— Что же ты не отвечаешь? Ты из какой вахты? — продолжал спрашивать Ник Лова его напарник.
«А спрашивать–то нужно мне!» — подстегнул себя Ник Лов и в свою очередь ответил вопросом:
— Об этом потом! Ты лучше скажи, как тебя зовут?
— Зовут? — Тон человека выразил удивление. — Ты что, не видишь? Я же шестьдесят первый. А если хочешь полное название, то вот оно, — шестьдесят первый ткнул пальцем в свою нашивку, — ноль два шесть шесть один.
«Вот те на! — воскликнул про себя Ник Лов. — У большинства из них, оказывается, имен и нет, только номера. Какое оболванивание! Имена, вероятно, разрешается носить, начиная с жёлтой касты. На жёлтом, во всяком случае, Ник Лов номера не заметил.
— Так что же, — продолжал спрашивать Ник Лов, беря инициативу в свои руки, — у тебя таки и нет имени?
— А зачем? Чем плох помер? Уж ни с кем меня не спутают, когда припаяют мне на суде выработать по приговору десять раз по сто киловатт–часов.
От того, что он узнал в эту минуту, Ник Лов сразу же забыл об имени шестьдесят первого.
— Как ты сказал? — переспросил он. — Десять раз по сто киловатт–часов?
— Ну да, — ответил тот, — а ты что, не знаешь? — И он ещё более заинтересованно посмотрел на Ник Лова. — Но ведь очень многие синие работают на энергетике. Только, конечно, это не то, что по приговору. В тюрьме крутят по двенадцать часов в день, и эти киловаттики ох как спину нагреют.
— И ты считаешь, что выработать сотню–другую киловатт–часов энергии так уж сложно? — сказал Ник Лов, чувствуя, что он чего–то недопонимает. — Ведь это же немного!
— Немного? — закричал шестьдесят первый. — Немного! Да ты знаешь ли, что такое тысяча, да пусть даже сто киловатт–часов в кармане?! Синие годами работают, но им не удаётся собрать такую сумму. Ну да ничего, вот покрутишь ручку, узнаешь, что такое киловатт–часы, каково зарабатывать квачи! Да как ты жил до этого? — опять задал вопрос шестьдесят первый.
— Киловатты в кармане?.. — при этих словах Ник Лов даже пожал плечами. — Слушай, как ты себе представляешь киловатт–час? — недоумённо начал было Ник Лов и тут же понял, что ему сейчас же, сейчас же, если только он не хочет прослыть подозрительным обманщиком, необходимо придумать удовлетворительное объяснение своего полного незнании и непонимания множества вещей и отношений между людьми, ясных и понятных членам этого общества, но абсолютно неясных и чуждых ему, пришёльцу из прошлого.
Понимаешь, шестьдесят первый, — неуверенно начал Ник Лов, затягивай свой ответ, — понимаешь… я сейчас не могу вспомнить, какую работу я делал, потому что… потому что несколько дней назад я, наверное, упал с лестницы и сильно ударился головой. — Да, сильно ударился головой, — уже увереннее продолжал Ник Лов. И для правдоподобии потёр рукой свой затылок. — Так что после этого я всё плохо помню.
К удивлению Ник Лова, его примитивная ложь не вызвала никакого недоверия. Даже наоборот, лицо шестьдесят первого расплылось в улыбке, и он заявил:
— Не помнишь? Так это отлично. Руки, ноги у тебя целы, и работать ты можешь А что касается памяти, то зачем она? Помнить, сколько раз тебя хлестнули бичом или ударили палкой? Или сколько квачей ты должен? Лучше уж как у тебя — всё забыть. — Ник Лов молча слушал напарника, и тот продолжал: — Но вот как это ты сумел содрать с плеча свой номер, да так, что и следа не видно, это я не пойму? — прозвучал коварный для новой версии Ник Лова вопрос.
— Почему не видно?.. — сказал Ник Лов и сейчас же перебил себя вопросом: — Слушай, а попить здесь нельзя найти?
— Попить можно, — ответил шестьдесят первый, повернулся к стене, где находился вделанный в неё сосуд с водой, и, нажав кнопку, стал наливать из него воду в небольшую металлическую чашку.
Воспользовавшись тем, что тот отвернулся, Ник Лов быстро сунул руку в карман и нащупал пальцами пластинку Вер Ли, отломанную им от двери своей кабины, конец которой был остро заточен. Зажав пластинку в пальцах, Ник Лов сделал несколько царапающих движений по рукаву комбинезона немного спереди, на левом предплечье, где, по здешним законам, у него должен был быть номер. Пластинка процарапала и прорезала в нескольких местах прочную ткань комбинезона. И когда сосед его снова повернулся и протянул руку с чашкой воды, Ник Лов, беря чашку, сказал, как бы продолжая свои ответ; — Почему не видно следов номера? Вот, смотри, — и, зажав пластинку в кулак, пальцем указал на разрезы. — Вот только убей меня — не помню, как я этот проклятый номер срывал, зачем это делал и какой он у меня был.
— Ты гляди — и это не помнит! Удобно! Задолжал кому–нибудь из Ссужающих десятка два квачей, а потом убежал. И ничего не помнишь, и номера нет! Не забывай только, что Ссужающие квачи платят не только Сильнейшим, но и Дважды Сильнейшим! И уж будь уверен, Трижды Сильнейший всё об этом знает и тоже кое–что получает. Так что спрягаться не удастся — найдут.
