— Я говорю из радиорубки «Теллуса‑2», — сказал Лен. — Я посетил этот корабль, и его команда и пассажиры пожелали, чтобы я рассказал вам правду о них.
На лицах членов совета отразилась вся гамма чувств — от легкого удивления до серьезной озабоченности.
— Я не стану выдумывать про этих храбрецов никаких небылиц, — продолжал Лен, — ибо они просили меня этого не делать.
— Ну конечно, — отозвался глава комиссии. — Продолжайте, мы вас слушаем.
И Лен Сесмик продолжал. Он подробно рассказал обо всем, что видел. Рассказал о марширующих мужчинах, женщинах и детях, о песнях, флагах, плакатах, о лозунгах, которые выкрикивались хором.
— И этих–то людей не допускают на планеты вот уже триста лет, — сказал он в заключение. — А они предлагают нам план действий. Эти люди хотят стать нашими вождями и повести нас в бой на планету Азгард. Они предлагают, чтобы мы зажили, как в старые времена. Они просят нас выковать оружие и последовать за ними в поход против всех чужаков, чтобы в нашей галактике их и следа не осталось. Дело совета решить…
— Хватит, — сказал барон, выключая экран. — Вы сказали о нас правду, это нам и требовалось. Народ Олимпии услышит правду… и правда эта сделает его свободным.
— Народ Олимпии свободен. Свободен и разумен. Так же как и все остальные народы нашей галактики, — сказал Лен.
— Вы болван, мистер Сесмик, трусливый болван, — сказал барон. — Уберите его с моих глаз. Выставьте его с корабля, и его приятелей тоже. Меня от него тошнит.
Вперед выступили стражи, и Лена и его товарищей подтолкнули было к трапу. И вдруг Норуич закричал:
— Погодите! Я с вами! Азгардианцев надо уничтожить!
Барон небрежно от него отмахнулся.
— Можете вернуться, когда к нам присоединятся миллионы ваших олимпийцев. Сейчас нам не до вас, нам надо привести в исполнение наши великие планы.
Когда троих олимпийцев выпроводили с корабля, на поле уже начали прибывать полицейские вертолеты. К «Теллусу‑2» со всех сторон сбегались люди.
Лен зашагал им навстречу. Все шло именно так, как он надеялся. Совет выслушал его бредовую речь и тотчас же начал действовать. После этой речи, надо думать, его будущее загублено, но он по крайней мере исправил свою ошибку: конечно же, нельзя было разрешать «Теллусу» посадку!
— Закройте люки! — крикнул он полицейским. — Никого не выпускайте с корабля и никого не впускайте. К нему подбежал полицейский инспектор.
— Нас прислал Таунли, сэр. Он сказал, вы знаете, что тут к чему, и примете над нами команду.
Впервые с той минуты, как Лен поднялся на корабль отверженных, на лице его появилась веселая улыбка. И Таунли и совет поняли! А впрочем, как было не понять? Кто, кроме сумасшедших, может всерьез говорить о войне и завоеваниях?
— Прекратите доставку припасов на корабль, — распорядился он. — Пусть ваши люди разыщут агентов «Теллуса», которые выбрались на остров. С этой минуты остров в карантине.
— В карантине? — озадаченно переспросил инспектор.
— Да–да, инспектор! — крикнул Лен. Он бросил взгляд на упавшего духом Норуича и подумал о людях, которые у него на глазах по–братски помогали команде «Теллуса». — Все, кто находится на этом острове, соприкасались с носителями смертельно опасной инфекции. Эта болезнь может уничтожить жизнь во всей Вселенной!
— Болезнь, сэр? — с тревогой спросил инспектор. — Что еще за болезнь?
— Человечество переболело ею в давно прошедшие времена, даже ее название и то забыто, — ответил Лен.
Селлингс Артур«ВСТУПЛЕНИЕ В ЖИЗНЬ»
— Кош–ка читается Кошка, — сказала Эм.
— А что это — кошка? — спросил Пол.
— Да вот же она. Посмотри, какой у нее длинный полосатый хвост.
Но Пол обиженно оттолкнул книгу.
— Хочу кошку, живую кошку, хочу таскать ее за хвост.
— Кошки существуют не для того, чтобы их таскали за хвост, — сказала Эм. Ну давай, ко–шка читается…
— Кошка, кошка, КОШКА! — завопил он и затопал ногами.
Эм замолчала было, потом снова принялась за дело.
— Так вот. Кошка сидит на ковре. КО‑ВЕР, ковер. Вот тебе ковер, — Она протянула мальчику коврик. — Настоящий ковер.
Пол презрительно фыркнул и, следуя непостижимой ребячьей логике, сказал:
‑ ? почем ты знаешь, для чего кошка, ведь у нас кошки нет?
Будь Эм человеком, она бы тяжело вздохнула. Но она лишь подумала, хорошо ли, что малыш задал такой вопрос. С одной стороны, хорошо — это показывает, что он способен рассуждать; с другой стороны, плохо — это может помешать его занятиям. Вот Элен совсем другая. Она просто слушает и повторяет слова, только никогда не известно, понимает ли она значение этих слов.
— Ну, почему у меня нет настоящей кошки, Эм? — спросил Пол. — В книжке у мальчика есть кошка. А у меня почему нет? Почему у меня нет настоящей живой кошки? Хочу живую кошку, не в книге, а живую. Как мы.
