И всей развесёлой компанией идём до транспорта. Только вот лететь нам некуда. Стира – мёртвая планета. Ещё и разрушенная войной.
Но оказалось, что Стира – скалистая пустыня, полная людей. Летаем над муравейниками бесконечных строек.
Верж, когда остались только мы и Асара за управлением, потерял свою ледяную маску лица. Это мне – польстило. Я для него – свой. Его уровня человек. К чему я это? Ах да – Верж лично рассказывал мне происходящие с планетой изменения. Потому как я дольше остальных провалялся у мэтра, остальные уже были в порядке, живы-здоровы и «в теме».
А теперь я перескажу. Города Портовый больше не будет. После разбора завалов это будет мемориальный парк! Парк! На мёртвой планете! Все погибшие – уже перерабатываются…
Снова мутит. А всё эта их «биомасса». Закусились мы не на шутку. До брёха! Потому как я похудел от той обыденности, с которой мне поведали, что все погибшие пошли на переработку. Ну да, не видел я на Стире кладбищ и погостов. Но думал, крематории (которых я тоже не встречал) тому причина. А вот как раз это предположение повергло в шок всех местных. Потому как цитирую: «Биологически перестроенная, живая биомасса – величайшая ценность!» Вот так вот! Живые – мусор! Мертвые – величайшая ценность!
Гладь! До сих пор в шоке! В шоке, говорю, гля!
Потому как, цитирую, «живое – лишь от живого». А когда сказали, что та протеиновая бурда, какую мы жрали во время «войны», таким же образом получена – меня вырвало. Благо все ловкие – увернулись.
И после этого все эти экскурсии мне стали глубоко фиолетовы. Захотелось нажраться. До синих чёртиков. До поросячьего визга, до белого шума в мозгах. И не мне одному. Сели в чистом поле – на пустом пляже почти в сотне километров от ближайшего «муравейника».
И как дали по печени! До того состояния, когда мне всё стало – глубоко фиолетово.
Всё, кроме цвета глаз и запаха Раты.
И полночи объяснялись с ней, и – друг с другом, при свете равнодушного и буйного газового гиганта над головой. Объяснялись без слов. Даже без связи, установленной между нашими нейроинтерфейсами. Объяснялись – зримо и тактильно. Кто знает, как это – когда любые слова лишние, поймёт.
Проснулся я довольно быстро. Или – рано. Судя по хронометру моего нейроинтерфейса – через два с четвертью часа. Проснулся, потому как выспался. Так вот почему Ваня вечно бодр и до тошноты бдителен! Я отрубаюсь – он ещё не спит. Я просыпаюсь – он уже не спит. Успевает выспаться, когда я ещё до фазы глубокого сна не добрался!
Да, ещё я проснулся – трезвым. Совсем трезвым. И без похмелья. Беда! Так законченным язвенником-трезвенником станешь! Зачем пить, если так быстро трезвеешь?
Накрыл Рату серебристым покрывалом. Судя по данным Сети, вновь заработавшей почти всюду (где не были уничтожены ретрансляторы), – лето заканчивается. Скоро – зима. Судя по той же Сети, зима тут, в этой части Стиры, как в Испании. Ну, для меня, русского – долгий сентябрь, изредка переходящий в октябрь, а потом – сразу в апрель. То есть полное отсутствие морозов. Разве это зима?
От нечего делать иду к нашему транспорту. Вижу же – сидят. При моём приближении Валан встал, кивнул мне и – ушёл. Сажусь на его место. Перед проектором, который очень реалистично показывает голограмму обычного костра с очень натуральным огнём. Пламя не только светит, но кажется – даже греет.
– Знаешь, – говорит Верж, не отрывая глаз от огня. – Есть что-то первобытное в нас. Так хочется вот так посидеть у дикого, открытого огня. У этой частицы настоящей природы, первозданной стихии. Она совсем не безобидна и в обращении с собой требует не только умения, но и уважения. Но при этом она живая и естественная. Так мало в мире живого, естественного, первозданно стихийного. Всё – муляж, виртуальность. Даже этот огонь. К сожалению, настоящий, живой огонь костра из натурального дерева даже для меня неосуществимая роскошь.
Протягиваю руки. Действительно, огонь – жжётся. Но не повреждает кожу. Интересный эффект проектора.
– Погреться диким огнём, – криво усмехаюсь я. – Погреть руки на его красоте и непредсказуемости. На дикой стихии. Да, командующий?
Верж смотрит на меня прямым взглядом своих холодных глаз.
– Ты осуждаешь нас за это? – спрашивает он.
– А не должен? – удивляюсь я.
– Нет, не должен, – твердо заявляет Верж.
– Вы играете в опасные игры, ребята. Ставки ваши, жертвы ваши – миллионы жизней! – говорю я, тыкая в его сторону пальцем.
– Каждую секунду умирают миллионы. Без какого-либо нашего участия. Естественным образом, – говорит Верж, махнув рукой на небо, видимо, подразумевая всё огромное человечество.
– Естественным образом! – повторяю я. – А не как вы – устроили тут утилизацию людей с переработкой их в биомассу!
– Ах, вот ты о чём! – удивился Верж. Для него, вечно сдержанного, это лёгкое удивление, что шоковое состояние для прочих.
– Да, именно об этом! – отвечаю я.
Я вижу, что меня сейчас будут «агитировать Родину любить», потому сажусь на песок поудобнее – по-турецки. И этим вновь удивляю Вержа. Он повторяет за мной, отставляя раскладной стульчик, садясь, после некоторого затруднения – так же, как я – на песок. Чтобы быть на одном уровне со мной. Я знаю – для вкрадчивости последующей морально-эстетической проработки. Но мне – интересно. У меня имеются огромные пробелы в видении этого мира. Верж имеет реальный шанс их «раскрасить».
