И снова я не пришел ни к какому определенному выводу.
Времени на детальный осмотр уже не было. Мужчина, одетый так же, как и мы, поднялся нам навстречу. Я узнал Касселлахата.
Он шел к нам, улыбаясь, потом вдруг замедлил шаги, потянул носом. Мгновением позже он торопливо пожал нам руки, резко отступил к креслу и сел.
Это было на удивление невежливо, но я обрадовался, когда он отошел, поскольку, как ни коротко было наше рукопожатие, успел почувствовать слабый запах духов. Это был незнакомый, но явно неприятный запах. Да и вообще — мужчина, злоупотребляющий духами!
Я вздрогнул. Неужели за эти столетия род людской стал таким изнеженным?
Жестом он пригласил нас сесть.
«Неужели это и есть приветствие?» — подумал я, усаживаясь.
— Должен предупредить вас насчет вашего друга, — начал Касселлахат. — Это явный шизофреник, и наши психологи могут поправить его здоровье лишь ненадолго. Полный курс лечения потребует большого времени и вашего сотрудничества. Вы должны соглашаться на все его проекты, конечно, если они не будут представлять опасности… А теперь, — он одарил нас улыбкой, — позвольте приветствовать вас на четырех планетах Альфы Центавра. Это великий день в моей жизни. С раннего детства меня готовили для этой цели — быть вашим учителем и гидом. И разумеется, я восхищен, что наступила минута, когда мои знания в области вашего языка и американских обычаев среднего периода могут найти практическое применение.
Он выглядел далеко не восхищенным: смешно морщил нос, и выражение лица у него было какое–то болезненное. Но его слова шокировали меня.
— Что вы имеете в виду, — спросил я, — говоря об «изучении американского языка»? Неужели общенародный язык уже вышел из употребления?
— Нет, разумеется, нет, — улыбнулся он, — но он так изменился, что, честно говоря, вы не поняли бы даже такого простого слова, как «ихм».
— Ихм? — повторил Блейк.
— Что означает «да».
— Вот оно что…
Мы посидели молча. Блейк грыз нижнюю губу. Наконец он сказал:
— А каковы здешние планеты? По радио вы что–то говорили о популяционных центрах, которые вновь превращаются в городские метрополии.
— Я буду счастлив показать вам столько наших метрополий, сколько вы захотите осмотреть, — сказал Касселлахат. — Вы — наши гости, и несколько миллионов кредитов положены на счет каждого из вас. Они к вашим услугам.
— О боже! — вырвалось у Блейка.
— Однако должен дать вам один совет, — продолжал Касселлахат. — Мы не можем допустить, чтобы наши граждане почувствовали себя обманутыми, поэтому вам нельзя будет ходить по городу или смешиваться с толпой. Они смогут увидеть вас только в хронике или в закрытой машине, а услышать — лишь по радио. Если у вас есть какие–то матримониальные планы, можете раз и навсегда распрощаться с ними.
— Не понимаю, — сказал удивленный Блейк.
Я тоже ничего не понимал.
— Речь идет о том, — решившись, закончил Касселлахат, — чтобы никто не почувствовал вашего неприятного запаха. Это могло бы ухудшить и ваше материальное положение… А сейчас, — он встал, — я на время покину вас. Надеюсь, вы не обидитесь, если впредь я буду в вашем присутствии надевать маску. Всего наилучшего, господа, и…
Он замолчал, глядя на что–то позади нас.
— Ага, ваш друг тоже здесь, — произнес он.
Я резко повернулся. Блейк вытаращил глаза.
— Эй, друзья! — весело сказал от дверей Ренфри. — Какими же болванами мы были! — добавил он с гримасой.
Не зная, что ответить, я подбежал к нему, схватил за руку, и мы обнялись. Блейк последовал моему примеру.
Когда мы наконец выпустили Ренфри из своих объятий и оглянулись, Касселлахата уже не было. Он исчез как раз вовремя, потому что я уже хотел дать ему в морду за его последнее замечание.
— Итак, внимание! — сказал Ренфри. — Мы начинаем.
Он посмотрел на нас с Блейком, оскалил зубы, радостно потер руки и добавил:
— Целую неделю я оглядывал тут все и обдумывал вопросы для этой старой квочки, а здесь…
Он подошел к Касселлахату.
— Что обусловливает постоянство скорости света? — начал он.
Касселлахат даже не моргнул.
— Скорость равна корню кубическому из gd, — ответил он, — где d означает глубину континуума пространства–времени, g — всеобщую толерантность или гравитацию, как сказали бы вы, всей материи этого континуума.
— Каким образом возникли эти планеты?
— Каждое солнце, чтобы удержаться в своем пространстве, выбрасывает материю, как корабль в море бросает якорь. Это весьма поверхностное описание. Я мог бы дать вам математическое выражение, но его пришлось бы записывать. В конце концов, я не ученый. Просто эти факты известны мне с детства.
— Минуточку, — прервал его Ренфри, — Солнце выбрасывает эту материю без всякого принуждения… лишь для того, чтобы остаться в равновесии?
Касселлахат посмотрел на него.
— Разумеется, нет. Принуждение очень сильно, уверяю вас. Без такого равновесия солнце выпало бы из своего пространства. Только несколько звезд–отшельниц могут поддерживать равновесие без планет.
