— С ней все в порядке? — спросил Кирк.
— С ней будет все в порядке. Я останусь с ней.
Кирк позвал:
— Мистер Спок, — фабринианский тайник.
Они подошли к монолиту, и тут раздался гневный голос Оракула.
— Вы осквернили храм!
Кирк повернулся на звук голоса:
— Мы сделали это ради спасения народа Йонады.
— Вам запрещается смотреть в Книгу!
— Мы должны посоветоваться с ней, чтобы спасти людей.
— Наказание — смерть.
Кирк посмотрел на Мак–Коя:
— Боунс?
— Нажмите боковую секцию.
Их обдало жаром. Стены вокруг них вдруг раскалились докрасна. Когда Кирк нажимал панель, его легкие обжигал горячий воздух. Но панель сдвинулась. Он взял Книгу и передал Споку.
— В ней должен содержаться план. Есть оглавление?
— Да, капитан. Вот эта страница.
Рисунок на пожелтевшей странице изображал то же стилизованное Солнце, те же восемь планет, что и орнамент на алтаре. Стрелки указывали на три планеты из восьми. Спок перевел фабринианскую надпись вверху страницы:
— «Нажать одновременно на обозначенные планеты».
Стены раскалялись все сильнее и сильнее. Спок отложил книгу, и они подбежали к пластике на алтаре. Когда Кирк нажал, что следовало, алтарь сдвинулся в сторону. Спок нырнул в открывшееся отверстие. Перед тем как последовать за ним, Кирк повернулся к Мак–Кою и Натире.
— Пошли из этого пекла.
Спок нашел короткий проход. Когда он подошв к его глухому концу, стена поднялась. Сразу же послышался шум электрических генераторов. Свет сиял на усыпанном кнопками пульте. Спок секунду рассматривал его. Потом нажал одну из кнопок. Свет погас.
— Я отключил нагревательные элементы! — крикнул он через плечо остальным.
Жар в комнате Оракула постепенно уменьшался. Кирк и Мак–Кой усадили Натиру у алтаря.
— С тобой все будет хорошо, — приговаривал Маковой. — Оракул больше не сможет наказывать.
Она положила свою голову ему на плечо. Глядя на него снизу вверх, она сказала:
— Твои друзья положили конец наказанию?
Он кивнул.
— А они… направят этот корабль к месту Обетования?
— Да, — ответил он. — Они обещали. Сейчас я должен помочь им. Пойдем со мной.
— Нет, — сказала она.
— Уже нечего бояться, Натира. Пойдем, нам нужно спешить, чтобы присоединиться к ним.
— Нет. Я не могу пойти с тобой, — она помолчала. — Меня держит не страх. Теперь я поняла великую цель наших предков. Я должна уважать ее, Мак–Кой.
Он с недоверием смотрел на нее:
— Ты хочешь… остаться здесь, на Йонаде?
— Я должна завершить наше великое путешествие вместе с моим Народом.
— Натира, верь мне! Оракул нам не повредит!
— Я остаюсь, потому что должна остаться.
— Я не покину тебя, — сказал Мак–Кой.
— Мак–Кой останется здесь, чтобы умереть?
Вопрос потряс его и погрузил в молчание. Он стал рядом с ней на колени.
— Натира, ты дала мне желание жизни. Но одного желания недостаточно. Я должен обыскать всю Вселенную, чтобы вылечить себя — и всех таких же, как я. Я хочу, чтобы ты была со мной… со мной…
— Это мой мир, — сказал она. — Ты пришел сюда, чтобы спасти нас. А я должна отказаться от них?
— Я люблю тебя, — сказал Мак–Кой.
Она поцеловала его.
— Если будет дозволено, может, однажды и ты увидишь землю нашего Обетования…
Это было прощание. И он знал это. Он слепо потянулся к ней в тумане слез, застилавшем глаза.
В пункте управления корабля–астероида Спок обнаружил повреждение в одном из аппаратов главной панели управления.
— Этого достаточно, чтобы увести с правильного курса?
— Да, капитан. Нужно взглянуть на двигатель.
Кирк, осматривая контрольные панели, вспомнил о таких же на «Энтерпрайзе».
— Очень простая неисправность, — крикнул Спок из холодного отсека. — Ее будет сравнительно легко устранить.
Он вернулся, держа одну руку на отлете.
— Думаю, сейчас мы можем попробовать скорректировать курс, сэр.
— Что было не в порядке?
— Создавая замкнутую природную среду для людей на этом корабле, его создатели не забыли и о насекомых. Контрольный разрядник был блокирован осиным гнездом.
— Вы шутите, мистер Спок?
Спок показал указательный палец, красный и раздувшийся вдвое.
— Я разрушил гнездо — и был укушен.
Он сел, снова вглядываясь в контрольную панель.
— Система навигации отключена, сэр. Думаю, мы сможем включить автоштурман.
— Корабль идет стабильным курсом, — сказал Кирк.
Они отключили ручное управление и направились назад в комнату Оракула, когда взгляд Спока остановился на консоли с экранами сложной конфигурации.
— Информационные файлы, — определил он. — Они заполнены всем знанием Фабрики. Думаю, их заготовили для этих людей, когда они достигнут своей цели.
Он дал Кирку возможность рассмотреть консоль поближе.
— Знание строителей этого корабля может быть весьма ценным, хотя ему и 10000 лет.
Мак–Кой заговорил у них за спиной.
— Джентльмены, мы готовы к возвращению на «Энтерпрайз»?
Кирк посмотрел на него. Лучше ничего не спрашивать. Он открыл свой коммуникатор.
