Здесь, на берегу океана, песок, может быть, еще хранил отпечатки ног Марии, но островерхие замки давно рассыпались. Опрокидывались волны, вдали маячили пеликаны. Лиза сидела на песке, скрестив ноги, глядя на линию горизонта.
Дети, младшие на корабле, пять человек, играли под шум прибоя, рыли колодцы, которые медленно заполнялись водой. Дети соединяли их норами в толще песка — получались мосты. Малыши не успели повзрослеть, лучики лет по одиннадцать, а одному, позднему, девять. Лиза уводила их в рекреационку, чтобы они слушали прибой, а не вздохи, всхлипы, приглушенные рыдания и ругательства, которыми теперь был полон жилой отсек. Раньше на берегу Лиза вспоминала отца. Теперь вспоминала Марию, и ничего не могла с этим…
Погасло солнце. Исчез горизонт. Дети испуганно вскочили, выронив лопаты. Над головой сделался виден металлический купол, транслировавший «небо», открылась машинерия рекреационки: островок песка, на нем доски для серфинга, вместо океана — резервуар с водой. Волны медленно опадали — отрубились механизмы. Отключился прибой.
— Домой, быстро!
Она схватила двух самых мелких за руки и потащила к выходу, дверь распахнулась им навстречу.
— Луч! Что случилось?
В тамбуре мигнул свет. Последовала длинная жуткая пауза.
— Технический сбой, — медленно, не своим обычным голосом сказал корабль. — Внимание. Требуется вмешательство оператора. Требуется немедленное вмешательство оператора.
— Кого?!
Дернулась и со странным скрипом закрылась дверь в бывшее рекреационное пространство.
* * *
В детстве ей нравилось воображать, что Луч — маленький человечек, который живет в вентиляционных шахтах и не показывается людям на глаза, а только разговаривает с ними. Она сочиняла сказки, которые выдавала сверстникам за правду: якобы однажды она видела Луча, низенького, тощего, в зеленом комбинезоне и полосатом колпаке, с круглым добрым лицом. Он юркнул в отдушину и оттуда погрозил Лизе пальцем, запрещая кому–то рассказывать об этой встрече, но Лиза все равно рассказывала, правда, под большим секретом. Она клялась, что, если постучать по выведенной из стены водопроводной трубе, Луч ответит условным стуком, надо только прижаться ухом и внимательно слушать. А если оставить на тарелке у кровати кусочек лакомства — наутро еда исчезнет, потому что Луч тоже любит вкуснятину.
И дети стучали по трубам и оставляли у кровати на ночь малину или клубничину, самое вкусное, что у них было. Скоро нашлись те, кто слышал ответный стук. Другие рассказывали, округлив глаза, что наутро тарелка у кровати была пуста: Луч принял подношение.
Некоторые ее товарищи обижались, обзывали Лизу вруньей, нашлись даже такие, кто нажаловался Марии. Мария, внимательно выслушав, объяснила разницу между ложью и сказкой и попросила Лизу записывать свои истории: они, мол, окажутся очень ценными для ее детей.
Лиза на тот момент совершенно не хотела думать ни о каких своих детях, сама мысль об этом была противна. Она не записала ни строчки, но сказки продолжали жить: их передавали младшим братьям и сестрам. В новых вариантах Луч творил что хотел — он мог, например, выйти из стены и нассать в постель непослушному лучику; Лиза лопалась от смеха, слушая эти пересказы.
Луч был частью их жизни с детства. Как верх и низ, тепло и холод, свет и темнота. Мир, в котором Луч заикается, тянет слова и просит о помощи, был миром, где вода течет вверх.
Только теперь, а не в День Старта после своего восемнадцатилетия, она по–настоящему стала взрослой.
* * *
Они собрались в амфитеатре — все кванты, и подростки, и даже дети, все как на Дне Старта, только без музыки. Пустые места в зале все равно оставались, пугающе много. Сто тридцать людей покинули корабль за три года. Тех, кто родился на «Луче», было теперь почти в четыре раза больше, чем взрослых. Старшие держались вместе, будто рассчитывая на поддержку только своего поколения.
— Где ты видела ручное управление?! — Андрей, вечный примиритель, разводящий руками конфликты, решающий проблемы, теперь потерял лицо — орал, налившись лиловой кровью, брызги срывались с его рта. Лиза подумала, что должна бы ему посочувствовать, но ощутила только раздражение. — «Луч» — вещь в себе! Он сам знает, как решить проблему! И он решит! Это основа инструктажа, основа нашего мира!
— Луч, — громко спросила Лиза, — ты решишь проблему?
Тишина.
— Луч, ты меня слышишь?
Замедленный, отстраненный голос:
— Д‑да.
— Луч, что с тобой случилось?
— Т‑технический сбой. Требуется немедленное вмешательство оператора.
Глухой шум в зале. Всем очень страшно слышать его новый голос.
— Среди нас нет «оператора», — дрогнувшим голосом сказала Анита. — Ни у кого из нас нет достаточной… квалификации! Луч?!
Молчание в ответ.
— Значит, мы получим квалификацию, и чем быстрее, тем лучше, — сказала Лиза.
