— Должна признать, что топология континуума — это и в самом деле весьма специфичная область, — сказала Бележ. И без того тонкая как струнка специалистка в области квантовой пены, выросшая в Йелдесе на юге архипелага Нинт, стала еще более высокой и тощей в результате ослабленной гравитации «Спокойной Тридцать Три». — Но если хочешь бурной деятельности, лучше двигать на «Двадцать Восьмую». Там окопались социологи.
Саджей же научил его летать.
— Есть ряд отличий от привычных тебе кораблей, — сказал он, показывая Торбену, как при помощи мононитей управлять рулевым хвостом и как работают клапаны. — Гравитация здесь низка, но все–таки наличествует, а следовательно, если перестанешь махать руками, то рано или поздно упадешь. К тому же эти дельтовидные крылья слишком быстро набирают высоту. А стены пусть и тонкие, но прочные, и ты можешь разбиться. Сети подвешены здесь тоже не без причины. Что бы ты ни делал, ни в коем случае не пролетай сквозь них. Упадешь в море, и тебя разорвет на куски.
Теперь образ моря постоянно тревожил беспокойные сны Торбена. Колония–океан, имеющая в диаметре двести двадцать километров воды. Огромные волны, рождающиеся в условиях низкой гравитации, разбивались о ледяные стены, роняя слезы, каждая из которых была размерами с небольшое облако. Непрестанно бурлящее, беспокойное море, в котором растворялись анприн, сливаясь в единое, аморфное тело, непрестанно что–то нашептывало сквозь тонкие как бумага стены Гостевого Дома. Но не это было странным. Торбен почему–то постоянно думал о том, каково будет прыгнуть туда и, опускаясь пусть и в слабой, но существующей гравитации, медленно и величественно опуститься в пронизанную нанонитями воду. В его грезах никогда не было боли, только блаженное, светлое чувство утраты своей самости. И как же было прекрасно освободиться от всех этих «себя».
— Восемь — естественное число, священное число, — нашептывал ему Скульптор Есгер из–за украшенной орнаментом решетки исповедальни. — Восемь рук, восемь сезонов. Девятеро никогда не достигнут равновесия.
Избегая слишком тесных контактов, все гости Анприн работали со своими учениками наедине. Сериантеп ежедневно навещала Торбен в круглой пристройке, выступавшей из общего «гнезда». Высокие, шестигранные окна–соты позволяли увидеть удивительно близкий горизонт «Спокойной Тридцать Три» и похожие на сталактиты башни, где обитали те из Анприн, кто не желал переселяться в море. Сериантеп как раз и прилетала с одного из таких зданий, приземляясь на балконе Торбена. В основном ее тело оставалось неизменным с тех дней, что они вместе провели в Консерватории Джанн, но теперь у нее на спине отросла пара вполне функциональных крыльев. Она была видением, чудом, невесомым созданием с давно утраченного родного Клейда: ангелом. Сериантеп была прекрасна как всегда, но с момента своего прибытия и «Спокойную Тридцать Три» Торбен только пару раз занимался с ней сексом. Так вышло, что интимную связь с ангелом–русалкой он, метафоричный и любознательный Аспект, представлял себе совершенно иначе. Он не любил Сериантеп так, как Серейджен. Она обратила на это внимание и заметила:
— Ты… не такой.
«Да и ты тоже», — чуть было не ответил он.
— Да, знаю. Я и не мог остаться прежним. Серейджен не сумел бы здесь выжить. Но это доступно Торбену. И это единственный мой Аспект, который способен освоиться в твоем мире.
«Вопрос только том, сколь долго еще просуществует этот Торбен, прежде чем его поглотят остальные личности?»
— Но ты же помнишь, как ты… он… умел видеть числа?
— Конечно. Кроме того, я помню, как их видел Птей. Ему хватило бы одного взгляда на небо, чтобы без лишних подсчетов сразу сказать, сколько там всего звезд. Да, Первый умел просто видеть числа. Серейджен же познал, как заставить и работать. Но сейчас перед тобой Торбен; я так же разбираюсь в математике, хотя и отношусь к ней несколько иначе. Для меня числа ясны и абсолютны, но когда речь заходит о трансформациях топографии космоса, я воспринимаю их как слова, образы и истории, как аналогии. Извини, мне сложно объяснить иначе.
— Судя по всему, как бы я ни старалась, сколько бы не потратили времени наши исследователи, нам так и не удастся понять, что же это такое — ваши множественные личности. Нам вы продолжаете казаться раздробленными людьми, чей каждый кусочек в чем–то гениален и мудр.
«Уж не пытаешься ли ты меня задеть?» — подумал Торбен, глядя на крылатый, ангельский силуэт, парящий перед ледяными окнами.
По правде говоря, благодаря развитой интуиции ему удалось серьезно продвинуться в изучении своей странной, абстрактной дисциплины. Впрочем, уже не такой и абстрактной: ему удалось установить, что двигатели Анприн, с позиции физиков Тей нарушавшие физические законы вселенной, на самом деле использовали одиннадцать измерений пространства, производя мельчайшие сжатия и растяжение пространственно–временного континуума — сокращая расстояния перед носом судна и увеличивая их за кормой. Именно так, не испытывая никаких заметных перегрузок, перемещался корабль–осколок. Перед взглядом Торбена заплясали снежинки и локсодромические кривые: он понял. Понял! Тайна Анприн: релятивистский принцип межзвездных путешествий отныне был доступен людям Тей.