— Несколько чего? — спросил Ренфри. Он был потрясен настолько, что забыл о вопросах, которыми собирался засыпать Касселлахата.
Мысли мои прервал голос Касселлахата.
— Солнце–отшельник, — услышал я, — это очень древняя холодная звезда класса М. Самые горячие из них, как известно, имеют температуру поверхности около девяноста градусов Цельсия, самые холодные — минус десять. Это отшельник в буквальном смысле слова, одичавший с возрастом. Главная черта такой звезды в том, что она не допускает существования рядом с собой материи, планет или даже газов.
Ренфри молчал, задумавшись, и я воспользовался случаем, чтобы продолжить дискуссию.
— Меня интересует, — сказал я, — всеобщее знание всех этих деталей, даже если человек не является ученым. Например, когда мы покидали Землю, каждый ребенок знал принципы действия атомного двигателя буквально с пеленок. Восьми — и десятилетние мальчики ездили на специально сконструированных машинах–игрушках, разбирали их на части и собирали снова. Эти принципы были у них в крови, а каждое новое достижение в этой области было для них настоящим лакомством… Так вот, я хотел бы узнать, что сейчас соответствует тогдашнему положению?
— Аделедиктандер, — ответил Касселлахат. — Я уже пытался объяснить это мистеру Ренфри, но его мозг, похоже, не усваивает некоторые простейшие понятия.
Вырванный из задумчивости Ренфри скривился:
— Он хочет убедить меня в том, что электроны могут мыслить, а я этого не могу принять.
Касселлахат покачал головой.
— Не мыслить: думать они не умеют. Но зато у них есть психика.
— Электронная психика! — воскликнул я.
— Просто аделедиктандерная, — ответил Касселлахат. — Каждый ребенок…
— Знаю, — простонал Ренфри. — Каждый шестилетка скажет мне это.
Он повернулся к нам.
— Потому я и подготовил вопросы, подумав, что, если мы получим образование на уровне среднеразвитых, то сможем понять этот аделедиктандерный паштет, хотя бы как местные дети.
Он повернулся к Касселлахату.
— Следующий вопрос. Что?..
Касселлахат посмотрел на часы.
— Мне кажется, мистер Ренфри, — прервал он его, — если мы собираемся на планету Пелхэм, то сейчас самое время. Вы сможете задать мне вопросы по дороге.
— В чем дело? — вмешался я.
— Он свозит меня в крупные конструкторские лаборатории в Европейских горах на Пелхэме, — объяснил Ренфри. — Хотите поехать со мной?
— Нет, — ответил я.
Блейк пожал плечами.
— Я не хочу лишний раз надевать этот комбинезон, который хоть и не пропускает нашего запаха, но не защищает нас от их вони. Мы с Биллом, — закончил он, — останемся здесь и поиграем в покер на те пять миллионов кредитов, которые лежат у нас в государственном банке.
Касселлахат повернулся в дверях. Лицо его под маской, которую он теперь носил, постоянно выражало явное неодобрение.
— Вы очень легкомысленно относитесь к дару нашего правительства.
— Ихм! — подтвердил Блейк.
— Значит, мы воняем! — сказал Блейк.
Прошло уже девять дней с тех пор, как Касселлахат забрал Ренфри на Пелхэм. Контакт с ним был возможен лишь с помощью радиотелефона: третьего дня Ренфри позвонил и сказал, чтобы мы ни о чем не беспокоились.
Блейк стоял у окна нашей квартиры на вершине небоскреба в городе Нью–Америка, а я лежал навзничь на диване, с головой, полной мыслей о безумии Ренфри и воспоминаний пятисотлетней давности.
Наконец я прервал свои раздумья.
— Перестань, — сказал я. — Мы столкнулись с изменениями в метаболизме человеческого организма; вероятно, это вызвано новыми пищевыми продуктами с далеких звезд. Видимо, они пахнут лучше нас, если для Касселлахата быть рядом с нами — настоящая каторга, тогда как нам его соседство просто неприятно. Нас всего трое, а их — миллиарды. Честно говоря, я не вижу решения проблемы, так что придется нам смириться.
Ответа я не получил и вернулся к своим мыслям. Мой первый рапорт был принят на Земле, и, после изобретения межзвездного двигателя в 2320 году, то есть спустя сто сорок лет после нашего отлета, люди решили, что надо делать.
Четыре пригодные для заселения планеты Альфы Центавра были названы в нашу честь: Ренфри, Блейк, Пелхэм и Эндикотт. С 2320 года их население увеличилось до девятнадцати миллиардов человек. Это не считая миграции на планеты более удаленных звезд.
Пылавший космический крейсер, который я видел в 2511 году, был единственным потерянным кораблем на линии Земля — Центавр. Он мчался с максимальной скоростью, когда его энергетические экраны среагировали на наш корабль. Автоматика немедленно включила торможение, но невозможно было сразу погасить такую скорость, и все его двигатели взорвались.
Подобная катастрофа не могла больше повториться. Прогресс в области аделедиктандеристики был так велик, что ныне даже самые огромные корабли могли мгновенно остановиться на полной скорости.