Мне хотелось, чтобы верным оказалось второе.
Несколько дней спустя я встретил в бассейне Аду. Она снова была в желтом трико, элегантная и гибкая, как всегда. Ада тоже заметила меня, взгляд ее был теплым и ласковым. Я не посмел подойти к ней — так громко и сильно колотилось мое сердце.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Мы приближались к цели. Пройдет несколько месяцев, и «Аякс» повиснет в космосе, как дальний спутник Регины. Мы наконец узнаем, был ли какой–нибудь смысл в нашем бесконечном путешествии. Узнаем, есть ли там жизнь. Мы просто жаждали встретить человеческие существа, хотя бы и доисторической эры. Настолько невыносимой стала для нас мысль, что, может быть, мы единственные скитальцы в доступном космосе.
Последние три года прошли как будто легче. Наш коллектив медиков открыл наконец сильные средства против герметического невроза. Но последняя его жертва была поистине и страшна и тяжела. Один из наших биохимиков, молодой профессор Моргенштерн, покончил с собой невероятным образом. Одетый в скафандр, он выпрыгнул в космос через люк и, открыв шлем, в мгновение ока превратился в сосульку. Все были потрясены. Моргенштерн наконец нашел то, к чему с такой огромной силой рвалась его душа, — бесконечное открытое пространство…
Мы победили герметический невроз, но главный наш враг — космическая меланхолия — продолжал наносить удары. Еще восемь человек умерло у нас на глазах, и мы ничем не могли помочь им. Шестнадцать человек лежало в летаргическом сне в барокамерах. Когда мы приблизились к Регине, все они постепенно вернулись к нормальной жизни. Даже самое обыкновенное любопытство могло поставить людей на ноги, лишь бы оно было достаточно сильным.
Я уже не был мальчишкой. За последние годы я превратился в солидного и спокойного научного работника с легкой склонностью к литературе. На моем счету было два серьезных научных труда. Я вырастил морскую свинку чуть ли не с настоящего земного поросенка. Ее звали Тони. Она весила около пятидесяти килограммов и поэтому большей частью лежала возле своего корытца, загадочно смотря на меня глазами альбиноса. Иногда у меня было такое чувство, что она вот–вот заговорит. При всей ее флегматичности у нее был отличный аппетит. И только присутствие Сеймура неизвестно почему выводило ее из равновесия — свинка становилась неспокойной и раздраженно повизгивала.
— Зачем тебе этот урод? — морщился Сеймур. — Если бы можно было ее хотя бы зажарить на вертеле…
Свинка вздрогнула и мрачно посмотрела на нас.
— Тише, — сказал я. — Может быть, она нас понимает.
— Не удивлюсь, — ухмыльнулся Сеймур. — От урода можно ожидать всего, даже того, что он при удобном случае перегрызет тебе горло.
— Она меня любит, — возразил я…
С Адой что–то происходило. Ее ласковый взгляд потерял свою былую жизнерадостность. Он стал намного глубже, и в этой глубине чувствовалась скрытая печаль. Тем не менее она все так же весело и непринужденно болтала со своими друзьями. Все так же нежно заботилась о своем Толе, который, кстати, полностью излечился. Он был, как я уже говорил, океанологом и целыми днями пропадал в своем рабочем кабинете. А в свободное время бешено тренировался. Я ни в коем случае не решился бы выйти против него на ринг.
И Бессонов как будто поустал. Сейчас не он ко мне, а я чуть не каждый день забегал к нему. Чаще всего он предавался воспоминаниям — о своем детстве, о юности. Об отце, о дедушках и бабушках. Казалось, воспоминания стали основной его духовной пищей. Я подумал было, что это признак старения. Но нет — просто он тосковал по Земле, по табаку для своей трубки, по настоящим земным деревьям и цветам.
Но работал он по–прежнему самоотверженно. А так как все сюжеты были давно исчерпаны, Бессонов с особой энергией и страстью занимался монтажом. Можно было сидеть на Елисейских полях и наблюдать Вестминстерское аббатство или Ниагарский водопад. Как–то под Новый год он показал нам «бал призраков», который готовил несколько месяцев из подручных материалов.
В последнее время я часто заставал его напевающим под нос какую–нибудь песенку. Иногда он аккомпанировал себе на гитаре. Пел он тихо, немного грустно, как–то особенно вслушиваясь в свой хрипловатый, но приятный голос.
— Володя, — сказал я однажды. — Я слышал одну старую песню…
— Какую?
— «Крутится, вертится шар голубой…»
Лицо его засветилось.
— Молодец! — воскликнул он. — Я все думал, какую бы песню припомнить. Вот она…
Он приложил ухо к деке гитары, потрогал струны и, выпрямившись, лихо запел:
Крутится, вертится шар голубой,
Крутится, вертится над головой…
И долго потом звучала у меня в душе эта чудная старая песенка.
Тормозные реакторы «Аякса» заглохли — мы вышли на орбиту вокруг Регины. Мы были все же довольно далеко от планеты — на видеоэкранах она выглядела, как Луна во время полнолуния.
