Координатор напугал его своим неожиданным появлением, возникнув словно привидение в тускло освещенном пространстве.
— Жерар, дружище! А как накурил… что это ты здесь смотришь?.. Уединился… Порнушку?.. Ну-ка, ну-ка… Брось… давай-ка лучше поговорим!..
Координатор весь так и лучился сарказмом. Он выхватил пульт из расслабленных пальцев Бронье и нажал красную кнопку выключателя.
— Зачем?!.. — взвился Бронье. — Сейчас будут новости CNN из России!.. Я жду, как дурак… а ты… — Бронье обиженно потянулся за пультом.
— Да знаю я уже эти новости, Жерар, — изменив тон, презрительно усмехнулся координатор. — Все уже знают, один ты ничего не знаешь… Наша птичка благополучно приземлилась. А наш нежный маленький принц преспокойно ступил на российскую землю в спецаэропорту в Дивноморском… в сопровождении небезызвестного нам генерала Шевцова… старого хрена… Ну, как тебе это?.. А?.. Хорошие новостишки?..
Язвительная рожа координатора окончательно добила Бронье.
— Этого не может быть… — в изнеможении пролепетал он, растерянно заморгав слипшимися ресницами. Глаза давно уже слезились от неумеренного курения. Обычно он себя предельно ограничивал. Но сегодня…
— Короче, — прекратив едкие шутки, серьезным тоном продолжил координатор. — Принц долетел. Россия идет на сближение с арабским миром… Договоры… контракты… нефтяные поставки… деньги… миллионы зеленых… И все это с твоей легкой руки! Молодец, Жерар! Ты вообще-то на чьей стороне играешь? Или это просто ловкий случайный гол в свои ворота?!
— Он не мог долететь… — упрямо гнул свое Бронье. Его глаза то собирались в кучку, то разбегались в разные стороны. От прежней лихой уверенности в себе не осталось и следа. Сейчас это был совершенно не тот человек, который еще вчера цинично снимал «Командирские» часы с бездумно убитого им человека, упиваясь безнаказанностью и властью. — У меня там было два стрелка!.. Два снайпера!.. Два…
— Да хоть двадцать два!.. Все это может теперь перейти в руки России… Все эти нефтяные миллионы… доллары… и… если ты не понимаешь, что это значит, я тебе объясню. Это очень плохо! Жерар…
Бронье в отчаянии замотал головой.
— Не-е-ет…
— Ты не справился с работой, — со змеиным спокойствием заявил координатор, озарив Бронье полуулыбкой Джоконды.
— Я сделал все, что мог… — прошептал тот сдохшим, потухшим, абсолютно безнадежным голосом, в котором даже не слышалось хрипотцы и разнообразия звуков и чувств. Только один, какой-то педерастический тон… подавленный и черно-белый.
— Надеюсь, оба твои стрелка мертвы, — жестоко продолжал добивать его координатор, — потому что если они живы… — Бронье с тоской впился в него испуганным взглядом. — Так вот, если они живы, тебе очень плохо будет, Жерар. — Координатор отвернулся.
— Да… — Бронье, шатаясь, поднялся и неверной походкой двинулся к выходу. Куда девалась его замечательная военная выправка.
— Запахни за собой створки, Жерар. Я не хочу вставать, — бросил координатор ему в спину.
Сказочная турецкая ночь накрыла Бронье черным одеялом из детских кошмаров. «…В черной, черной комнате стояла черная, черпая кровать… На черной, черной кровати лежало черное, черное одеяло…» — припомнился ему завалявшийся в памяти далекий зловещий шепот соседской девчонки, вещавшей голосом прорицательницы страшную сказку… Иногда детство достает нас в самый неподходящий момент, бьет по голове, когда ищешь понимания и поддержки, вместо того чтобы прибавить сил и не дать сорваться с колес…
Бронье захохотал, как помешанный, и бросился на колючую проволоку… Рука самопроизвольно потянулась к пистолету…
Черное одеяло накрыло его с головой, с потрохами, со всем его страхом. Сквозь тело будто промчался электрический ток, тряханул и ушел в землю… Из-под воображаемого одеяла, судорожно дернувшись, высунулась неестественно вывернутая рука. Пальцы распрямились и замерли. Пистолет вывалился в траву…
Его нашли только под утро и спешно отправили в госпиталь, где он провалялся с неделю в какой-то жуткой горячке. А еще через неделю Бронье, хмурый и злой, снова приступил к работе, сделав несколько разнообразных выводов на свой счет. В тот момент он был абсолютно уверен, что больше не допустит ни одного промаха.
Виктор пришел с работы раньше обычного. Его невыносимо влекло домой, но в то же время он этого и боялся. Ему казалось, что Лена сразу обо всем догадается, стоит ему переступить порог, словно бы это вовсе не порог их дома, а порог затянувшейся между ними лжи. Он замешкался у почтового ящика, потом долго топтался у двери. Наконец, неловко открыв ее, он остановился на пороге. В квартире было непривычно тихо. Где-то уютно журчала вода. Тикали часы на стене в гостиной.
Лена выглянула из ванной и сразу заметила, что он пьян. С некоторых пор она стала к этому нетерпимой. С некоторых пор она ко многому стала нетерпимой. Ее раздражали незначительные мелочи, а некоторые просто выводили из себя. Она по-прежнему уходила от выяснения отношений, не скандалила и не ругалась. Но наполнялась до краев таким ледяным безразличием, что у Виктора стыло в груди и опускались руки. А она оттаивала и становилась похожей на прежнюю.
