атериал, из какого они делались, вполне поддавался человеческому воздействию. Его можно было резать, плавить, испарять, ионизировать, разделять вплоть до атомов и даже их изотопов. Это не значило, что рационирование еды и всего прочего отменялось вообще, и системы замкнутого цикла поддерживались с прежней тщательностью. Но теперь народ Светланы получил возможность продолжать строительство и даже пытаться претворить мечты в жизнь.
Ван тоже значительно продвинулся. Многие годы его старания оставались почти бесплодными, потому что наноплавильня была повреждена, а понимание Ваном принципов ее работы – поверхностным. Но неустанный напряженный труд позволил исправить поврежденные детали и многие файлы из библиотеки котла. Только крайняя нехватка сырья мешала восстановить и полноценно изучить наноплавильню. Теперь же Ван мог экспериментировать, сколько душе угодно, и наконец делать полезные вещи: базовые лекарства, работающие запчасти машин и многое другое. Однако китаец планировал добиться гораздо большего. Единственный котел всегда ограничен в своих возможностях, и ограниченность эта станет сказываться все сильнее по мере роста населения. Ван захотел сделать новый котел, вырастив его детали в первом. Как он сам говорил, это трудно, но вполне реально. Котел можно задействовать толикой нанорепликаторов из старого, так что не придется разрабатывать нанотехнологическую систему с нуля. Если все получится, второй котел станет лишь копией первого, но успешность работы над ним даст уверенность в возможности построить нечто большее. Третья наноплавильня объемом в восемь раз превзойдет первую, и это позволит, например, вырастить за один процесс целый двигатель посадочного модуля. Ван утверждал, что в конце концов сможет произвести котел настолько же большой, как величайшие промышленные образцы в Китае: монстры величиною в квартал, способные создать целый космический корабль в одном процессе, зародить и вырастить его, будто цыпленка из яйца. Светлана удивлялась тому, насколько далеко он заглядывает в будущее. Вряд ли у кого-то еще были столь же далеко идущие планы.
Раскрашивание лиц закончилось, и дети собрались вокруг Перри, раздававшего шоколад – не резинистый бурый суррогат из наноплавильни, а настоящий. При расчистке грузового трюма обнаружился ящик «Сникерсов», и теперь их держали под замком и строгим учетом, угощаясь только по праздникам. Каждый ребенок смог лишь дважды укусить как следует, но шоколада так ждали и хотели, что для детей он стал изысканнейшим, наилучшим лакомством. И несмотря на малость порций, кое-кто из особо энергичных умудрился измазаться. Но запасы шоколада таяли с каждым годом, и с каждым годом праздновали все больше дней рождения. Скоро детям придется полюбить вкус слепленного в котле суррогата.
– Иди сюда, – позвала Кристина, беря Свету за руку. – Я хочу показать тебе кое-что, пока Перри занимает их.
– И что же это такое?
– Ты видела рисунки, которые приходил оценивать Ван?
– Парочку успела посмотреть, но потом мне пришлось стыковать флекси на стене.
Кристина подвела ее к столу, где красовались рисунки во всем своем мокром, подтекающем красками великолепии. Она отлепила экземпляр, испачкав пальцы желтым, показала Свете.
– Этот нарисовала Дэнни Мэйр. Я спросила, что здесь такое. Она ответила: плохой человек.
– Что за плохой человек?
– Тот, о котором говорят все взрослые.
Света присмотрелась, пытаясь выделить какие-то формы из мешанины пятен и неуклюжих мазков, понять, что именно девочка имела в виду. Сверху – желтое небо, снизу – серо-зеленая полоса неопределенного вида земли, на ней стоит составленный из палочек человек грязноватой красно-черной расцветки. Руки и ноги – зловеще длинные, как у пугала. На концах рук будто кустятся когтистые пальцы. Насколько Света могла разобрать, лицо человека было хищным, лоснящимся и отчетливо угрожающим. В одной руке он держал нечто похожее на куклу, больше красную, чем черную.
– Понятия не имею, кто это может быть, – призналась Светлана.
– Я тоже не имела. Потому я стала расспрашивать, а девочка упорно отвечала, что это плохой человек. Я спросила про имя, и она сказала что-то непонятное – по крайней мере, сначала. Вроде «Пов» или «Пау». А потом до меня дошло, и знаешь, сразу кровь застыла в жилах.
– И что за имя?
– Пауэлл, – выговорила Кристина медленно и отчетливо. – Пауэлл Каган.
– Господи! – вырвалось у Светы, едва удержавшейся от вскрика. – Откуда она…
– Знаешь, люди еще говорят о нем. Может, и не на публике, но наедине, в квартирах. В конце концов, он загнал нас в передрягу. Мы все знаем это, просто некоторым удалось оставить прошлое за спиной и двинуться дальше. У нас и так хватает забот, и не стоит всю злость и ненависть вымещать на человеке, умершем, наверное, уже столетие назад – будем надеяться, в тюрьме. Отбывать пожизненное наказание за преднамеренное убийство многих людей, тяжело и страшно больному, причем анальгетики не в силах унять боль… Но не у всех получается забыть и пойти вперед.
Кристина пожала плечами.
– Каган теперь – новое пугало, демон, каким родители пугают детей, чтобы заставить их слушаться. Веди себя хорошо, а то придет Пауэлл и отнесет тебя к своей жене.
Светлана посмотрела на куклу в руках демона и поняла: это же украденное дитя.
– Отнесет к своей жене?
