– Да смотри же! – закричала Ёна, прервав монолог мужа.
Между тонких фонтанчиков воды пробился бледно-лиловый росток. Он вытягивался прямо на глазах, закручиваясь причудливой спиралью, а рядом из бесплодной земли лезли другие стебли – хрупкие, полупрозрачные, светло-голубые, розовые, изумрудно-зеленые, почти как земная трава. С легким чмоканьем отпадали чешуйки на вздувшихся бутонах, и в раскрывшихся чашечках, словно стрелы в колчанах, топорщились тычинки, густо покрытые палевой пыльцой.
– Васт, ты только погляди, у него глаза!
Полуметровый пузырь, весь в фиолетовых разводах, полупрозрачный, как и все эфемерные обитатели оазиса, старательно молотил своими отростками, собираясь не то взлететь, не то просто ползти куда-то. Голубые глазки изумленно таращились на людей.
– Реснички… – прошептала Ёна. – Какая прелесть!..
– А ты что хотела? Тут же полно пыли. Без ресничек ему нельзя.
Буйство красок усиливалось, сочные стебли, среди которых все больше становилось алых и малиновых, достигали людям до пояса.
– Можно сорвать одну? – спросила Ёна, осторожно протянув руку.
– Знаешь, я бы остерегся. Это явно не трава, и неизвестно, как она отреагирует, когда начнешь ее рвать. Хорошо если это что-то вроде грибов. А вдруг это животное и оно начнет защищаться? Глазастый пузырь на растение не похож.
– У нас в Рязани грибы с глазами! – пропела Ёна, повернувшись к фиолетовому пузырю, который раздувался все больше, хотя его лапки по-прежнему оставались немощными.
– Да, это, скорей всего, здешнее зверье, хотя что мы о них знаем? Их лучше не трогать, зато их можно рисовать. Ты ведь нарисуешь весну на Ариде?
– Всенепременно! Думаю, надо будет сюда несколько раз на пленэр выехать. Тебе все равно на сборы пара дней понадобится, а я тем временем сюда съезжу и глазастику портрет напишу…
– Боюсь, это не получится. Конечно, воды здесь много, у меня в десятую долю столько не было, но и она уже заканчивается. Скорее всего, завтра здесь уже ничего не будет. Хранилище воды я распотрошил как следует, теперь там не скоро наберется новый запас. Но мы будем знать: Ариде очень нужна вода. Везти ее сюда надо не тоннами, как прежде, а миллионами тонн.
– Тебе волю дай, ты всю планету переустроишь. Давай поливай свой огород. А картину я напишу по памяти.
Ёна протянула ладонь к глазастому пузырю. Тот испуганно отпрянул.
– Не бойся, дутик, я тебя не обижу, – Ёна взяла мужа под руку. – Пойдем, не надо им мешать. А картину я начну писать прямо сегодня, пока в памяти все ярко и живо.
Васт прижал Ёну к себе, и они пошли к стреколету, предусмотрительно оставленному в стороне от цветущего оазиса. Через пару минут цветное пятно затерялось в грязно-желтом колере пустыни, которому, словно в насмешку, дано поэтическое название Изабеллин цвет.
– Устроимся на новом месте, – предусмотрительно сказала Ёна, – и обязательно еще приедем сюда. Такая красота не должна бесцельно пропадать. Ведь наверняка в пустыне есть еще такие оазисы.
– Конечно, – согласился Васт. – Я постараюсь заставить их расцвести для тебя.
Большой Пузырь умирал. Век за веком он копил воду, по каплям вытягивая ее из окружающего безводья. Как и зачем он это делает, Пузырь не знал, подобно тому как другие не знают, как и зачем они дышат. Прошло бы еще сколько-то дней, лет или веков, Пузырь бы раздулся в достаточной степени и начал бы отдавать влагу семенам, что ждут наверху. После этого буйная весна ненадолго охватит весь оазис, разноцветные гифы покроют землю, облака созревших спор полетят по ветру на поиски тех мест, где можно прорасти и дать начало новой жизни. И конечно, из собственных семян зародились бы несколько Малых Пузырей. Они напитаются соком и отправятся на поиск тех мест, где можно укорениться. Там они зароются в землю и, если очень повезет, дадут начало новым оазисам. Может случиться, что все Малые Пузыри погибнут, но этот печальный факт никак не повлияет на Большой Пузырь. Так же неторопливо, век за веком, он будет копить влагу для следующей весны.
Но на этот раз случилось небывалое. Если бы Пузырь умел чувствовать, он бы осознал, как что-то пронзило все его существо, заставив судорожно сжаться и отдать воду, которой было еще слишком мало. Пузырь пытался сопротивляться, но внешняя сила была безжалостна и бесконечно мощнее. Она выжимала Пузырь досуха, не считаясь ни с чем, не оставляя даже того малого количества влаги, что нужна для жизни самому Пузырю.
Наверху поднимались гифы и даже зародился один Малый Пузырь. Все это делалось, не считаясь с тем, что споры не успеют созреть, и даже если ветер разнесет их по окрестностям, ничего из них не произрастет. Малый Пузырь тоже обречен погибнуть, не набрав достаточно сил. Главное, что сам Большой Пузырь не сможет начать новый круг жизни: внешняя сила нарушила проницаемость мембран, они больше не могли накапливать воду, а только отдавать ее. И Пузырь отдавал последние капли себя гибнущей наверху жизни.