Ник Лов подумал, что ещё не до конца, но вчёрне он, кажется, начинает понимать нехитрую политэкономию этого общества. Большинство населения работает производя энергию, киловатт–часы. Каким–то очень примитивным способом. По–видимому, эта энергия и стала единственной реальной измеряемой ценностью и эквивалентом обмена. Тем, что в древности на Земле называлось — деньги. Эквивалентом денег в те времена было золото, ибо даровой энергии на Земле, ну хотя бы солнечной, тогда было сколько угодно и эквивалентом она быть не могла. Золота же было мало, и его ценили.
«Стоп! — подумал Ник Лов. — А разве на звездолёте энергии не сколько угодно? На орбите сателлита, а с неё звездолёт, по–видимому, не сошёл, заметного расхода огромных запасов произойти не могло. Так куда же делась эта энергия и зачем нужно «вырабатывать, крутя ручку», как сказал сосед, какие–то жалкие сотни киловатт–часов? Непонятно», — думал Ник Лов, но остановил свои размышления на эту тему, ибо дверь открылась и вошёл стражник, неся в руках две миски с торчащими в них ложками.
— Обед, обед! — закричал шестьдесят первый и даже подпрыгнул от радости. — И тебе тоже принесли. А могли бы заставить и поголодать. Кашку–то надо ещё заработать! — И. больше не тратя времени на разговоры, шестьдесят первый схватил свою миску и стал активно орудовать ложкой.
Ник Лов взял вторую миску. В ней лежала рыхлая бледно–зелёноватая каша, в которой Ник Лов узнал белковую массу. В былые времена её выпускал завод биомассы в качестве сырья, подлежащего дальнейшей формовке, вкусовой, цветовой, температурной и прочей обработкам. Здесь же к столу подавалось прямо первичное сырье, выращенное на заводе. Или это было так только здесь, в тюрьме? По питательности сырьевой белок мало чем уступает обработанному, и потому Ник Лов решил, что пренебрегать едой не стоит. Он запустил ложку в кашу и стал есть. Однако и в эти минуты Ник Лов не захотел отказаться от стремлении получать от соседа информацию, которую тот так щедро ему выдавал.
— По–моему, наверху каша была лучше, — бросил Ник Лов.
— Да нет, — с аппетитом пережёвывая, ответил сосед, — если её как следует не проварить да не подложить жирка, вкуса не будет. А если ещё погреть посильнее, то она поджарится и на ней образуется такая корочка, м–м–м, — шестьдесят первый даже замычал от удовольствия. — Но ты же знаешь, что такие расходы не для нас. Кто же будет тратить киловатты на обжаривание?
Собеседник Ник Лова погрустнел и перестал жевать. Затем продолжил:
— Можно, конечно, иногда выкинуть кое–что… Да, кое–что такое… — Он опять многозначительно замолчал.
Ник Лову показалось, что его напарник при этих словах взглянул на него хитро и испытующе, и Ник Лов подумал, что ему надо бы узнать что–то и о самом шестьдесят первом.
— Послушай, — обратился к нему Ник Лов. — Вот меня посадили за то, что я потерял сознание, бросил работу и содрал номер. А ты почему здесь?
— Я? — переспросил сосед. — Я по глупости.
— И всё же, — настаивал Ник Лов.
Его собеседник, казалось, сначала заколебался, но потом махнул рукой и ответил:
— Ну что же, расскажу. Я работал на заводе где выращивается вот эта самая штука, — сосед ткнул ложкой в свою миску. — Вертел транспортеры, перегружая массу из чана в чан. Работа прекрасная! Находится завод в зоне холмов. На земле растет зелёная травка и даже светит Солнера. Летом она так приятно греет через большое небесное окно. Подставляешь бока и радуешься жизни. А ты под окном был? Солнеру видел?
Ник Лов понял, что тот говорит о большой перископической системе, собирающей свет от внешнего светила и бросающей его на некоторые участки лесопарка. Солнера — это, по–видимому, звезда С 0595, спутником которой был сделан звездолёт.
— Нет, — отвечал он шестьдесят первому и не обманывал его, — я никогда не видел Солнеры.
— Ну, понятно. Туда пускают далеко не всех синих. Правда, детей туда водят, но ты же всё забыл. Так вот, я там работал! И мог иногда смотреть на Солнеру, хотя и редко, ибо под окном всё больше гуляют Высшие. Тогда нас всех зелёные загоняют в отсеки, но я подглядывал. Я там много чего подглядел, — и шестьдесят первый опять загадочно взглянул на Ник Лова. — Вот какая у меня была работа!
Ник Лов вспомнил, что завод биомассы находился в непосредственной близости от большой перископической системы. Часть света подавалась по световодам и на завод, ибо для выращивания микроводоросли был полезен естественный ультрафиолет. Тем временем шестьдесят первый продолжил:
— Но, в общем–то, все это не к тому. Я говорю это просто, чтобы показать тебе, какая у меня была хорошая работа. Да и за кашу я не платил. С нас так, по мелочи, брали, ибо кашу мы сами делали — ешь сколько хочешь. Вот от сытости я и свихнулся. Девушку свою хотел удивить. Есть у меня девушка, она родилась более чем на сотню человек позже меня — ноль два семь восемь два её номер.
Ник Лов подумал о том, как это, должно быть, обидно для человека — не иметь имени и даже девушку звать номером. Как сухо и некрасиво. Но затем понял, что у них понятия смещены, они привыкли и потому не обижаются. Ведь даже ему в свое время ничуть не было обидно оттого, что у него есть свой генетический шифр. Имена тоже менялись. В давние исторические эпохи люди носили длинные, пышные имена и придавали звучности их очень большое значение. С развитием цивилизации имена существенно сократились.