– К злой ведьме, сумасшедшей старухе, живущей далеко на льду, – объяснила Кристина, кладя на стол рисунок Дон Мэйр и поднимая другой. – Посмотри-ка на портрет Беллы кисти Ричарда Флейга. Вот как он представляет ее.
Семилетний сын Чиёко Ямады и Карстена Фляйга намалевал распознаваемо безумную старую каргу, сидящую на корточках в растрескавшемся льдисто-голубом иглу под железно-черным небом. Светлана глядела на нее, объятая холодным ужасом. И ведь видела рисунок раньше, но не обратила внимания. Подумала: какая-то ведьма, ни на секунду не заподозрив, что это может быть Белла.
– Я никогда не внушала им такого, даже и не пыталась, – прошептала она, будто оправдываясь. – Дети не должны были и знать про нее.
– Кто-то проболтался.
– Кто же?
– Думаю, это мог любой из нас, в те моменты, когда мы забываем о детях, находящихся рядом. Можешь ты поклясться, положив руку на сердце, что никогда не упоминала Беллу или хотя бы не говорила о чем-то связанном с нею в присутствии Эмили?
– О связанном с Беллой я говорила, но…
– Эмили хватило и этого. Дети создают свою мифологию, своих ангелов и демонов. Нам достаточно указать – осознанно либо нет – им направление, дать едва заметный толчок в нужную сторону. Если дети боятся и ненавидят Беллу, то лишь потому, что поняли, что мы думаем о ней.
– Они слишком маленькие, для того чтобы думать о монстрах.
Кристина вернула на стол рисунок, роняющий капли краски. От черной полосы наверху листа к хижине Беллы потянулся черный потек-щупальце.
– А может, и не такие уж маленькие. Через четыре года мы встретимся с настоящими монстрами. Не стоит ли начинать думать о них уже сейчас?
Дети покончили с шоколадом и снова помчались по залу, вопя и хохоча, лопая шарики, расплескивая напитки и разбрасывая еду. Не в силах унять тревогу после взгляда на рисунки, Светлана захлопала в ладоши, привлекая внимание. А когда заговорила, ее голос звучал нервно и слегка фальшиво:
– Эй, ребята, хотите посмотреть кино?
Дети мечтали о кино не меньше, чем о шоколаде. Светлана выждала, пока они соберутся перед прилепленными к стене флекси, усядутся и приготовятся долго и внимательно смотреть на экран, не отвлекаясь на перешептывания и беготню в туалет.
– Мы нашли это кино в архивах, – с улыбкой сообщила Светлана. – Оно лежало там годами в неверно названном файле. А это значит, никто из вас не видел его раньше. Разве это не здорово?
Большинство детей закивали, Дэнни Мэйр заревела.
– Этот фильм я видела, когда была маленькой девочкой, – продолжала Света, собравшись с духом. – Даже тогда это был старый фильм. Моя мама смотрела его, будучи не намного старше вас. Я знаю, вам понравится. Он про маленькую рыбку, оранжевую, крохотную, с одним плавником больше другого. Она потеряла папу и пережила всевозможные волшебные приключения, пока они с папой искали друг друга. Они встретили огромных черепах… Впрочем, не стану портить удовольствие пересказом. Не лучше ли посмотреть сам фильм?
Дети загомонили вразнобой, соглашаясь вежливо, хотя и без особого энтузиазма. Кое-кто из малышни уже занялся своим делом.
Светлана подумала, что лучше уж было не произносить речей перед кино. Она запустила фильм со своего флекси и устроилась за задними рядами.
Показ «В поисках Немо» провалился. Внимательно его смотрела лишь горстка ребят. Впрочем, вполне возможно, даже они лишь изображали увлеченность, чтобы угодить взрослым. Остальные в лучшем случае были равнодушны к происходящему на экране, а в худшем едва терпели зрелище, занудное до слез, – будто на дополнительном уроке алгебры. Дети не поняли мультик. Старый аквариум Беллы видели единицы, так что плавающие по экранам флекси существа оказались слишком уж чужими, погруженными в совершенно незнакомую среду, о которой никто из детей не имел представления. Немногих искренне позабавили яркие создания с человеческими лицами. Остальные же видели на экране просто мельтешение диковинных фигурок, с трудом следили за сюжетом, не понимали, кто плохой, кто нет. Акулы – забавные персонажи – попросту напугали детей. А когда действие переместилось на сушу, аудитория полностью потеряла интерес. К концу фильма половина детей уже вернулись к играм с шариками и дорисовыванию монстров.
Светлана расстроилась. В начале праздника она радовалась от души, а после фильма подумала, что растет поколение психопатов, полностью лишенных возможности нормального эмоционального и умственного развития. Почему они с такой неприязнью отнеслись к фильму, который, по идее, должен был привести их в наивный беспредельный восторг?
Но когда она увидела, как дети, смеясь, стирают краски друг у друга с лица и мажут снова, то прогнала скверные мысли. Как они могли сразу же понять и обрадоваться фильму, снятому за шестьдесят лет до встречи «Хохлатого пингвина» с Янусом? Света помнила, как ее родители хотели, чтобы она радовалась кино, какому радовались они сами в детстве. Но Свете их фильмы казались чересчур уж странными, тусклыми и даже печальными. До сих пор она помнила задумчивые и разочарованные лица матери и отца. Наверное, и они тревожились за ее психику. Но дочь их выросла не большим монстром, чем вырастут дети «Хохлатого пингвина».