— Кирк вызывает «Энтерпрайз». Группа высадки готова к возвращению на борт.
На экране в лазарете были группы химических формул на языке фабриниан. Кирк и Спок, глядя, как Кристин Чапел готовит инъекцию, видели, как трясутся ее руки. Она это тоже заметила. Чтобы умерить свое волнение, она посмотрела на индикаторы в головах койки Мак–Коя. Ровное мигание огоньков успокоило ее. Она набрала в инъектор зеленую жидкость.
— Что, опять? — поморщился Мак–Кой, когда она подошла к нему. Он скривился, когда она поднесла инъектор к его предплечью. А на панели индикаторов появились заметные изменения.
— Превосходно, доктор, — сказала Кристин. — Вы действительно можете позаботиться о себе. Количество белых телец приходит в норму!
Она помогла ему приподняться, чтобы взглянуть на приборы. Он все еще выглядел слабым.
— Скажите, доктор, — поинтересовался Кирк. — Почему лекарства зачастую более неприятны, чем сама болезнь?
— Джим, это больное место любого медика.
— Доктор Мак–Кой, — сказал Спок с наигранным сожалением, — кажется, фабринианское средство для грануляции гемоглобина серьезно повредило вашей способности находить остроумные ответы.
Сестра Чапел снова наполнила инъектор.
— Это последний, доктор.
Спок, глядя на контрольную панель, сиял от радости.
— Ваш гемоглобин пришел в норму, доктор. Так что поток кислорода, текущего к вашим клеткам, снова на нужном энергетическом уровне.
Мак–Кой заговорил:
— Спок, этим я обязан вам. Если бы вы не прихватили это фабринианское знание…
— Мои способности переводчика — из самых незначительных, скромно отозвался Спок. — Если бы вы оценили мои основные достоинства…
— Интересно, существует ли фабринианское средство от заносчивости? — вслух прикинул Мак–Кой.
Кирк вмешался.
— Боунс, фабринианские строители корабля запланировали его прибытие на землю обетованную точно через 14 месяцев и 7 дней.
Ухмылка сошла с лица Мак–Коя. Он посмотрел на Кирка.
— Да, — сказал Кирк, — думаю, ты захочешь лично поблагодарить потомков фабриниан. Так что я устроил наше пребывание вблизи их новой планеты в момент их прибытия. Ты захочешь оказаться там, чтобы сказать «Добро пожаловать», правда?
— Спасибо, Джим, — сказал Мак–Кой. — Большое спасибо.
Рыбаков Вячеслав«ДОМОСЕДЫ»
— Опять спина, — опрометчиво пожаловался я, потирая поясницу и невольно улыбаясь от боли. — Тянет, тянет…
— Уж молчал бы лучше, — ответила, повернувшись, жена. — Вчера опять лекарство не принял. Что, скажешь — принял?
— Принял, не принял, — проворчал я. — Надоело.
— Подумать только, надоело. А мне твое нытье надоело. А мне надоело, что ты одет, как зюзя. Хоть бы для сына подтянулся.
— Злая ты, — я опустил глаза и с привычным омерзением увидел свой навалившийся на шорты, будто надутый живот.
Жена кивнула, как бы соглашаясь с моими словами, и вновь сквозь сильную линзу уткнулась в свой фолиант, — ослепительный свет утра, бьющий в распахнутые окна веранды, зацепился за серебряную искру в ее волосах, и сердце мое буквально обвалилось.
— А у тебя еще волосок седой, — сказал я.
С девчоночьей стремительностью жена брызнула к зеркалу.
— Где? — она вертела головой и никак не могла его заметить. — Где?
— Да вот же, — сказал я, подходя, — не суетись.
— У, гадость, — пробормотала жена; голос ее был жалобный и какой–то брезгливый. — Давай, что уж…
Я резко дернул и сдул ее волос со своей ладони — в солнечный сад, в птичий гомон, в медленные, влажные вихри запахов, качающиеся над цветами. Жена рассматривала прическу, глаза ее были печальными; я осторожно обнял ее за плечи, и она, прерывисто вздохнув, отвернулась наконец от зеркала и уткнулась лицом мне в грудь, — очень славная женщина и очень странная, но — как я ее понимал!
— Спасибо, — сказала она сухо и отстранилась. — Глаз — алмаз. Чай заваришь? Сынище, наверное, скоро встанет.
Я заварил свежий чай покрепче и вышел, как обычно, потрусить в холмах перед завтраком; скоро шелестящие солнечными бликами сады остались справа, слева потянулись, выгибаясь, отлогие травянистые склоны, все в кострах диких маков; я уже различал впереди, над окаймлявшими стоянку кустами, белую крышу машины сына; я миновал громадный старый тополь; вот лопнули заросли последнего сада, встрепенулся ветер, и мне в лицо упал голубой простор — и Эми, сидящая перед мольбертом у самого прибоя.
Наверное, я выглядел нелепо и гротескно; наверное, я топотал, как носорог; она обернулась, сказала: «Доброе утро» — и, как все мы улыбались друг другу, безвыездно живя на острове едва не три десятка лет, улыбнулась мне, эта странная и славная женщина, которую я, казалось, еще совсем недавно так любил. Она страстно, исступленно искала красоты, — она то писала стихи, то рисовала, то пыталась играть на скрипке или клавесине, и всегда, сколько я ее помню, жалела о молодости: в двадцать пять — что ей не восемнадцать, в сорок — что ей не двадцать пять; до сих пор я волок по жизни хвост обессиливающей вины перед нею и перед женою, словно бы я чего–то не сумел и не доделал, чем–то подвел и ту и другую.