу со сломанным крылом: мостик вместо клюва и турбины вместо хвоста.
Отдаю его Старшему.
Он взвешивает модель в руке, будто это что–то непонятное и чужое, а не копия его единственного дома. Вид у него сосредоточенный и хмурый настолько, что тени на лице похожи на черные отметины. Вены на руке вздуты, пальцы напряжены. Медленно и целенаправленно он вдавливает пальцем окно на мостике, пока клетчатое стекло не ломается. Я вижу у него на пальце капельку крови, но он ничем не выдает, что ему больно.
— Теперь она точная, — говорит он, снова отдавая мне модель.
Я вглядываюсь в его глаза, но там лишь пустота.
— Вот здесь тоже стекло. — Указываю на нижнюю часть корабля.
Старший пожимает плечами, точнее одним, небрежно.
— Я видел, когда был снаружи. Наблюдательный пункт, наверное.
— Это ведь туда ведет последняя запертая дверь, — не отступаю я. — Зачем запирать наблюдательный пункт?
Подхожу к стенной пленке. Старший остается там, где стоял, у стула, но его глаза следят за мной. Я кладу только что сломанную модель на пол и увеличиваю чертежи. Приходится отматывать двумя руками, но вот наконец на экране появляется криоуровень, а потом и коридор с дверьми. Не все они помечены — на оружейной нет никаких знаков, — но за последней запертой дверью стоит:
кодов, аварийн.
— Он все время называл меня — всю затею — своим аварийным планом, — шепчу я и оборачиваюсь посмотреть на Старшего. В его глазах снова зажигается свет. — Вот это стекло, — говорю, подбирая модель и указывая на него. Провожу пальцами от разрушенного мостика к нижнему уровню корабля. В принципе он той же выпуклой формы. Разница лишь в том, что «клюв» на криоуровне поменьше. В нижней части макета по всей окружности корабля проходит тонкая металлическая полоска.
— Этот аварийный план принадлежит не Ориону, — говорю я медленно, переворачивая модель, — а «Годспиду». Поверить не могу, что мы раньше об этом не подумали! На каком корабле нет аварийных приготовлений? На каком корабле нет спасательного шаттла? Это так очевидно… ответ все это время был прямо у нас перед глазами!
Я осторожно тяну корабль под металлической линией. Нижняя часть легко отделяется.
У Старшего округляются глаза.
— Криоуровень… весь долбаный криоуровень… можно отсоединить? Весь уровень целиком — наш спасательный шаттл?
Кидаю ему нижнюю часть макета — аварийную. Освободившись от тяжести корабля, она описывает в воздухе изящную дугу, готовая найти дом на новой планете.
63. Старший
Модель спасательного шаттла летит ко мне, и я ловлю ее одной рукой.
— Это невозможно, — говорю я, пялясь на нее.
— Почему? — смеется Эми. — Подумай, как спроектирован корабль. Все самые важные системы расположены внизу. Лестница, по которой я сегодня спускалась, идет не до самого криоуровня. Она кончается у него на крыше, а дальше есть люк, через который можно попасть на сам уровень. Вообще–то, — добавляет она, — я видела остатки шахты лифта, и там тоже был герметичный люк. Зачем еще там нужны герметичные замки? Создатели «Годспида» не тратили места попусту.
Видя сомнение в моем взгляде, Эми досадливо рычит.
— Старший, подумай головой! Ты знаешь, что я права — от корабля отсоединяется часть. И знаешь, что это значит! Мы все еще можем попасть на новую планету, даже если мостика нет. Мы могли оставить «Годспид» в космосе и приземлиться с одним только криоуровнем!
Новые возможности вихрем вертятся вокруг меня. Эми улыбается, понимая, что победила.
— Криоуровень куда крупнее, чем надо, будь он просто хранилищем, — добавляет она. — Высокий потолок вмещает больше воздуха. И там достаточно места для всех.
Я снова сутулюсь.
— Космос побери, но как же нам туда забраться, если и лифт, и лестница взорваны?
Эми улыбается уже так широко, что видно все зубы.
— Пойдем искупаемся, — говорит она.
Я едва поспеваю за ней по тропе в сторону Больницы. Нет, не Больницы… В сторону пруда в саду за зданием.
— Это все рыба, мне подсказала рыба. Я никак не могла понять, почему в пруду нет рыбы, — говорит Эми. Она уже просто несется, и мне почти приходится бежать, чтобы не отставать от нее.
— Рыба?
— Золотые рыбки. Харли их рисовал. И в первую нашу встречу рисовал, и на последней его картине тоже рыбка. У него по всей комнате насованные рыбки.
— Ну и что?
Эми останавливается так внезапно, что я в нее врезаюсь.
— Он знал, как выглядят золотые рыбки. ой видел их. Не просто нашел где–то фотографии К тому же ты сказал — ты сам сказал, — не что рыбы нет, а что ее «уже» нет.
— Ну да, — говорю. — Раньше была.
— Так где она? Это же рыба, она не может просто взять и испариться.
Задумываюсь. В день смерти Кейли мир вокруг словно с ума сошел. Я четко помню только то, как мы нашли в воде ее тело. Но вот потом… Харли сто лет не подходил к пруду, а когда мы все–таки вернулись туда, рыбки просто… исчезли.
— На дне пруда что–то есть, — говорит Эми. — Вспомни чертежи. Что находится прямо над аварийным помещением?
— Пруд? — Внутри волной поднимается надежда. Звезды! У нас еще есть шанс! Мы еще можем добраться до Центавра–Земли… хотя для этого придется бросить «Годспид».
— Пруд.
Все так просто — теперь, когда Эми это озвучила, я вижу логику. Если Кейли осушила пруд, рыбки, конечно, погибли. Но прежде чем она смогла продолжить, ее застал Старейшина. Обездвижил, а потом снова наполнил пруд водой. Все думали, что Кейли пошла плавать и утонула, но на самом деле…
Эми снова срывается с места и бросается к пруду. Орион сказал, что Кейли убили. Когда нашли, ее руки были оклеены пластырями. Вспоминаю, какой безвольной была Эви с фидусом пластырем на коже. Тогда таких еще не было; но были другие, снотворные, например. И если наклеить их достаточно, Кейли могла просто стоять в пруду и ждать, когда утонет. А Старейшина наблюдал, как его тайна скрывается под водой вместе с ней.
У кромки воды Эми скидывает мокасины и бросает куртку на землю, разворачивает длинную полосу ткани, под которой обычно спрятаны ее волосы.
— Отвернись, — говорит она, и я только тогда понимаю, что пялюсь.