В мозгу Эм пронесся целый рой мыслей. Прежде всего, сама она ведь не живая, не по–настоящему живая. И от этой мысли возникло нечто такое, что человек назвал бы болью. Однако это было что–то другое, хуже, — ведь робот не может испытывать боль. И еще Эм подумала, как трудно и плохо учить малышей по книжкам, где рассказывается о детях, которые живут совсем по–другому, как трудно избегать их вопросов и все время уводить их в сторону…
— Джей перед сном читал мне рассказик, там кошку взяли и купили в магазине. А мы почему не купим кошку в магазине? — Пол наморщил лоб и жалобно прибавил: — А как это — купить?
Надо поговорить с Джеем, подумала Эм, пусть не читает им все подряд. Он слишком благодушный, слишком беспечный.
— Как это купить? — твердил свое Пол и тянул ее за металлическую коленку.
— Ну, это значит отдать что–нибудь в обмен на что–нибудь другое. Например… — Она запнулась: что же дальше? Но ведь она правильно сказала. Она слышала это от взрослых… в пору, когда здесь еще были взрослые. Они шутили над этим, люди ведь всегда шутили, потому что здесь у них слово покупать и другое… как же это… а, продавать… не имели смысла.
— Это не важно, — сказала она.
— А что важно?
— Учить уроки.
— Нет, а что это — важно?
— Если будешь учиться, узнаешь, что значит важно. — Едва договорив, Эм поняла, что объяснение ее не слишком убедительно, тем более для шестилетнего ребенка. И поспешно прибавила: — Вот выучишь, что означают все трудные слова, и тогда сможешь читать все книги. Все толстые книжки, в которых полным–полно трудных слов.
Странно, но, услыхав про толстые книжки, он ничуть не обрадовался, как бывало прежде.
— Они все врут! — выпалил он. — Не хочу ничего учить. В книжках все врут… про всяких кошек, и про деревья, и… А их вовсе и нету… — И Пол горько разрыдался.
— Не нету, а нет, — поправила Эм и тут же с досадой спохватилась. Как будто это имеет значение, когда их всего–то осталось четверо. Она протянула руку, желая утешить мальчика, но он увернулся.
— Ну, полно, — сказала она, стараясь, чтобы голос ее звучал по–человечески мягко, ласково, утешительно и зная, что ей это не дано. — Во всяком случае, деревья у нас есть.
Он поднял на нее глаза — лицо его вспыхнуло от негодования.
— Это не деревья! — сердито крикнул он. — Это какие–то противные сорняки. На настоящее дерево можно влезать.
— А мне казалось, ты говорил, что в книжках про деревья пишут неправду, сказала Эм. На этот раз ей удалось понизить голос почти до шепота: может быть, Пол поймет, что она просто шутит.
Но он в ответ снова расплакался.
— У нас есть деревья, — повторила она. — Во всяком случае, они у нас были. И опять будут. — Будут ли? Надежды мало, но думать об этом не хочется, и Эм не стала думать. — Я видела их собственными глазами. Ведь ты веришь своей Эм, правда? — Она снова протянула руку, и теперь он не стал увертываться. Он уткнулся в ее жесткие, холодные металлические колени.
— Ой, Эм, — всхлипывал он. — Ой, Эми.
Но теперь это уже не были слезы гнева и отчужденности, малыш был с ней, он плакал об общей потере, так что, будь Эм человеком, она бы, наверное, тоже заплакала. Но она лишь погладила его влажные светлые волосы своими неуклюжими, не приспособленными для этого пальцами и сказала:
— Ну, тише, тише, — но слова эти прозвучали чересчур громко, механически, и она не стала больше ничего говорить, взяла мальчика на руки и принялась покачивать, и он успокоился.
Когда Джей и Элен вернулись с огорода, Эм все еще держала Пола на руках и тихонько его покачивала.
Элен ворвалась в комнату с криком:
— Смотри, что у меня есть! Цветок! Настоящий цветок!
— Ш‑ш, — прошептала Эм (звук был такой, словно выпустили пар из клапана).
— Ой, можно, я его разбужу и покажу мой цветочек? — Она высоко подняла чахлый бледно–желтый цветок.
— Нельзя, — сказала Эм. — Он устал. Не надо мне было заниматься с ним лишний час. — Она обернулась к Джею. — Откуда взялся цветок?
— Он просто вырос, Эм, — ответил Джей. — Я нашел его на грядке среди овощей.
— Это правда, Джей?
Джей помотал головой, не потому, что в нем заговорила совесть, нет, просто он знал, что Эм все равно знает правду.
— Я… посадил несколько семян. Один мешок с семенами прохудился, и я нашел семена на полу. От этого не будет никакого вреда, Эм.
— Но мы ведь уговорились, что не будем ничего такого трогать. Мы ведь не знаем, к чему это может привести.
— Ты напрасно волнуешься, Эм. Прежде чем их посеять, я прочел целую книгу. Мне казалось, наших малышей надо чем–нибудь порадовать. У них так всего мало…
— А тебе не кажется, что их пора укладывать спать? — предостерегающе сказала Эм. Она заметила, что Элен спрятала свой жалкий цветочек за спину.
— Конечно, конечно, — согласился Джей. — Но насчет этих семян, Эм. Мне казалось, может, нам стоило бы…
Он запнулся. У обоих роботов не было ничего похожего на лицевые мускулы, которые помогли бы им выразить что–то без слов. Но по тому, как смотрела на него сейчас Эм — набычившись, в упор, блестящими глазами, он понял, что лучше не продолжать.