— Я смогу, — говорю наконец. — Смогу ее замедлить.
— Давай, — кивает Эми.
Ввожу цифры, поворачиваю тумблер, и отсчет времени сменяется с неполных двадцати четырех часов на семьдесят два.
— А можно и дальше так? — спрашивает она. — Каждый раз, когда время кончается, добавлять еще?
Я медленно киваю.
— Значит, так и сделаем, — говорит она, решительно сжимая челюсть. — Будем отводить часы назад. Чтобы он никогда не проснулся.
Эми с какой–то яростной силой смотрит в выпученные глаза Ориона. А я смотрю на нее, изумляясь, кто эта незнакомая девушка с полным ненависти сердцем.
70. Эми
К тому времени, как мы со Старшим вылезаем из люка, вокруг уже собралась толпа.
— Это правда? — окликает кто–то.
— Что? — спрашивает Старший.
— Что с корабля еще есть выход?
Барти предлагает мне руку и вытягивает с последней ступеньки лестницы.
— Пришлось им рассказать. Так уж получилось, что они заметили гигантский люк посреди пруда.
— Правда! — кричит Старший.
— А это обязательно? — доносится новый вопрос. Я разворачиваюсь, чтобы посмотреть, кто это спросил, но понять невозможно. Мнения, кажется, разделились. Те, кто стоит ближе всех к грязной луже, которая раньше была прудом, ликуют. Они обнимаются друг с другом, не вытирая с лиц счастливые слезы, и радуются словам Старшего.
Но сзади, в отдалении, стоят совсем другие люди. Они смотрят подозрительно и тревожно хмурятся и перешептываются, закрываясь ладонями. Даже отсюда я вижу у нескольких бледно–зеленые пластыри. Кто–то держит их в руках, сминая упаковку, но не открывая. Другие, уже с пластырями на коже, смотрят вокруг остекленевшим взглядом.
— Будет еще одно собрание, — объявляет Старший. — Сейчас всем скажу. — Он нажимает кнопку вай–кома и общим вызовом просит две тысячи двести девяносто шесть жителей корабля сейчас же прийти в сад.
Нет, не две тысячи двести девяносто шесть. Уже нет. Я мысленно вычитаю. Виктрия. Лютор. Все главные корабельщики. Те, кто погиб во время бунта. Те, кого Док убил пластырями. Численность населения «Годспида», которую я всегда считала чем–то незыблемым, теперь вдруг кажется очень хрупкой.
Барти нерешительно подходит к Старшему.
— Можно, я… ты не будешь против, если я тоже скажу пару слов?
Старший отвечает кривой усмешкой.
— Снова станешь мятеж устраивать?
— Нет, — говорит Барти совершенно серьезно.
Старший смотрит на меня, я понимаю намек и даю им побыть наедине. Они отходят, занятые тихим, мирным разговором. Старший слушает Барти с очень сосредоточенным видом. Договорив, они пожимают руки со странной решимостью, от которой у меня неспокойно на душе.
Проходит, кажется, целая вечность, прежде чем все добираются к пруду. Люди не слишком торопятся — я вижу, как они идут по полям. Поднимаю руку к волосам — на них нет повязки, даже куртку я забыла надеть, но мне все равно. Я их больше не боюсь. Сегодня я стреляла в живого человека, а другой человек умер у меня на глазах. У нас под ногами находится шаттл, который унесет меня далеко–далеко отсюда. Их мнение обо мне больше ничего не значит.
Я стою у кромки пруда с той стороны, что ближе к стене. Собираясь по краям подсохшей илистой лужи, люди становятся все ближе и ближе ко мне. Многие до сих пор держатся на расстоянии или скалятся, но большинство просто игнорирует. Одна девушка случайно касается моей руки.
— Извини, — говорит она.
Не могу удержаться от того, чтобы уставиться на нее в изумлении. Она не отшатнулась, не скривилась, даже не отдернула руку, будто я заразная.
Старший шагает прямо в хлюпающие остатки пруда и встает рядом с люком. Виктрия говорила, что нельзя выбирать, кого любить. Я до сих пор не определилась, права ли она была, но это уже не важно. Потому что, был у меня выбор или нет, мое сердце принадлежит ему.
Все остальные смотрят сверху вниз — мы стоим на краю пруда, возвышаясь над ним. Старший по щиколотку увяз в грязи и неловко переминается, будто нервничает. Даже отсюда мне видны фиолетово–зеленые синяки у него на лице, но он никогда еще не выглядел сильнее и благороднее.
Старший нажимает на кнопку вай–кома, чтобы все хорошо слышали. Сначала бормочет что–то, что я не могу разобрать, но потом начинает четко и громко:
— За века путешествия «Годспид» многое приобрел. Но многое также было потеряно и забыто. В том числе это. — Он показывает рукой в сторону открытого люка. — Мы думали, что у нас под ногами находится еще один уровень корабля. Мы ошибались. Это не уровень. Это спасательный шаттл. За этим люком есть еще один капитанский мостик. Весь уровень может отсоединиться от «Годспида» и доставить нас на Центавра–Землю, наш новый дом.
Оглядываюсь вокруг — все глаза прикованы к Старшему.
Откашлявшись, он подробней объясняет, как работает шаттл. Поколебавшись секунду, все же рассказывает и о возможной опасности, о предупреждениях Ориона.
