Кабина наблюдателя показалась Шейле Данбер чудом. Она вошла внутрь и оказалась в окружении медленно проплывающих мимо звезд. За стеклом — а может, это и не стекло, а какой-то особый прозрачный материал пришельцев, — открывалась целая вселенная: тут и там, как льдинки, были рассеяны одинокие звезды среди мерцающих неизвестных созвездий.
Она присела с краешку и подумала о других чудесах пришельцев. Например, эти замечательные космические костюмы — они не мялись, не впитывали запахов тела, не рвались. Даже не протирались. Удивительная вещь: они грели, когда воздух становился прохладным, и охлаждали во время физических упражнений.
Шейла подтянула колени к подбородку и откинулась назад, прислонившись к полированной перегородке. Костюм тут же отреагировал на холод. Она смотрела на мерцающие звезды и перебирала в памяти события последних дней.
Она вновь увидела лабиринт, по которому Моше пришлось пробираться, чтобы попасть в Центральную Совещательную Палату. Шейла увидела, как машина Бен Яра ворвалась в пункт связи и разрушила его. С другой стороны подошел Ария, вихрем пронесся через компьютерный центр станции и взорвал агрегат, регулирующий состав атмосферы. Третьим был Шмулик — он вывел из строя их склады, разнеся на части переборки. По всем трем направлениям за машинами Моше следовали спецназовцы, поддерживая авангард и довершая разгром. Люди Даниэлса шли впереди танков, устремляясь к центру станции и ломая сопротивление, — они расчищали путь на всех трех направлениях.
Снова и снова она возвращалась к этим картинам и видела, как команда Ривы Томпсон, погрузившись в причудливой формы торпеды, пробивала бреши в различных частях станции.
Удерживая в голове общую картину, Данбер искала просчеты. Она смотрела на звезды и думала, что же они упустили, где промахнулись.
— Знаешь, им не следовало бы этого делать, — прозвучал за ее спиной мягкий тихий голос.
— Что-что? — Шейла повернулась.
Лицо Сэма Даниэлса оставалось в тени, в руке он держал стакан с выпивкой.
— Звезды. — Отставив один палец, он указал на звезды, потом прошел вперед и сел напротив нее. — Ты видишь, с какой скоростью они движутся? Предполагается, что мы передвигаемся с большей скоростью, чем скорость света. Если бы это было так, — а я уверен, что Ахимса это под силу, мы бы не видели их так отчетливо. Тогда мы видели бы только тонкую блестящую полосу впереди. Она называется красным смещением. Что-то связанное со скоростью света и с теорией относительности. Е=mс 2.
— Эйнштейн, — сказала она, бросив взгляд на звезды. — Ну и что же случилось с красным смещением?
— Спроси Ахимса, — Сэм поднял на нее глаза. — Ну, Толстяк? Что произошло с красным смещением?
Молчание. Сэм настроил свой обруч, маленькую сверкающую диадему, которую все они носили не снимая. Он еще больше нахмурился.
— Не работает.
Шейла попробовала свой, про себя сформулировав вопрос, — они часто так поступали.
— Не работает.
Сэм шагнул в коридор.
— Сработало. А там, среди звезд, корабельные мониторы отдыхают, как будто мы находимся вне поля. — Он опять вошел в кабину. — Опять ничего не получается.
Шейла тряхнула головой.
— Значит, это единственное место, где за нами не наблюдают, так?
Боже мой, неужели это возможно?
Сэм уселся напротив нее. Его чернокожее лицо просияло в ослепительной белозубой улыбке:
— Вот здорово, это место придает мне сил.
— Мы здесь как у Христа за пазухой.
— Тогда почему ты такая грустная?
— Грустная?
— Когда я входил, я оглянулся и увидел твое лицо. Оно было такое, будто у тебя только что умерла бабушка. — Он поднял стакан и отпил.
— Ты думаешь, они и в самом деле нас здесь не подслушивают? — Пауза. — Толстяк, что новенького на Тахааке?
Молчание.
Шейла прижала колени потуже к груди, потерла руками предплечья. Длинные светлые пряди заструились по локтям.
— Сэм, какая жуть. Ты задумывался о том, что мы делаем? Ты видел данные о Пашти?
Он внимательно посмотрел на нее. Его застывшее лицо напоминало черную блестящую маску.
— Ну да, мы собираемся вышибить дерьмо из связки крабов, единственная вина которых состоит в том, что каждые семьсот шестьдесят лет они слегка трогаются умом. А в это время Ахимса медленно деградируют, все больше погружаясь в созерцание и все реже облетая свои владения. Они воспитали Пашти для того, чтобы те занялись их промышленностью, строили их корабли и роботов, чтобы добывали руду. Постепенно они привыкли ничего не делать и вполне довольны Пашти. Но таких, как Толстяк, пугает подобное положение вещей. Он включает в игру нас. Нам предложено уничтожить Пашти и выиграть звезды и свободу. Ну что ж, я всего лишь повзрослевший чернокожий парнишка с улиц Детройта, который всегда отчаянно дрался не на жизнь, а на смерть. Почему я должен прельститься куском небесного пирога?
Шейла перевела дыхание. Она чувствовала себя такой одинокой, такой ранимой.