— Мы ничего не станем делать! — снова выкрикнул Андрей. — Мы будем ждать, пока он сам…
— Мы ничего не будем ждать! Луча, который устраивал нашу жизнь, больше нет, ты сам видишь! У нас перебои с энергией… Не работает половина функций в жилом отсеке. А что снаружи, ты знаешь? Что с реакторами, они работают или мы уже прилетели? Что с синтезаторами, с оранжереей, — что мы будем пить, когда закончится вода в контейнерах? У нас будет еда или мы будем кушать друг друга?!
В зале стояла странная тишина — люди даже не перешептывались.
— Луч требует оператора, — в тишине сказала Лиза. — Значит, мы дадим ему оператора. Мы откроем люк.
— Люк?! — повторили одновременно десятки ртов. Андрей сжал кулаки и замотал головой в полнейшем отчаянии, будто предлагая всем убедиться, до какой же степени Лиза сумасшедшая.
— Дверь, вход, задраенное отверстие, — сказала Лиза. — Люк, который откроет нам дорогу из жилого отсека в рубку.
— Какую рубку?! — закричали три или четыре голоса из толпы взрослых. — Сядь, помолчи! Никакой рубки не существует! Тебя никто не будет слушать, кто ты такая?!
— Может, никто и не будет, — сказала Лиза. — Но у нас есть голосование, так? По нашим правилам, кванты, общие решения мы принимаем большинством голосов, так?!
Тишина закончилась. Орали, топали, кто–то аплодировал, кто–то ругался. Лизе казалось, что она несется на гребне волны, через секунду улетит далеко вперед — или свалится в грязную пену.
— Голосовать! — рыкнул Роджер. Повзрослев, он получил от природы самый низкий, самый сильный голос на корабле. — Кто за то, чтобы открыть люк?!
То ли он и впрямь поверил, что Луч неспособен подсчитать голоса, то ли древний традиционный ритуал показался ему достойным момента, — но Роджер вскинул руку, и его примеру последовали еще двести человек. Двести пятьдесят… Больше… Начали голосовать взрослые — будто подхваченные общим безумием…
— Дети без права голоса, не голосуем! — шикнул кто–то рядом. — Уважаем правила! Мы же их сами установили!
— Кто против? — спросила Лиза.
Тех было явно меньше. Они пытались. Но проиграли. Андрей огляделся — и, стиснув зубы, опустил руку.
— Ребята, — Лиза понимала, что молчать невозможно, и обернулась к сверстникам и младшим. — Сейчас не важно, кто на что учился, все должны помогать. Нам нужны информация, технические документы, схемы, аварийные рекомендации. Хватит сидеть в пассажирских креслах! Не знаю, как вам, а мне родители с детства говорили, что мы, все мы — пилоты!
Она не повышала голос, но либо акустика в амфитеатре, либо сила ее убежденности делали ее слова разборчивыми и слышными для всех. Лица менялись: поднимались тяжелые веки, возвращалась краска на белые лица, люди выходили из оцепенения. Лиза увидела краем глаза лицо матери.
Анита смотрела на нее взглядом, полным нежности, гордости и не восхищения — обожания.
* * *
Переход был обозначен на старых схемах. Люк, в человеческий рост, запирался механическим замком.
— Луч, каковы условия за люком? Там есть атмосфера?
— Там… д‑да. Через тридцать секунд я сравняю… давление.
После неведомой аварии Луч разговаривал отрывисто, то и дело меняя тембр голоса.
— Что за люком? Опиши это помещение.
— Коридор. Ведущий на центральный пост. Температура воздуха ноль градусов.
Лиза напялила куртку, шапку, которую надевала, играя в снежки еще недавно, в зимней лесной рекреации. Рукавицы, очки для лыжного слалома. Невесть когда это будет теперь и будет ли вообще; их лишили привычного комфорта, привычных развлечений… Но взамен они получили кое–что более стоящее.
— Открывай!
— Вы должны сперва отпереть… применив мышечное усилие. Против часовой стрелки.
Восемь рук, в перчатках и без перчаток, легли на колесо запирающего устройства. На «Луче» для детей держали механические часы, поэтому слова «по часовой стрелке» и «против часовой стрелки» не звучали для них как тарабарщина. Сдвинуть колесо с места оказалось непростым делом, но они толкали, сменяя друг друга, повисая на колесе всем весом, и добились–таки того, что колесо медленно, неохотно, подвывая металлом, начало разворачиваться.
Они вывернули его до отказа. Отступили, отряхивая ладони, тяжело дыша: это не было спортивное упражнение. Это была тяжелая физическая работа, такая же непривычная для них, как пешеходные прогулки для пеликана.
— Луч! — позвала Лиза. — Теперь ты можешь открыть?
Послышался звук–подтверждение, неуместный в этой ситуации. Крышка люка вздрогнула и начала отъезжать назад, в коридор, и все смогли оценить толщину этого люка: метр тугоплавкого, жаростойкого сплава. Люк был загнан в проем, как пробка, и теперь выползал, будто под давлением. Чем дальше он продвигался, тем истеричнее визжал металл, тем явственнее становился резкий запах в воздухе. Лиза невольно отступила, и все за ней.
Люк перестал двигаться.
— Луч?!
Люк в последний раз дернулся. Не с первой попытки угодил в железный паз и с грохотом откатился в сторону.
Люди стояли перед проемом в стене, и впереди была черная пустота.