– Спасибо, – сказала Рики. – Иди грейся. Все-таки еще слишком холодно.
Рихард пригрелся и, как ни странно, успокоенный, уснул. Плевать на перелетного марабуша, улетел – и пусть его. Главное, что Рики в это непростое время не осталась одна.
Подобно древнегреческому мудрецу, Рихард все свое носил с собой, и чтобы переселиться ближе к гнезду, было достаточно выбрать относительно сухое место. Целыми днями Рихард добывал пропитание для Рики. Не так просто голыми руками набрать достаточное количество тины. Казалось странным, как можно есть всю ту зелень, что он притаскивал к гнезду. Кашу Рики тоже клевала с удовольствием, и лишь от плодов колбасного куста отказалась категорически.
Время шло и рассчитывалось теперь неделями. Для нового поколения еврашек и народившихся джейранчиков Рихард уже был всегда. Рики высиживала яйца, ни на минуту не отлучаясь от гнезда. На вопрос, когда появятся птенцы, она отвечала, что скоро. Рики прекрасно владела понятиями времени – и теми, что оперировали полуразумные, и теми, что были привычны Рихарду, и, кажется, еще какими-то. Кто скажет, как воспринимает время трава?
Яйца раскололись через два дня. Рихард явился с миской каши и увидел, что Рики не сидит на гнезде, а стоит рядом и, склонив голову набок, искоса смотрит вниз.
– Гляди. Вот они.
Птенцы лежали, сбившись в плотную кучку, так что ничего нельзя было понять. Даже пересчитать их не удавалось, не то чтобы рассмотреть. Они были голыми, без единого перышка, не пищали и не разевали ртов, хотя, по мнению Рихарда, пищать и разевать рты птенцы обязаны.
– Замечательные детишки, – почти искренне сказал Рихард, поставив перед Рики котелок. – Поздравляю. Я был уверен, что все получится как нельзя лучше.
Рики искоса, как до этого смотрела на птенцов, взглянула на кашу.
– Не сердись, но кашу я сейчас есть не смогу. Она грубовата для детишек.
– А чем ты их будешь кормить?
– Травой. Я знаю, что такой способ вызывает у тебя отвращение, но у нас другого способа нет. Ты погоди, кашу-то не выбрасывай, тебе тоже надо кушать, а я сейчас сытая, и дети накормлены.
Рихард уселся и принялся за кашу. Выглядело это, прямо скажем, не интеллигентно. Уже давно Рихард бегал как заправский нудист, вспоминая об отсутствии одежды, только когда начинал мерзнуть. Кашу ел пригоршней; умывался, встав у ручья на колени. То есть в плане бытовом все достижения цивилизации оказывались излишними. В холодное время бывший косморазведчик прятался под крыло Рики и не чувствовал себя ущербным. Для душевного спокойствия не хватало одного: разведчик, когда он привязан к одному месту, не может быть счастливым, какой бы эдем вокруг ни цвел.
Рики молча смотрела, как человек ест, потом спросила:
– Я понимаю, зачем тебе нож и котелок, хотя теперь ты мог бы обойтись и без них. А предметы, которые висят у тебя на шее, – зачем они? Я чувствую, что ты очень ими дорожишь, но не могу понять почему.
Рихард облизал пальцы, снял с шеи и расстегнул цепочку, подбросил на ладони кольцо.
– Это тайна. Если это деталь от моего корабля, то как она попала к еврашкам и отчего они говорят, что кольцо было у них всегда? А если это не мое кольцо – значит, здесь был кто-то кроме меня, а земные звездолеты, насколько известно, этот сектор Галактики не обследовали.
– И ради этого стоит носить кольцо на шее, не снимая ни днем ни ночью?
– Конечно. Смысл жизни в познании, в раскрытии тайн.
– Мне казалось, смысл жизни в самой жизни и больше ни в чем. Странно, что ты считаешь иначе. А второй предмет, что ты носишь на шее, – в нем тоже заключена жгучая тайна?
– В некотором роде так оно и есть. Это пеленгатор, единственный уцелевший у меня прибор. Он поддерживает связь с кораблем и говорит, что мой звездолет цел и ждет меня. А тайна в том, что корабля нет, во всяком случае, я не могу найти его.
– Зачем он тебе? Он был нужен, чтобы ты мог прилететь сюда, а теперь, когда ты здесь, он напрочь бесполезен. Ты сумел вписаться в наш мир и сможешь нормально жить, даже когда я уйду к траве. Единственное, что тебе угрожает, – холод. Но ты сможешь греться у джейранов, они пустят тебя в стадо и согреют своими боками. Ты сможешь вырыть нору: не такую, как у еврашек, а большую. Трава поймет, что ты делаешь, и твоя нора никогда не обвалится, в ней будет тепло, и туда не просочится вода.
– Хорошенькое будущее ты мне пророчишь, – усмехнулся Рихард. – Но, даже отвлекаясь от меня, остается еще один фактор. Ты забыла, что меня ищут другие люди и рано или поздно, пусть через год или два, но найдут.
– И ты улетишь с ними, хотя мир признал тебя своим?
– Не оставаться же навсегда в этом болотистом раю…
Рики наклонилась, ворохнула клювом птенцов.
– Дети сыты и спят. Идем, я должна тебе кое-что показать.
Шли быстро, словно хотели поспеть до начала ледяного дождя. Рики пару раз порывалась взлететь, но приноравливала шаг к маломощной побежке человека. Миновали пойму и песчаную косу с ветчинными кустами, выращенными для Рихарда. Еще немного, и открылась степь. Сейчас она была пуста, стадо джейранов спешно уходило вдаль.
