Тревожит меня только одно: а много ли книг сочинили предки? Вдруг я прочту их все – и у меня исчезнет только что обретенный смысл жизни?
– Вы совсем не слушаете, – сказала Марго.
– А?.. Что?.. – я с трудом вернулся к действительности.
– Я спросила, понравилась ли вам книга, которую я дала.
– Нравиться может суп с фрикадельками, а книга – это жизнь. Ее непременно надо прожить, даже если она горчит.
– Если вам нравятся приключения, – сказала Рита, – я предложила бы вам «Похитителей бриллиантов».
– Риточка, – укоризненно произнесла Марго. – Мне кажется, сначала следовало бы прочесть «Графа Монте-Кристо».
– Ну конечно! Я просто не подумала. «Граф Монте-Кристо» – совершенно замечательная книга! Вы не читали?
– Да, – сказал я. – То есть нет. В смысле не читал, но хочу.
Охота
Подходящую добычу Пирсен углядел с вершины холма. Группа зверей, каждый не меньше трех метров в холке, расположилась в паре сотен шагов от затаившегося охотника. Мускулистые тела, мощные хвосты, костяные выросты на головах и вдоль спин, ужасающие пасти, вовсе не подходящие для травоядных животных; скорей всего, это был прайд местных хищников, устроившихся на отдых на самом солнцепеке. Но даже если зверюги и травоядные, все равно такому трофею позавидует кто угодно.
Пирсен выбрал зверя покрупнее, дождался, пока тот повернет башку в его сторону и зевнет, разверзши зубастую пасть, затем плавно нажал на спусковой крючок. Тяжелая пуля в хромоникелевой оболочке могла свалить и не такого бронтозавра, но этого монстра лишь привела в ярость. Зверь вскочил и, хрипло взревев, ринулся в сторону охотника. Самое страшное, что и весь прайд вместо того, чтобы убегать, вслед за подранком помчался в атаку.
Во мгновение ока Пирсен из охотника превратился в добычу.
Звери бежали не слишком быстро, и Пирсен успел выстрелить еще трижды, угостив одной пулей вожака и еще двумя – самых шустрых преследователей. Никакого заметного результата не было: раненый, мотнув головой, приостанавливался и тут же продолжал бег. Поняв, что так просто отбиться не получится, Пирсен вскочил и тоже пустился бежать. Экзоскелет скафандра позволял совершать огромные прыжки, но все же расстояние между землянином и инопланетными хищниками сокращалось. Время от времени Пирсен приостанавливался, посылал меткую пулю и продолжал бег. Не нужно быть инженером, чтобы понять: прямого столкновения с разъяренными чудищами не выдержит никакой скафандр. Оставалось надеяться на прочность и устойчивость посадочного модуля, на котором Пирсен опустился на планету. И главное – успеть добежать, прежде чем тебя растопчут в кашу или разорвут на куски.
Посадочный модуль был уже недалеко, когда из-за пологого холма выметнулась еще одна группа преследователей. Очевидно, грохот выстрелов и рев разъяренных тварей подняли всех зверей в округе.
Отстрелявшись короткой очередью, Пирсен попытался взять левее, но и там уже объявились хищные чудища.
Через пару минут стало понятно, что ему не уйти. Медленно, но верно Пирсена загоняли на вершину холма, где совсем недавно он устроил засидку. Отчаянная стрельба, казалось, только раззадоривает преследователей.
Вот и вершина холма. Дальше бежать некуда. Звери окружили его плотным кольцом. Горящие глаза, хвосты, яростно бьющие по бокам, слюна, стекающая с оскаленных зубов. Пирсен уронил винтовку и упал ниц.
– Почему он больше не стреляет? – спросил Хорп. – Ведь это так вкусно: хром, никель и восхитительная свинцовая начинка.
– Я, кажется, знаю, – ответила Рыпа. – Ему неинтересно стрелять с такого расстояния. Я думаю, надо отойти подальше и немножко порычать. Тогда, наверное, он снова захочет играть с нами.
Землепашец
– Ой мороз, мороз, не морозь меня!
Не морозь меня, моего коня!..
На Земландии стоял прохладный сезон. Даже на солнцепеке температура не поднималась выше двадцати пяти по Цельсию. Вот летом будет жарко, а сейчас – благодать. Жаль, морозы тут бывают только в песне. И кони тоже только в песне: не прижились кони в этих местах.
– Моего коня-а… белогривого!..
Диковинное существо, на котором скакал Сагит, называлось копытень и напоминало никак не коня, а скорее барана-переростка. Волны грязно-желтой шерсти, крутые рога, за которые удобно держаться во время скачки, даже подобие курдюка, трясущееся сзади, роднили копытня с овцами. Но если взглянуть на морду… Четыре узких глаза, защищенных от попадания мошки, но дающие круговой обзор, – подобного ни у какого барана не сыскать. А еще пасть, здоровенная, бегемоту впору, перегороженная решеткой тонких роговых пластинок, заменяющих копытню зубы. Как и все крупные животные на Земландии, копытень был насекомоядным и даже на бегу не переставал кормиться. Рои гнуса, тучи белых бабочек, облака мошкары исчезали в бездонной глотке. Чем быстрее мчится копытень, тем больше достанется ему порхающих харчей, а что на спине сидит человек, так на это копытню наплевать.