Но куда больше его заботил другой секрет чужаков.
Торбен не мог не видеть, что все семинары, проводившиеся в гнезде над водным шаром, полностью сменили свое содержание. Студентка вдруг стала учителем, а бывший преподаватель — учеником.
«Чего же вы хотите от нас? — вопрошал Торбен самого себя. — Чего вы хотите на самом деле?»
— Не знаю, меня это не волнует. Важно одно: стоит мне найти коммерческое применение технологии создания одиннадцатимерных черных дыр и разработать защиту от вторичного излучения, и я стану богаче, чем Бог, — сказал Етгер — коренастый, дерганый выходец с Опранна. Аборигены этих островов обычно славились своей грубостью и неотесанностью, но Торбену Етгер показался вполне приемлемым собеседником и разумным человеком. — Нет желания прогулять до водопадов Теннай?
В небо поднялась крошечная эскадрилья физиков, вооружившихся бутылями с вином и сладкими пончиками. Те, что были уже слишком стары, чтобы доверять своим телам, воспользовались небольшими воздушными скутерами, но Торбен предпочел лететь самостоятельно. Он наслаждался физической нагрузкой. Ему было приятно осваивать эти странные, совершенно инопланетные движения рулевым хвостом, закрепленным на летном костюме. Ему нравилось, как работают его ягодичные мышцы.
Конечно, Водопады были видны из западных окон Гостевого Дома, но подлинный восторг охватывал вас, когда, подлетев на двадцать километров, за привычным рокотом воздушного транспорта вы начинали слышать грохот воды. Любители пикников всегда поднимались на самый верх, к корням подвесных башен, чтобы ничто не мешало наслаждаться пейзажем. Водопады были окружены густыми зарослями перевернутых деревьев, выраставших до нескольких километров в условиях почти нулевой гравитации. Их зеленые стволы скрывались в сыром тумане разлетающихся брызг. Ученые приземлились на широкой площадке, вырезанной на одной из огромных ветвей. Торбен с великим удовольствием снял с себя костюм, вытянул ноги и повернулся к Водопадам.
Что вы испытываете, глядя на них, сильно зависит от того, откуда вы смотрите. Если делать это снизу, от поверхности моря, поднимая голову к ледяному своду, вы увидите довольно обычный водопад — цилиндрический поток в два метра шириной и сорок километров в длину. А вот если сидеть, закинув ноги наверх, вы увидите куда как более впечатляющее зрелище: титанический гейзер. Вода поступала с насосной орбитальной станции со сверхзвуковыми скоростями, и там, где она сливалась с основным океаном, вздымались бурлящие, многокилометровые волны, закручивающиеся пенными гребнями и вспучивающиеся пузырями точно какие–нибудь протуберанцы. Грохот стоял невообразимый, но листья созданных благодаря наноинженерии деревьев глушили его. Торбен чувствовал, как дрожит под ним ветвь, толстая, точно крепостные стены университета Джанн.
Вино было откупорено и разлито. Бисквиты, которые по старинной привычке вручную испек Ханней — в одном из своих Аспектов он был шеф–поваром, — разошлись по рукам и стремительно поглощались. Сладкое и легкое пряное вино мешалось на языке Торбена с солоноватыми брызгами очередного выкачанного пришельцами океана.
Существовали негласные правила посещения Водопадов. Никакой работы. Никакого теоретизирования. Никакого интима. Пятерых ученых как раз хватало для возникновения почти семейных отношений, и в то же время их было достаточно мало, чтобы образовать замкнутый коллектив. В основном их разговоры обращались к покинутому дому, к оставленным любимым, рождению детей, семейным успехам и неудачам, слухам, политике и спорту.
— Ах, да. Вот. — Етгер подбросил перед собой письмо, и оно медленно закружило в воздухе. Обитатели Гостевого Дома получали послания с родины на тонких, как волос, листках, отслаивавшихся от стен их комнат точно какая–нибудь перхоть. Способ доставки был даже в некотором роде красив, но неаккуратен: интимные письма порой приходили нежданно и, подхваченные порывом сквозняка, летели по коридорам гнезда. Нет ничего более неприятного, чем случайно заглянуть в чужую жизнь.
Торбен поймал и развернул шелестящий свиток. Пробежавшись по нему взглядом, он моргнул и перечитал еще раз. Затем он сложил его в восемь раз и сунул в нагрудный карман.
— Дурные вести? — Для столь мощного мужчины Етгер был на редкость чувствительной особой.
Торбен тяжело сглотнул.
— Да нет, ничего особенного.
Затем его внимание привлек взгляд Бележ. И Торбен, и все остальные проследили за ним. Водопады иссякали. С каждой секундой поток истончался все сильнее, превратившись вначале в спокойную реку, а потом и в тонкий ручеек. Грохот стихал. Со всех ветвей в воздух взмывали стаи Анприн, неотрывно следящих за умирающим водопадом. Потом жерло лифта обнажилось, и с него только изредка срывались титанические капли, отправлявшиеся в медленный полет к поверхности сферического моря. Воцарилась пугающая тишина. А затем деревья словно взорвались, когда во все стороны помчались силуэты Анприн, неистово набирая скорость, сбиваяс