– Позволь, – начал он, – я поведаю тебе наше видение ситуации. А ты уж, как обычно, впрочем, сам суди. Ты уже доказал своими действиями, что твоё видение проблем хоть и отличается от нашего, но верное. Надеюсь, что мы останемся хотя бы не противниками после этого.
Ничего я ему не ответил. Кивнул только, показывая, что принимаю его условие.
Но Верж – молчал. Тупо смотря в огонь. А потом – усмехнулся:
– Я готовился к этому разговору. Даже пробовал отработать мои тезисы на Болване…
– Ван Боле, – поправил я. – Теперь он – Ван Бол.
– Пусть так. Так вот, Ван Бол даже слушать меня не стал. Будто я не с ним разговаривал, а со стеной за его спиной.
– Это он может. Деревянного чурбана у него хорошо получается играть. По Станиславскому.
Верж смотрит на меня с прищуром:
– Хотел бы я найти твою родную планету… Ладно. Я к тому, что – не знаю, с чего начать.
– Начинать надо с начала, – киваю я, – или хотя бы с края. Попытка не засчитана. Всё у тебя уже заранее заготовлено. На все варианты развития беседы и на все варианты моих телодвижений. Потому давай сразу и без этих выкрутасов. Договорились? Вот и ладненько. А раз так, раз не знаешь, с чего начать, я спрошу. Почему вы решили, что дикие нападут именно тут – мне понятно. Кислородный мир, пригодный полностью для человека, огромные запасы чистой, пресной воды. Мне вот непонятно – почему вы решили Стиру отдать?
Ну, вот! Можешь же быть нормальным человеком! А то изображает из себя старшего брата Шерлока! Потомственный аристократ с негнущейся губой! Ещё как гнётся! Даже широко улыбается!
– Принимается, – улыбаясь, отвечает Верж, – тогда – прямо к делу. Ты ознакомился с бюрократизмом власти Содружества?
– Ещё бы! – воскликнул я. То же, что и у нас, но возведённое в …дцатую степень.
– О вторжении неведомого врага известно давно. Известно – диким. Им же первым и досталось – они же наш фронтир, окантовка всего человечества. Известно всем силовым подразделениям всех служб и ведомств – всех формаций и объединений человечества. Только…
– А-а! – воскликнул я. – У вас завязывается конфликт между чиновником и силовиком?
– Нет, – качает головой Верж, – между капиталом и разумом. Война между корпорациями, между формациями людей – прибыльна, прогнозируема. А вот война с неведомым и непредсказуемым противником – убыточна. По определению. Никто не хочет вкладывать в это – ни силы, ни средства, ни время. Чиновник лишь по определению слуга народа. Как и солдат. Ну, а чей слуга народ, надо ли говорить?
– Не надо. Познакомился тут с одним. Псиной до сих пор воняет, – махнул рукой я. – Про манипуляцию общественным мнением – тоже не надо.
– Звёздный Пёс не самый худший из них. Да и не из них он. Но не об этом. Получилось так, что мы стоим перед лицом самой крупной угрозы для человечества за обозримую историю, но оказались с ней один на один. С нами лишь дикие, которым просто некуда деться, империя, но – инертная, потому что без своего Основателя ни на что не способная, зажатая в рамки традиций и религии, да среднее звено Вооружённых сил Содружества, прекрасно понимающее, что нам – первым и умирать.
– А мусье капиталист надеется пересидеть тяжкую годину в далёкой-далёкой галактике? – спрашиваю я.
– И не без основания. Вторжение этих… последователей Тёмного бога – очень неспешное, – кивает Верж. – Они надеются, что удастся прожить прежней жизнью ещё не одно поколение, скармливая им систему за системой.
– Логично, – пожимаю плечами я. – А вы думаете иначе?
– Рано или поздно, при достижении неведомых нам граничных условий, вторжение может стать не перманентным, а – ураганным.
– И это тоже логично, – вновь пожимаю плечами я, – а теперь вернёмся к нашим баранам – поэтому отдали Стиру?
– Они же люди. Им же надо где-то жить, – тоже пожимает плечами Верж.
Качаю пальцем перед его носом:
– Договаривались же – без выкрутасов. Максимально возможную правду.
Верж опять улыбается:
– Поражаешь своей разумностью. Не требуешь полной правды?
– Чтобы ты совсем замолк? – удивился я. – Я не вчера с ёлки слез, понимаю, что всего ты мне не скажешь. По-любому. Только то скажешь, что сейчас считаешь нужным. Мне и этого хватит. Но уж совсем розовые сопли мне на уши вешать не надо.
– С тобой разом и приятно вести дело, и сложно, – качает головой Верж.
– Давай я сделаю вид, что польщён похвалой, что мне приятно и я отвлёкся, – говорю я ему. – И перейдём, наконец, к сути дела.
Верж лишь повёл бровью.
– К сути дела. Основная наша цель была… Да тут, как всегда, комплекс целей и задач, переплетённых в клубок. Жемчужина всей Вселенной, чрезвычайно редкая драгоценность – мир, пригодный для заселения без умопомрачительных затрат – оказалась по сути брошена. На освоение Стиры выделялись крохи. Да и те – по остаточному принципу. Через бюджет флота. А какая у нас в Содружестве антимилитаристическая истерия, ты знаешь. А как в Совете обитаемых миров затеяли этот проект этих подпространственных тоннелей, так и вовсе обрезали финансирование.