– Смотри, ты этого хотел.
Совсем рядом, в двух сотнях шагов, зашевелилась земля. Рихард покачнулся и с трудом устоял на ногах, на все его чувства обрушился мощный телепатический удар. И хотя Рихард был практически глух к телепатии, но сейчас он не мог остаться безразличным. Невозможно понять, кто действовал в этот миг: Рики, трава или весь нелепый, но завершенный в своей нелепости мир.
Земля – рыхлая плодородная почва, уходящая на неведомую глубину, – вздыбилась горбом, вниз посыпались комья. Земляная гора оседала, разравниваясь на глазах. Еще пара минут – и на свежевскопанном поле выросла девяностометровая башня галактического разведчика. Рихард спотыкаясь побежал к ней. Даже издали он видел, что звездный странник в полном порядке и готов к полету.
Через сотню шагов перехватило дыхание, Рихард остановился на самом краю взрыхленного участка. Земля здесь была пронизана множеством тончайших корней и уже начала порастать нежной зеленью. Несколько часов – и следа не останется от титанических подвижек, что происходили здесь.
– Улетай.
Рихард обернулся и увидел, что Рики подошла и стоит сзади него.
– Улетай, – повторила Рики. – Мир признал тебя своим, но ты не признал его, поэтому – улетай и не возвращайся.
– Я непременно вернусь, и очень скоро. Твой мир чудесен, его нельзя так просто бросить. И еще… сейчас, когда корабль поднимался из глубины, я, хотя и не владею телепатией как следует, многое почувствовал. Курган, где живут еврашки, не пуст, там что-то есть, огромное и непонятное. Его непременно надо достать, только так, чтобы не повредить еврашкам.
– Зачем?
– Ради знания. Люди так устроены, нам обязательно надо знать.
– Знание о мертвых вещах не имеет смысла, но, если это так важно для тебя, я расскажу. Меня в ту пору не было, это память травы, так что не обессудь, что рассказ будет бессвязным. Когда-то давно сюда прилетел корабль. Там были не люди, а совсем другие существа, не похожие ни на тебя, ни на нас. Их корабль был много больше твоего, и существ там тоже насчитывалось много. Опустившись, они выжгли все на сотню шагов вокруг своего звездолета, а потом поставили… сейчас я скажу, как это на твоем языке… да, они поставили силовое поле. Так они хотели отгородиться от мира, в который прибыли. И добро бы они оставались под своим колпаком, но они начали выходить за поставленную ими же границу и убивать. До этого мы не знали такого понятия. Они убивали животных и птиц, выдирали с корнем растения, причем делали это не для еды, а ради мертвого знания. Они полагали, что понять живое можно, только умертвив его. Впрочем, может быть, все было не совсем так – все-таки это память травы, а трава многое не способна понять. Но в любом случае незваные гости нарушили течение жизни, и с этим надо было что-то делать. Пришельцы не слышали или не хотели слышать, когда к ним мысленно обращались, но легко поддавались внушению. Их заставили выйти из корабля всех разом, после чего их звездолет утонул. Они пытались вытащить его наверх, но их мертвая техника тоже тонула или ломалась, одежда и приборы в два дня были съедены травой. Вскоре они остались без своих мертвых вещей, один на один с миром. Но и тогда они продолжали убивать, на этот раз – для еды и из страха. Трудно поверить, но трава вспоминает, что они убивали даже самих себя. Ни одно из этих существ не было убито нами. И ни единое из этих существ не сумело вписаться в мир. Один за другим они переставали жить и уходили к траве. И трава не стала сохранять их генокод. Память – самое прочное, что есть на свете; то вторжение крепко запомнилось траве, поэтому, когда появился ты, твой корабль был сразу утоплен, а ты раздет. Птицы и большинство животных откочевали из этих мест, поскольку опасались, что ты начнешь убивать. А я поверила в тебя и пришла помогать. Теперь ты знаешь все и можешь улетать и не возвращаться.
– Нет уж, теперь я точно вернусь, и очень скоро. Такое сокровище не должно пропадать в земле.
– Ни ты, ни твои соплеменники ничего не найдут. Я попрошу траву, и, хотя это будет непросто, очень скоро в земле не останется ничего, кроме ржавчины.
– Но почему? – выкрикнул Рихард.
– Ты мог бы жить здесь, ведь в небе у тебя нет ни семьи, ни друзей, ни настоящего знания – ничего, что составляет суть жизни. Недаром же ты в одиночку мотался между звезд. Но и этот мир, ставший для тебя своим, оказался тебе не нужен. Как ты недавно мысленно назвал сам себя? Перелетный марабух? Ну, так и улетай. А наших детей я выращу одна.
Рихард попятился и сел в рыхлую землю. Только теперь он понял, кого напоминают сбившиеся в комок птенцы.
Спасти человека
Спасатель был красавцем. При всем старании я не мог бы достать и до колена его экзоскелета. Броня на груди отливала синью перекаленного железа, хотя это был и вовсе не металл, а материал куда более прочный. Две мощные руки (рук у человекоподобных механизмов традиционно было по две штуки) и дюжина иных приспособ, умеющих сверлить, резать, сваривать, стрелять и не знаю, что еще. Были там и электрические разъемы, хотя большинство выводов находилось в голове. Собственно, кроме всевозможных контактов, в голове и не было ничего – ну, может быть, какие-то сенсорные выводы, которые конструкторам хотелось поднять повыше. Короче, спасатель выглядел очень совершенной машиной, куда там моему Карьеру. Только Карьер, несмотря на наличие имени, и есть машина, в меру умелая, в меру тупая, а спасатель был человеком.