здесь, выбирая интересующие вас ветки здесь, группируя по персоналиям, по темам, по событиям здесь …»
Денис читал и не верил своим глазам: «…Давайте смеяться! Никто не умер, все просто ушли в другое место… Я не могу ее удержать… Поздравляем, лучики, с этого дня вы — взрослые кванты, а значит, можете пить коктейль в баре…»
— Все их разговоры, — с тихой гордостью сказала Марго.
— …которые моделирует программа, — добавила Элли.
— Ну да, — Марго не стала спорить. — Очень клево тогда моделирует. У них там свои традиции, суеверия, словечки… Несовершеннолетние называются «лучики», а взрослые называются «кванты»…
Денис уткнулся в свой телефон. Вчера он думал о другом, лазал с фонариком в кустах и пытался целоваться, как придурок. Был занят собой, своей историей и тем, как отнесется к ней Элли. И пропустил важнейшую информацию. А Марго нашла.
— Кстати, у вас уже есть гипотезы, что за контора организовала наш эксперимент? — ему захотелось мстить.
Три собеседника оторвались от экранов. Элли посмотрела укоризненно, Славик виновато, Маргарита — по обыкновению кротко, но за этой кротостью скрывалось раздражение.
— Мы решили этим пока не заморачиваться, — признался Славик. — Разберемся, когда отстреляемся. Когда заработаем каждый свою награду.
И они снова уткнулись в смартфоны.
— Дэн, — Элли что–то разглядывала в глубине экрана, — ты не против, если мы разовьем твой вчерашний успех?
— Я пас. Больше никаких призраков. Вы, если хотите, можете дальше играть в эту игру, я запасусь попкорном.
— Хорошо, — Элли казалась очень довольной. — Отдыхай, ты заслужил.
— Ух ты! — Марго подпрыгнула на стуле, глядя на экран в руках. — Славик, что ты там говорил насчет конкурса домашнего порно? Они уже такое устраивали!
— Видео есть?! — взвился Славик.
— Нет, это давно было, через год после старта… Они просто вспоминают, говорят об этом. Вроде это плохо закончилось. Кто–то разругался, разошелся, а один чувак вообще ушел в отшельники, заперся и с тех пор живет один. Они зовут его Тролль…
— Столько лет?! А он живой вообще–то?
— Корабль его видит. Значит, живой.
— Все это очень весело, — заговорила Элли, — но давайте уже работать. Дано: наши пупсы свято уверовали, что после смерти их ждет воссоединение на Земле, выходят из депры, сосредоточившись на выполнении миссии, в этом заключается смысл их жизни…
— Вообще–то не все, — Марго щелкала пальцем по экрану. — Многие не верят и считают эту девчонку вруньей или сумасшедшей. Там есть такая крутая тетка, Мария…
— Все не могут верить в одно и то же, — сказал Денис.
— Ты вроде пас, — Элли остро на него взглянула. — Дай уже и нам поиграться, что ли… Мы должны сделать так, чтобы призрака увидела теперь уже Мария. Она не верит в жизнь после смерти. Если получится ее убедить, все поверят как миленькие. Мы накачаем их смыслом, как конфету помадкой.
— Ненавижу помадки, — сказал Денис.
— А кто озвучит текст за призрака? — оживился Славик. — Я однажды в школе играл ежика в спектакле. Дайте мне роль призрака, это проще простого!
— Я первая сформулировала цель, я озвучу призрака, — отрезала Элли. — Это не школьный театр, Славик! Она увидит своего мужчину, Максима, и услышит его голос, Дэн показал нам путь, — она мимоходом улыбнулась Денису. — А наше дело — придумать текст.
Денис почувствовал слабое беспокойство, и оно росло по мере того, как он пытался понять: что не так? Элли, положив телефон на стол перед собой, быстро колотила по экрану:
— Вот, примерно так: «Мария, это я…»
Денис выпрямился:
— Подожди. Это неверное решение.
— Денис! — Элли сверкнула глазами. — Мы же договорились!
— Мы не договаривались. Это неверное решение, давайте еще подумаем! Я хочу выиграть, у меня ставки слишком высокие, понимаешь?!
Секунду они смотрели друг на друга.
— Ты привык быть звездой, — задумчиво сказала Элли. — Понимаю. Но я не глупее тебя, Денис. Расслабься, не волнуйся, верь мне. Ты ведь мне веришь?
И улыбнулась — как тогда, вечером, на краю бассейна.
«ЛУЧ». ЛИЗА
Ось тела совпадает с осью доски. Центр упора на доску в области солнечного сплетения. Ноги выпрямлены, взгляд только вперед. Ладонями упираешься на уровне груди, ровно по центру доски. Толчок руками, ставим одну ногу, другую…
Встали.
Лиза сломала пополам свою доску, когда ей было одиннадцать, положила на два камня носом и кормой и прыгала, пока не послышался хруст. Ее раздражали занятия на берегу: она казалась себе червяком, который бьется в конвульсиях на доске, а отец был слишком требовательным, скучным тренером.
После смерти отца она пошла в рекреационку и взяла его борд.
Вот идет волна. Большая. Совсем близко.
Она успела вскочить на ноги, проехала на гребне несколько метров и свалилась в пену. Ее закрутило, как тряпку, верх и низ перестали существовать, будто кто–то щелкнул рубильником и отключил гравитацию, как отключают надоевший музыкальный канал. Волна плюнула Лизой в серую пену, похожую на рваные кружева, и залепила лицо мокрыми волосами. Хватая воздух и отплевываясь, Лиза случайно взглянула на берег и сквозь брызги увидела ее. Мария стояла, подставив лицо теплому свету. Ее оранжевая блуза развевалась на ветру: со дня смерти Максима Мария носила только яркие, агрессивно–яркие цвета.