Розовые и лиловые стебли потеряли упругость и опали на землю. Метелки, на которых должны были вызреть споры, слиплись и поникли. Малый Пузырь сморщился и уже не молотил конечностями, лишь глаза, опушенные ресницами, продолжали слезиться. Глаза, нужные лишь в первые дни жизни, пока новорожденный Пузырь не зароется в землю.
Возможно, через день на месте бывшего оазиса можно будет найти что-то вроде того, что Васт называл мазью-перемазью, но через неделю здесь будет самое мертвое место на всей Ариде.
Стреколет приближался к станции, которой в скором времени предстояло стать полностью автоматической.
– Спасибо тебе, – сказала Ёна. – Это был настоящий праздник.
– Я старался, – ответил Васт. – Мне очень хотелось порадовать тебя, и у меня обязательно должно было получиться – ведь там, куда приходит человек, непременно расцветает весна, радость, жизнь.
Чем бы дитя ни тешилось
Мы приготовим антиматерию и сделаем из нее анти-что-нибудь.
Вызванный электрик целых полчасища заменял электрические пробки на пакетник, который легко включать и выключать. При этом образовалось множество притягательных сокровищ: обрезки проводов, клеммы, коробка, в которую ввинчивали пробки. Разумеется, в дело вмешалась мама, и все драгоценности отправились в мусорное ведро. Остались только сами электрические пробки, которые монтер поставил на карнизик возле электрощита, сказав, что они исправны и могут пригодиться.
Пробки пригодились Урбану.
Карниз был высоко, так просто не достанешь. Но Урбан, как всегда, выкрутился из трудного положения. Хотя мама строго-настрого запрещала притаскивать с улицы всякий мусор, Урбан сумел протащить домой засохший прутик и столкнул им высоко поставленные пробки. Прутик потом мама нашла и пообещала отходить этим прутиком по попке. Это она просто пугает, нельзя же грязным прутом по чистой попке. Зато добытые предохранители Урбан спрятал в сейф, где их никто и никогда не найдет.
Сейф был устроен в Чебурашке. На Новый год Урбану подарили электрочебурашку. Если как следует нажать ему на пузико, Чебурашка принимался петь, что он был когда-то безымянной игрушкой. На следующий день Чебурашка замолк. Мама очень сердилась: «Подарили вещь, так ему непременно надо сломать».
Урбан стоял с виноватым видом, уставившись в угол, но в глубине души радовался. Простенькому механизму, вытащенному из Чебурашки, он мгновенно нашел достойное применение, а в освободившемся объеме можно было спрятать что-то особо ценное. Самым ценным оказались фарфоровые пробки со всей прилагающейся к ним начинкой.
Теперь можно было приняться за главное.
Спички, как известно, детям не игрушки. А если не для игры, а для дела?
Спички лежали высоко-высоко над плитой на вытяжном колпаке, а прутик, с помощью которого были добыты пробки, к несчастью, погиб в мусоропроводе. Зато зажигалки мама разбрасывала по всей квартире, газовые и бензиновые, они валялись на подоконнике и на лоджии, на туалетном столике и на кухне, а в сумочке так даже три штуки. В сумочку, конечно, Урбан не залезал, в мамину сумочку лазают только воришки. А остальные зажигалки были в полном его распоряжении. Конечно, трогать их запрещалось строго-настрого, но Урбан отлично различал, что запрещается на самом деле, а что всего лишь строго-настрого. Если вдуматься, мама запрещала вообще все, так что и жить было нельзя. Даже дышать, если воздух прохладный, смертельно опасно. Тому, кто дышит открытым ртом, грозит воспаление легких. Урбану дозволено только стоять в углу, но в носу при этом не ковырять.
А жить хочется… значит, некоторыми запретами можно пренебречь.
Зажигалка прибор сложный, не чета спичкам. Чего стоит одно только кресало.
Первый блин вышел комом, хотя ни взрыва, ни пожара не случилось: за этим Урбан следил не строго-настрого, а как следует. Хотя дыму он напустил тоже как следует. Пришлось открывать дверь на лоджию и проветривать комнату. Но запах все равно остался. Что сказала мама, лучше не знать. Она не говорила – она стонала, представляя, какой ужас натворил непослушный сын.
– Кто тебе позволил одному выходить на лоджию? Это смертельно опасно! Ты мог упасть с третьего этажа и разбиться насмерть! И вообще, что ты забыл на лоджии?
– Я хотел посмотреть, откуда идет дым.
– Кошмар! – мама сжала ладонями виски. – Этот ребенок хочет свести меня в могилу! А если бы там был пожар? Ведь ты бы сгорел сам и сжег всю квартиру!
«Если бы на втором этаже был пожар, я бы погиб, задохнувшись в дыму», – хотел сказать Урбан, но промолчал, памятуя, что молчание золото, которого ему очень не хватало для работы. У мамы было полно золота: цепочки, серьги, колечки, кулончики… Они хранились в шкатулке на туалетном столике, но хватать мамины золотые украшения… так поступает уже не воришка, а настоящий вор. Придется обходиться без золота. В принципе золото можно заменить медью или гадолинием. Где берут гадолиний, Урбан не знал: в книжках, которые иногда дарили мамины подруги и родственники, об этом не говорилось ни слова.