Наступил великий час Знания, час отчаяния или надежды. В течение последних дней люди едва прикасались к еде. Все были переполнены тревожным ожиданием. Только Сеймур выглядел вполне спокойным; чуть заметная ироническая улыбка не сходила с его губ.
— Никаких чертей мы там не обнаружим! Иначе они давно уже вошли бы с нами в радиосвязь…
— Может быть, они еще не изобрели радио, — парировал я. — Может, они до этого никогда не дойдут. Почему обязательно связывать разум с техникой?
— При сходных условиях… — начал он.
— Никакие условия не могут быть совсем схожими, — возразил я. — Представь себе, что у них есть радиосвязь на физиологической основе… Но слабой мощности.
— Чепуха! — презрительно буркнул он.
Я хорошо понимал его. Больше чумы он боялся бьющих через край надежд. Он опасался, что разочарование приведет к новой волне душевных заболеваний. И разумеется, был прав.
Первые же сведения были удручающими. Регина оказалась просто–напросто ледяной пустыней. Правда, имелись и свободные океаны, занимающие около трети поверхности. Но все остальное было покрыто льдом. Специалисты были единодушны — при таких обстоятельствах на Регине не может быть разумной жизни. Даже если в далекие геологические эры и существовала жизнь или даже цивилизация, то она не могла бы устоять против тысячелетнего процесса оледенения.
Так говорили специалисты. Это было логично, но никому не хотелось верить в это. Почему бы и не уцелеть разумным существам? Ведь они могли жить как амфибии в океане…
Наши телескопы были достаточно мощными, но в их объективы не попадало ничего, кроме сугробов и ледяных образований. Фотографии были просто обезнадеживающими — они ничем не отличались от земных арктических снимков.
Но некоторые данные были удивительны. Прежде всего атмосфера: она была намного тоньше и разреженнее земной, но зато очень богата кислородом. И температуры были не так уж низки — минус десять–пятнадцать градусов на экваторе днем. Были запущены три зонда, два из которых вернулись на «Аякс». Первый установил наличие бактериальной среды на поверхности планеты. Другой принес пробу из океана — она была чрезвычайно богата планктоном и низшей растительностью. Третий зонд, снабженный телепередатчиком, остался на планете… Днем и ночью возле экранов дежурили специалисты. И они увидели потрясающие вещи — какие–то темные гладкие предметы двигались возле поверхности и в глубине океана — что–то вроде подлодок или гигантских рыб. Однажды какие–то странные белые предметы пролетели в воздухе — может, хлопья снега, поднятые ветром, а может, и птицы.
Научный совет «Аякса» был совершенно сбит с толку. Ни одна гипотеза не давала удовлетворительного объяснения виденного. Медленное и постепенное остывание планеты из–за уменьшения активности здешнего солнца предполагало совсем иную картину. И все же факты оставались фактами. Очевидно, в океане имелось изобилие растительности, которая выделяла кислород. И, по всей видимости, существовала какая–то жизнь — может быть, рыбы и даже млекопитающие, которые легко переносили оледенение.
Дела совсем запутались, когда в следующих пробах были обнаружены некоторые вирусы, обычно связанные с более высокими формами белкового обмена. Мы попали на планету, очень похожую на нашу и все–таки резко отличную от Земли.
Подошло время сделать решительный шаг — послать на Регину одну из наших ракет с экипажем. На борту у нас было всего три ракеты — самая большая на десять мест. Оставалось выяснить, не будет ли бактериальная и вирусная среда планеты опасной Для человека.
После некоторого разочарования население звездолета вновь оживилось. Каждый лихорадочно занимался по своей специальности, обрабатывая пробы. Я включился в группу биологов. Никаких неожиданностей не случилось. И клеточный и молекулярный состав проб ничем не отличался от земного. Те же самые аминокислоты, те же молекулярные цепочки, тот же обмен, г 0 же размножение. Не произошло ни малейшее сенсации. Теоретически ни вирусная, ни бактериальная среды не могли быть опасны для людей. Но все это надлежало проверить и практически. Что касается состава воздуха, атмосферного давления и силы, гравитации — ничего лучше нельзя было и желать. Мы должны были чувствовать себя почти как на Земле.
«Аякс» продолжал обращаться вокруг Регины. Большая белая планета ярко светилась. Совсем как наше Солнце, пылала в черноте Сигма. Первая к звезде планета, как мы и ожидали, оказалась почти копией нашего Меркурия. Третья — как Сатурн. Не оставалось сомнений, что Регина — наша единственная надежда.
Однажды вечером меня неожиданно вызвал Хенк. Я ни на минуту не забывал о нашем последнем разговоре. Но не забыл ли о нем комендант? До сих пор никакой особой задачи на меня не возлагали.
Я застал Хенка в хорошем настроении. Слегка возбужденный, он прохаживался по своему просторному кабинету. На этот раз он пожал мне руку — очень сердечно, даже несколько торжественно, как мне показалось.
— Только что окончилось заседание совета, — сказал он. — Есть для тебя хорошая новость.
Я молчал в полном недоумении. Новости бывают разные.