— Ты хороший парень, капитан Даниэлс. Это тот самый сценарий, который, как я полагаю, пришел на ум Светлане. Но очень сложно связаться друг с другом, когда Ахимса постоянно наблюдают за нами. А она отличный специалист в области подслушивания и наблюдения. И вообще, эти русские — умные ребята.
Сэм кивнул:
— Может быть, я приглашу сюда Светлану посмотреть на звезды. Я пару раз уже встречался с ней, но эти встречи были такими короткими. Она показалась мне вполне дружелюбной, и я ее явно интересовал. — Он усмехнулся. — Не думаю, что этот интерес был вызван тем, что я был футболистом в Вест-Пойнте.
— Агент всегда остается агентом?
Сэм отмахнулся.
— Что-то вроде. Кроме того, никогда не знаешь, какой шанс представится в будущем. Такие продувные бестии, как Светлана, будут использовать любую возможность для вербовки. В ее деле никогда не знаешь, когда и кто может пригодиться.
— Ты говоришь как циник.
— Потому что с подобными вещами я сталкивался нос к носу каждый месяц. — Он поморщился. — Знаешь, так или иначе, но со временем приходится осторожничать. Какой-нибудь толстобрюхий политикан в Вашингтоне выпекает великую идею, или его обуревает желание оказать кому-то любезность, и он затевает безумную политическую кампанию, которая бесит кого-то, живущего в грязных трущобах. Парень из лачуги не находит себе места от ярости, и кто-то с противной стороны дает ему в руки ружье. И тогда парень использует это ружье против чиновника, который, возможно, этого и заслуживает. Вашингтон паникует, а подразделение Сэма Даниэлса отправляется высечь маленького разозлившегося человечка, потрясающего автоматом Калашникова. Тем временем ослиная голова, которая заварила кашу в Вашингтоне, продвигается по служебной лестнице или побеждает на выборах — чтобы завернуться во флаг. Наша великая система существует для того, чтобы стоять на страже демократии и корпораций, лишенных чутья. А для этого необходимо регулярно убивать маленьких рассерженных человечков, живущих в грязных хижинах.
— Но ты не всегда занимался такими делами, об этом говорит твой послужной список.
— Майор, я знаю правила игры. Я знаю, когда надо засветиться, а когда промолчать. Здесь, на этом корабле, я могу и взбунтоваться, потому что… ну… у меня появилось сомнение, что я когда-либо увижу Землю. Такое ощущение, понимаешь?
— Шестое чувство?
— Что-то вроде этого.
— А ты не опасаешься откровенничать со мной?
— Нет. Я опасался раньше, но ты выдержала испытание. — Он улыбнулся ей. — Думаю, ты на многое способна, майор. Когда мы планировали эти учения, ты произвела на меня чертовски хорошее впечатление.
— Завоевала твое уважение?
— Пока да. Пока ты игрок команды и не стремишься к муштре, несмотря на весь свой цинизм, я тебе доверяю. Не думаю, что ты будешь стараться навредить мне, а взаимопонимание поможет сохранить жизнь многим.
Она ликовала. Победа!
— Как ты пришел к этому? Что тебя отрезвило?
Его лицо замкнулось, глаза оставались спокойными. Он устроился поудобнее, подтянул ноги, приняв ту же позу, в которой сидела она.
— Ну, не знаю, наверное, мои взгляды на жизнь стали формироваться еще тогда, когда я был детройтским подростком. Они называли это «Черным днем в июле». Я появился на свет, чтобы спасти мир, человека. Я слышал доктора Кинга по телевизору. Я слушал Малькольма, который говорил, что, если мы не научимся есть за столом, нас будут пинать ногами. — Он откинул голову назад и перевел дыхание. — Первым шрамом я обязан чернокожему. Он на спине. Один из братьев разбил стекло. Они подняли осколки и стали кидаться ими в полицейских. Только я встал у них на пути.
Второй шрам увидеть нельзя. В душе. Я не мог встать, потому что вся спина у меня была изрезана, рана была открытая, и когда я пытался встать, у меня кружилась голова и меня тошнило. Потом напустили слезоточивого газа, он стелился по земле вокруг меня. Я не мог убежать, я не мог ничего поделать — только валяться на земле, и кашлять, и плакать, и умирать, И каждый раз, когда я кашлял, из спины у меня текла кровь. Я лежал так на улице среди разбитых стекол до тех пор, пока полиция их не оттеснила. Очнулся, когда услышал, как один из них сказал: «Подохни в крови, ты, чертов ниггер!»
Жизнь взрослого должна была быть еще хуже. Я пришел в себя в госпитале в другой части города. Меня разыскал мой младший брат. До сих пор не знаю, как ему удалось вытащить меня оттуда. Он наплел людям из «Скорой помощи», что… — он тихо засмеялся, — меня сбило поездом. Ну разве можно было поверить этому?
Он покачал головой, сглотнул, и его голос стал тверже.
— Знаешь, я никогда его не забуду. Не забуду слез в его глазах, когда он стоял там, у госпитальной койки, и врал, как дурак, чтобы спасти меня от неприятностей. Он… он умер в маленькой деревушке под названием Дакто. Он повернулся спиной к молодой женщине. Она была беременна. Она только сказала ему, что ее муж работает на базе. Я слышал, что он улыбнулся ей и кивнул — вот и все. А когда он уходил, она выстрелила ему в спину. — Он замолчал, погрузившись в свои мысли. — Да, я циник. Я не понимаю, что все это значит.