Экспедиция к кургану вместе с дорогой заняла три дня, кормиться в степи было особенно нечем, домой Рихард вернулся усталым и голодным как волк, что не водился в здешних местах. Еще три дня Рики не появлялась, так что Рихард начал всерьез подумывать, что она на что-то обиделась. Но потом раздалось знакомое шорханье крыльев, и Рики, вздыбив ногами песок, приземлилась и как ни в чем не бывало произнесла:
– Пошли.
Идти пришлось недалеко. На одной из песчаных кос, где Рихард уже бывал, обнаружился ряд невысоких кустов, густо покрытых желтыми стручками. Ничего подобного здесь прежде не росло, и трудно было представить, чтобы кусты успели за такой короткий срок вымахать почти в рост человека и покрыться плодами.
– Вот, – сказала Рики. – Наступил сезон.
Рихард сорвал один стручок. Пахло ветчиной, и вкус был ветчинный и наконец-то солоноватый. Можно не сомневаться: плоды колбасного куста сбалансированы по солевому и аминокислотному составу, хотя Рики, а это наверняка ее работа, и слов таких не знает.
– Когда плоды перезреют, то станут несъедобны, – сказала Рики. – Бери только молодые, желтые стручки.
– Спасибо, – с чувством произнес Рихард.
– Эти растения было непросто вырастить, – согласилась Рики. – Трава не понимала, что от нее хотят и зачем это нужно. Это тебе не еврашкины корешки.
Рихард осторожно провел ладонью по жестким перьям, стремясь вложить в одно движение всю благодарность, что переполняла его сердце. Благодарность не за растительные копчености, без них Рихард как-нибудь обошелся бы, а за бескорыстную заботу о беспомощном чужаке. Ведь ясно, что Рики – такая же птица, как и все остальные, но все улетели на неведомый здешний юг, а она осталась, чтобы заботиться о незнакомце, который иначе погибнет в первую же прохладную ночь.
– Меня не будет несколько дней, – предупредила Рики, – но, если начнется холодный дождь, я прилечу.
– Я буду ждать, – ответил Рихард.
Прошло… Рихард не мог сказать, сколько времени прошло. Дни отличались один от другого только тем, прилетала Рики или нет. Казалось совершенно непонятным, как можно сохранять разум при таком отсутствии впечатлений.
Рихард навестил стадо джейранов, желая узнать о судьбе старика, который предназначался ему в жертву. Ответ, как и все телепатические ответы, был смутен. Удалось разобрать, что старый джейран ушел к траве, и случилось это давно. Если Рихард верно понял, то понятие времени у полуразумных существ оказалось весьма примитивным, что и неудивительно при такой скудости событий. «Только что» значило «сегодня»; «вчера» так и было вчерашним днем; «давно» – более одного дня назад, но при жизни данного существа, и наконец, «всегда» – то, что сохраняет общая память. Ксенопсихологи были бы в восторге от бесед с джейранами и еврашками, поскольку полуразумные с других планет вступали в контакт неохотно, но Рихард-то не был ксенопсихологом, и ему остро не хватало крох информации, которые удавалось выудить у телепатов.
Был у похода и практический интерес. Убивать джейранов Рихард не мог, да и не нужно это теперь было, а вот разжиться молоком казалось заманчивым. Но и здесь Рихарда ожидало полное разочарование. Животные, так похожие на земных, оказались не млекопитающими. Телят они выкармливали полупереваренной жвачкой. Когда Рихард попытался объяснить, что он хочет от джейранских маток, ему с готовностью отрыгнули кучку дурно пахнущей зелени. И очень сочувствовали, когда Рихард не сумел скрыть разочарования.
Ни на что особо не надеясь, Рихард еще раз сходил в гости к еврашкам. Идти туда было далеко, поход занимал несколько часов, но уж очень необычным казался сам курган. Не избавиться было от ощущения, что он искусственно насыпан. Еврашки сновали повсюду, выкапывая норки, нагребали холмики земли, но страшно было представить, сколько тысячелетий маленькие зверьки должны были рыть землю, чтобы воздвигнуть подобный холм.
Еврашки Рихарда узнали и даже сообщили, что он был у них давно. По поводу кургана сказали, что он нужен, чтобы в нем жить, и был он здесь всегда. Когда Рихард поинтересовался, что у кургана внутри, ему выгребли горстку рыхлой земли, а потом один из зверьков принес тяжелое кольцо белого металла. Кольцо было явно искусственное, этакий овал с большим диаметром примерно пятнадцать миллиметров и малым около двенадцати. Металл – платина, иридий или какой-то их сплав – не поддавался коррозии и блестел, так что возраст находки было не определить. Скорей всего, колечко было частью какого-то прибора, но какого именно, Рихард сказать не мог. Ни в одном из механизмов, которые Рихарду приходилось разбирать, он не видел такой детальки.
Еврашки объяснили, что кольцо здешнее, никто его не делал, ниоткуда не приносил и оно было всегда. Оба объяснения казались маловероятными. Сами по себе такие кольца не образуются, значит, его все-таки кто-то сделал и откуда-то принес. Курган находился почти в десяти километрах от места посадки галактического разведчика и больше чем в пятнадцати километрах от тех мест, где погибло взятое с собой оборудование. Перетащить тяжеленькую деталь на такое расстояние для еврашек было непосильной задачей, да и не нужно им было делать это. Еще больше сомнений вызывало слово «всегда». Так или иначе, по здешним меркам Рихард прилетел давно, но до понятия «всегда» должно было пройти еще немало времени.