* * *
— Сегодня девочка четырнадцати лет, Йоко, пришла ко мне с заявкой: она хочет родить. Нет, она никого не любит, мальчишки ей неинтересны. Она хочет ребенка.
— Почему нет?
— Потому что она сама ребенок!
— Твои слова: мы не имеем права на длинное детство.
Волны с такой силой бились о берег, что вздрагивал песок и рушились подсыхающие замки. Час назад здесь гуляла группа Лизы, они вместе строили готические шпили с остриями такими высокими и тонкими, что на верхушке помещалось всего несколько песчинок, и Йоко тоже была с ними. И ничего не сказала.
— Я не понимаю тебя, Лиза, — сказала Мария. — Я помню тебя младенцем… Твои первые слова… Знаешь, некоторые дети и подростки любят приврать. Ты не врала никогда…
— Я не вру.
— Хорошо. Ты рассказываешь сказки. Раньше были страшные, а теперь… добрая. То есть тебе кажется, что она добрая. Ты придумала ее, чтобы облегчить детям утрату?
— Не хочешь — не верь. Твое дело. Не нужно никуда спешить: папа сам все расскажет, когда придет время.
— Дети хотят рожать детей, чтобы поскорее выполнить предназначение и уйти к родным, на Землю.
— И почему ты не радуешься? Ты же этого хотела! «Новое поколение», «наше предназначение», «мы несем цивилизацию»…
— Не ценой лжи! Правда — вот она: после смерти мы умираем. Земли больше нет, ни для кого. Наша цель не в прошлом, а в будущем! Мы продолжаем себя в будущих людях, в наших детях…
— Пафос–офф. Чего ты от меня хочешь, Мария?
Соленая вода, высыхая, стягивала кожу. Женщина напротив молчала, очень долго, непривычно. Обычно Мария не тратила время на драматические паузы.
— Максим говорил обо мне? В твоем видении?
— Это не было видение, обычный сеанс связи. Только после смерти.
— Он упоминал меня? Просил что–то передать?
— Н‑нет.
— Жаль, — тяжело сказала Мария. — Для меня у тебя сказки не нашлось.
И пошла прочь от прибоя — тяжело переставляя увязающие в песке ноги.
«ЛУЧ». МАРИЯ
После смерти Максима она зачем–то вернулась к давнему развлечению — шитью. Она вспомнила, как придумывать фасоны и строить выкройки и как вязать крючком. Элементарное усилие, моделирующее смысл: ты закончишь работу и наденешь эту красивую вещь. План — усилие — результат. И так день за днем.
«Луч» предлагал ей вязальные машины, напечатанные на заказ на 3D‑принтере, станки для любых рукоделий и экзотических ремесел, ведь основа цивилизации — осознанная работа руками. Но Мария вязала своим единственным привычным крючком и моделировала на бумаге, как это делали поколения мастериц и мастеров.
Приходил ее бывший муж, отец их детей, Крис. Просил связать то свитер, то гетры, объяснял, какого цвета и фасона. Он говорил и делал ровно то, что должно было ей помочь, но Мария не могла ему простить, что тот жив, а Максим — нет.
Приходили выросшие дети, Леша, Джонни, Света. Читали вслух свои стихи, играли в покер. Давно посторонние, самостоятельные люди, они не длили свой визит ни секундой меньше, чем это было бы приличным, и ни секундой больше.
Каждую ночь ей снилось, что она собирает вещи для большого переезда. Это было странно, потому что, переступив порог своей комнаты на «Луче» двадцать три года назад, она никуда не переезжала и вещей у нее было мало. Во сне она выбиралась из гостиниц, в которых когда–то жила, и других, придуманных, фантастических, зыбких. Выезжала из своего дома, где в каждой комнате громоздились узлы и коробки. Связывала бечевкой книги, и этот сон принадлежал, наверное, не ей. Бумажные книги уже в ее детстве хранились только в музеях.
Каждое утро она просыпалась в приступе тревоги. Ей казалось, что сердце не на месте и странно колотится. Но начинали петь птицы, теплым светом озарялся потолок, расписанный объемными узорами, и Мария понимала, что срок ее жизни пока не вышел и, когда выйдет, неизвестно.
У нее на корабле появился враг. Смешно сказать — у нее, у Марии! Врагу было восемнадцать лет, это не просто смешно — позорно. Тем не менее Мария вынуждена была себе признаться: она думает о девчонке как об опасном враге.
Девчонка подчиняет себе людей, как конфеты глотает. Она вроде бы движима благими намерениями, но самые хорошие дела отражаются в Лизе, как в пыльном зеркале, искажаются и выворачиваются наизнанку. А те ее слова стоили Марии седых волос: «Не будет дела твоей жизни, я позабочусь, чтобы оно околело!»
Истерика неуравновешенного подростка, но вспоминать неприятно.
Она провела ночь, медитируя на обрыве над рекой. Наступил рассвет, Мария просмотрела его, как смотрят хорошее кино, с влажными глазами. Вышла в тамбур рекреационного помещения, рассеянно стащила с плеч красное пончо, защищавшее от сырости. Пошла домой хорошо знакомым путем, босиком, закрыв глаза.