— У плана есть недостатки. — Эти слова заставляют меня вскинуть голову. — Запустив шаттл, мы оставим «Годспид» здесь. Я знаю, что этот корабль всегда был вам домом. Мне — тоже. Но «Годспид» не в лучшем состоянии. Он не предназначался для бесконечного использования. На криоуровне много места, и мы втиснем туда все, что получится. Возьмите с собой самое необходимое. Что–то придется оставить.
Старший жестом подзывает Барти и сам отступает на несколько шагов назад, чтобы все внимание обратили на того.
— Я тоже хотел кое–что сказать, — начинает Барти через свой вай–ком. — То, что рассказал вам сейчас Старший, правда. Я был сегодня в этом шаттле и видел все своими глазами. И о том, что нужно оставить, он тоже правильно сказал. И… — Он с трудом сглатывает. — Меня придется оставить тоже. «Годспид» — мой дом. Я не хочу другого. Я остаюсь. И если кто–то хочет остаться здесь со мной — пожалуйста.
У меня отпадает челюсть. Оглядываюсь, ожидая, что люди удивятся или отнесутся скептически, решат, что Барти не в себе… Но не все… так считают.
Многие, похоже, согласны.
Они выбирают стены.
— А можно? — кричит кто–то.
— А это безопасно?
— Это самоубийство, — бурчу себе под нос, но ответить вслух смелости не хватает.
Старший пересекает пруд и подзывает к себе какую–то девушку. Она кивает и что–то говорит ему, то и дело кидая взгляды на Барти и толпу за спиной.
Наконец Старший снова обращается ко всем:
— Ученые считают, что корабль сможет функционировать еще по крайней мере в течение одного поколения. Может быть, и неопределенное время, если поддерживать биосферу и экономить энергию.
В толпе вспыхивают разговоры. Старший поднимает руку… и все тут же замолкают.
— Это важное решение. Что бы вы ни решили сейчас — пути назад не будет. Выберете вы остаться или улететь — ваше решение будет окончательным.
Он делает глубокий вдох.
— Но это будет ваше собственное решение.
71. Старший
На исходе дня Эми все–таки припирает меня к стенке на уровне хранителей.
— Ты же это не всерьез?
— Я не могу заставлять их лететь. — Отвожу плечи назад, пытаясь хоть немного расслабить напряженные мышцы.
— Это самоубийство! «Годспид» вечно не протянет — несколько поколений, и они все вымрут!
— Мы с Барти это обсудили, — говорю я, падая на один из синих пластиковых стульев, которые еще раньше притащил в Большой зал из учебного центра. — Когда корабль перестанет поддерживать системы жизнеобеспечения, они…
— Что? — кипятится Эми. — Массовое самоубийство совершат? Дружно закроют окна и выкрутят газ на полную?
Понятия не имею, что она имеет в виду.
— У Дока много пластырей разного действия. Черные…
— Убивают? — перебивает она с отвращением.
— Безболезненно, насколько это возможно.
Уронив руки, Эми начинает мерить шагами Большой зал.
— Это смешно, — говорит она. — Ты не можешь бросить их здесь! Их надо заставить лететь. Они убивают себя…
— Я разговаривал с учеными, — перебиваю. — Корабль не развалится за одну ночь. Энергии хватит еще как минимум на пару поколений.
— А потом?!
А потом — черные пластыри.
— Это их желание.
— Ты же командир! Прикажи им лететь!
Я жду, когда она перестанет носиться и посмотрит на меня.
— Эми, мне приходится учитывать не только твое мнение.
Она осекается, будто подавившись собственными словами, потом садится напротив.
— Сколько народу остается?
— Примерно восемьсот.
— Восемьсот! — Эми снова вскакивает.
— Примерно.
— Это…
— Больше трети всего корабля, — говорю я.
— Неужели они хотят умереть в клетке вместо того, чтобы жить на планете?
— Это их дом, Эми. Я знаю, тебе не понять, как «Годспид» может быть домом, но это так.
Она медленно садится обратно.
— Ты должен заставить их лететь, — отрезает она. — Но, — добавляет, стоит мне открыть рот, — я понимаю, почему они хотят остаться. Если никогда не видеть ничего другого…
— Эми, — прерываю я. — Нам придется позволить им решать за себя. — Касаюсь ее колена, и она снова смотрит на меня. — Но мы–то летим.
Ее лицо озаряет робкая улыбка. Эми наклоняется вперед, поставив локти на колени.
— О–о–о, Старший, тебе там так понравится! Целый мир без стен. Там так много… — тараторит она на одном дыхании, словно облегчение выплескивается из нее словами, — так много нужно увидеть. Деревья — огромные, высоченные, как башни. Ваш пруд… он такой малюсенький… а на планете будет океан. Облака. Небо… небо! И птицы. Ты увидишь птиц!
— Я видел птиц! — смеюсь я. — У нас тут куры.
— Нет! — В голосе Эми звучит музыка. — Это даже не настоящие куры. А я говорю про настоящих птиц! Которые так громко щебечут по утрам, что просыпаешься без будильника. Птицы, которые летают, пикируют и парят!
С этими словами она вскакивает, размахивая поднятыми руками, а потом, остановившись, смотрит на меня горящим взглядом.
— Ты не представляешь, как все будет прекрасно!