Второго кольца или чего-то в этом роде у еврашек не было. Находка так и осталась дразнящим воображение артефактом.
Рики тоже ничем не прояснила вопрос с белым кольцом. Она сразу определила колечко как «предмет», то есть признала его искусственное происхождение, но сказала, что видит такое впервые, а о предназначении его не может и догадываться.
Кольцо Рихард повесил на цепочку рядом с таким же бессмысленным пеленгатором.
Сама Рики порядком изменилась за последнее время. Прилетала она реже, чем в первые дни, и только по делу. Впрочем, прежде она тоже прилетала по делу, но тогда Рихард был полностью беспомощен, а теперь со многими делами он справлялся без помощи птицы. На вопрос, чем она занимается во время своего отсутствия, Рики отвечала:
– Думаю.
– О чем?
– О тебе. Мне трудно это объяснить, но, не обижайся, ты слишком мало знаешь о себе самом, и у меня не хватает слов, чтобы рассказать понятно для тебя. Беда в том, что ты трудно вписываешься в мир травы. Ты уникален, у тебя совсем иная наследственность, чем у джейранов, еврашек, водных и иных животных. С виду ты такой же, как все, но на глубинном уровне все устроено по-своему. А для травы уникум не существует. Трава не станет тебя убивать, но и заботиться о тебе не будет, несмотря на весь твой разум. С этим надо что-то делать.
– Только не надо во мне ничего менять! – взмолился Рихард. – Я совершенно не хочу превратиться в колонию еврашек или что-то в этом роде.
– Даже если бы я захотела, это было бы невозможно. Взрослые организмы не мутируют.
О чем можно думать в такой ситуации, Рихард представить не мог. Генетика не изменится, как о ней ни размышляй.
Один раз, рыская в болотистых зарослях, Рихард наткнулся на Рики. Та стояла на одной ноге, уткнувши клюв в грудь. Рихард вспомнил долгое молчание подруги, когда она решала сложные проблемы, и пятясь отошел, не желая мешать.
В какой-то из дней Рихард запоздало вздумал вести счет времени. Выстругал палочку и начал делать на ней зарубки. Однако оказалось, что трава не воспринимает деревяшку как предмет, неприкосновенность которого можно оговорить, и, когда в одну из ночей самопальный календарик был выпущен из рук, трава немедленно съела все Рихардовы резы.
Минуло несколько несосчитанных дней, и вечером, в неурочное время, когда уже было нечего делать, объявилась Рики.
– Пошли быстро.
Рихард вскочил на ноги, схватил нож и котелок, с которыми не расставался, даже зная, как следует общаться с травой, и почти бегом последовал за Рики. Расплескивая воду, та направилась в самую болотистую часть поймы.
– Куда мы бежим? – задыхаясь, спросил Рихард.
– Сейчас пойдет ледяной дождь, а я не могу быть одновременно в двух местах.
Над окоемом и впрямь поднималась туча – даже не лиловая, а беспросветно-черная. Вторая часть фразы стала понятна через пяток минут, когда Рики резко остановилась и, раскинув крылья, заставила остановиться Рихарда.
Перед ними было гнездо, какое Рихард искал в первый день своей робинзонады. Вездесущая трава не потерпела бы ни пуховой подстилки, ни сухих былинок, но она же предоставила для гнезда лучший материал. Тончайшие зеленые травинки были завиты и уложены так, что получилось подобие широкой корзины, в которой лежали четыре больших яйца. Не таких огромных, как страусиные, но гораздо крупнее гусиных, что доводилось видеть Рихарду.
– Вот, – сказала Рики. – Белки, желтки и углеводы.
– Дети, – строго поправил Рихард.
– Извини. Я сейчас стараюсь понять природу юмора, но это, кажется, вышла не лучшая шутка.
– Да уж…
Рики уселась на гнездо, став уморительно похожей на курицу. Одно крыло она откинула в сторону, чтобы Рихард мог примоститься рядом.
– Устраивайся. Дождь вот-вот начнется.
Рихард осторожно припихнулся сбоку, стараясь не нарушить совершенство гнезда, не повредить яйцам. Странное чувство переполняло его. Он вдруг понял, что ревнует и к зародышам, что созревают под белой скорлупой, и к виновнику их грядущего появления на свет. Казалось бы, Рики – птица, к тому же инопланетная, в ней нет ничего, что роднило бы ее с человеком. Земной воробей ближе к Рихарду, чем Рики. И все же было мучительно от сознания, что у Рики есть своя жизнь, которая называется личной. Где-то порхает долговязый птиц, марабуш, самец, к которому Рики испытывает особые чувства. Нельзя же заводить птенцов, не испытывая нежных чувств, просто по повелению травы.
Дождь был холодный, и холодно было на душе у Рихарда. «Смешно», – как сказала бы Рики в самом начале их знакомства.
Когда дождь малость поутих, Рихард поднялся и отправился по самым болотистым местам собирать зелень, которую, как он знал, ест Рики. Вернулся через полчаса, поставил перед Рики котелок, полный тины и ряски.