Скакун приостановился и сплюнул комок непереваренного хитина.
– Но!.. – поторопил Сагит.
До посадочной площадки оставалось почти двадцать минут хорошего хода. Копытень разинул ртище и припустил рысью.
Посадочная площадка, выстроенная еще первопоселенцами, располагалась на вершине крутого холма, где ветер, по задумке строителей, должен был сносить кровососущих насекомых. Осенью здесь и в самом деле легче дышалось, а в иное время заметной разницы не было.
Сагит спрыгнул на землю и отпустил копытня, хлопнув его ладонью по мохнатому боку. Целый выводок моли взлетел от хлопка и закружил вокруг зверя. Сагит недовольно поджал губы: опять вся шерсть будет испорчена, ничего не удастся вычесать…
Копытень, почуяв волю, распахнул пасть и помчал пастись в комариную низинку, где было больше кормов. Сагит подошел к флаеру, заперся в кабине, задал машине курс и лишь потом стащил с лица москитную маску. В кабине было прохладно и пахло репеллентами. Флаер поднялся в воздух и, набирая скорость, полетел в сторону океана. Лететь предстояло на материк, где располагалась биостанция и центральная сельскохозяйственная усадьба.
Континент встретил Сагита сотообразными шестиугольниками распаханных полей. Пахота была в разгаре, а сев покуда не начинался, так что поля казались с высоты серыми проплешинами. Однако тому, кто понимает, открывалась совсем иная картина. Не было во Вселенной черноземов плодороднее земландских – и не было места, где бы урожай давался с таким трудом и издержками. Зерно еще лежит в почве, а червец и нематода, кузька и хлебная моль уже портят его. И едва под жарким солнцем проклюнутся первые ростки, как начнется небывалый жор, пиршество тлей и гусениц, всевозможных личинок, нимф и имаго. Земландия – планета насекомых, и уж вредители постараются, чтобы никто, кроме них, не собрал здесь урожая.
На полях континента борьба с насекомыми была поставлена на широкую ногу. В каждом узле, где края шестиугольников соприкасались вершинами, возвышались башенки излучателей, которые должны отпугивать и убивать зерноядных вредителей. Поговаривали, что инсектициды, строго запрещенные к применению, потихонечку распылялись на здешних полях. Ничто не помогало, жадные инсекты сжирали девяносто процентов будущего урожая.
Местные растения с горем пополам сопротивлялись нашествию вредителей. В любой травинке собирался такой комплекс ядов, что воинственный индеец умер бы от стыда за свое кураре. Смолка и латекс заливали гусениц и травоядных клещей, галлы превращались в гробницы для неловко отложенной кладки, росянки мстили листорезам, напоминая, что не только насекомые едят траву, но и трава порой питается насекомыми.
Удивительным образом сами насекомые не враждовали друг с другом. Не было на Земландии хищных клопов, не роились осы, божьи коровки не уничтожали тлей, карапузики не пожирали чужие личинки. Впрочем, как сказал мудрый итальянец Сандро Торричелли, «природа не терпит пустоты». Все крупные земландские животные были насекомоядными. Гигантские муравьеды и склизкие жабы, кроты и землеройки, буравящие чернозем, слепая червяга и зоркий осоед. Спасаясь от комаров и москитов, они одевались в густую шерсть и перья или покрывались липкой слизью, но упорно следовали за своими вкусными врагами. Тучи птиц пировали, словно розовый дрозд во время нашествия саранчи. Яды, которыми насквозь пропитались насекомые, ничуть не вредили хищникам.
Насекомыми питались и звери, подобных которым нигде во Вселенной больше не встречалось. Только здесь зверюга размером со слона могла прокормиться москитами. Разумеется, уникальный животный мир Земландии находился под строгой защитой, что еще больше затрудняло земледелие.
Так и получилось, что зерно, собранное на тучных пажитях Земландии, по себестоимости превосходило изысканные фрукты Эдемии, а по качеству уступало тому убожеству, что собиралось на рекультивированных делянках старой Земли. Годилось оно только для технических целей, ибо никто не мог гарантировать, что вместе с зерном не будут размолоты ядовитое семечко земландского сорняка или бирюзовые надкрылья жука.
Один за другим разорились фермеры, соблазненные некогда слухами о сверхъестественных черноземах, теперь на Земландии оставалось всего два хозяйства: принадлежащая государству центральная усадьба и ферма Сагита. Усадьба приносила огромные убытки и держалась лишь благодаря ежегодным субсидиям. А вот Сагит, судя по всему, благоденствовал, и хотя не сдавал на приемный пункт ни единого зернышка, но и протекционистскими законами пользоваться не желал, говоря, что вполне может прокормить себя сам.
Конечно, это казалось подозрительным всем, а особенно инспектору по охране окружающей среды Аниэлю Гоцу.
В директорском кабинете, как и во всяком помещении, где приходится бывать людям, царила прохлада и витал чуть заметный запашок репеллентов. Директор хозяйства Роберт Никифоров, неулыбчивый коренастый мужчина, какие только и могут быть директорами госпредприятий, сидел в кресле и изучающе разглядывал Сагита.