Лена стояла в слабо освещенном коридоре и смотрела на него выжидательно и заносчиво. Черный шелковый атласный халатик, схваченный широким поясом на тонкой талии… Светлые волосы сплошь накручены на бигуди… Завтра на их месте, как но волшебству, окажутся восхитительные пепельно-русые локоны, хаотично ниспадающие на плечи… Надменное, испуганное лицо… Прозрачные объемные глаза выплескивали интерес, неприязнь и тревогу… В негодующим, волевом порыве выразительно сведенные брови. Весь ее потрясающий облик источал неуверенность и решимость. В ней было что-то от марсианской Аэлиты: грозное непонимание, неприятие и царственность одновременно.
Виктор прислонился виском к дверному косяку. «Эта воинствующая инопланетянка свела меня с ума… парализовала мою волю… скомкала душу, как ненужный клочок бумаги, на котором нацарапана история моей жизни… Я полностью в ее власти… Она — мой палач… и моя надежда… изощренная мучительница… стервятница, питающаяся моей холодеющей кровью… Лена…»
— Стерва — это разлагающаяся плоть издохшего животного, на запах которой собираются гиены… и слетаются вороны… — зачем-то пробормотал Виктор заплетающимся языком.
— Чего?.. — в ужасе отшатнулась Лена.
— Так… ничего… пьяный бред…
— Витя?.. Ты в своем уме?
— А в чьем же еще?..
— Иди спать! — вдруг резко приказала она. — Я не могу тебя таким видеть…
— И часто ты меня таким видишь?..
— Да какая разница… — она брезгливо и высокомерно вскинула изящный подбородок. — Не хочу никогда видеть тебя таким…
А прозвучало это так, будто «вообще не хочу тебя больше видеть!»
— Да-а?! И что теперь?..
— Ничего. Иди спать. Ненавижу пьяных мужиков!.. Они сопливые и истеричные, как бабы!..
Виктор послушно ретировался в спальню и, не раздеваясь, рухнул в постель. Ее величество ему великодушно позволили занять свое место на супружеском ложе. «Вот и славно… — подумал Виктор. — Утро вечера мудренее. А завтра она оттает… Я протрезвею… Мы куда-нибудь сходим… И ты уж прости, друг Серега, но я ничего больше ей не скажу. В конце концов, она моя жена!.. А я ее муж… И наш Сережка даже не подозревает о тебе. Он меня называет папой. А моего отца — дедушкой… У нас все хорошо… А у Лены просто нервы… Может, она беременна от меня! А ты тут… снова пытаешься…»
Виктор не заметил, как заснул.
«Неужели мой бывший любовник снова ожил?!.. — злорадно усмехнулась Лена, заглянув в спальню. — Или снова умер… Мой любимый… — всхлипнула вдруг она, удостоверившись, что муж спит. — Ты, Витя, в моей жизни — гость… не хуже татарина, но все-таки гость. И слишком уж ты загостился в моей жизни… Но где же хозяин?.. Сережа!.. Ты где…» — Лена заплакала в голос.
Маленького Сережку сегодня дядя забрал в Мытищи, как чувствовал, что именно в этот день ей это будет нужно. Лена опустилась в кухне на кресло и наплакалась от души.
Незримое присутствие Сергея ощутилось ею в полной мере, оставалось только дотянуться и дотронуться до него. Но это и было самое невозможное, непостижимое суеверное таинство. Это все равно, что пройти по радуге или вдохнуть запах цветка, его не видя… насладиться по памяти вкусом знакомой еды, опьянеть, не приняв ни глотка вина, зарыдать, вспомнив о нарезанном луке… Беспощадное и изощренное коварство оборванной, но не окончившейся любви… Застарелая и вечно свежая тоска по несбывшемуся счастью…
«Он живой… Он где-то есть… Я не верю, что он умер… Он вернется ко мне из небытия… Я буду ждать. Я дождусь…»
Сегодня ее скрытая сущность неожиданно вырвалась на волю. Она не хотела демонстрировать мужу обнаженного проявления своих глубоко затаенных чувств. Но так уж вышло. Дай Бог, он завтра и не вспомнит об этом. Память влюбленных избирательна и предвзята. А эфемерная память пьяных наутро и вовсе полна сюрпризов. Можно, как паспорт, предъявить им все, что угодно. И они вынуждены будут принять. Любая правда будет им достаточно хороша или отвратительна. Если они зависимы, им придется поверить. «Завтра он протрезвеет… — подумала Лена. — Я успокоюсь и отойду… Мы куда-нибудь сходим… Он хороший человек и хороший муж… А я, точно, стерва. Питаюсь воспоминаниями об умершем возлюбленном… Вот только что делать, если воспоминания эти такие живые…»
Виктор, раскинувшись, лежал на кровати.
Лена вошла в спальню и, не особенно церемонясь, стянула с него одежду, швырнула в угол задохнувшуюся рубашку и измятые, утерявшие стрелки брюки… Завтра с утра ему придется их гладить…
Лена забралась на постель и прижалась к нему, со стоном втираясь в его распластанное по простыням тело, втискиваясь в его расслабленную плоть, прямо в незапертое нутро, в самую его распахнутую и распаханную для любого посева душу. Через несколько минут она, запыхавшись, откинулась на свою подушку и криво усмехнулась: «Ничего не поделаешь, дорогой, в нашей семье трахаю я… так что ты уж не обессудь…» Он с благодарностью принял семя любви, из которого потом прорастут стебли ее благополучия и покоя. «…Что выросло, то выросло…» — была любимая поговорка его матери, и в ней было достаточно мудрости на любой расклад. Ее запутавшийся сын принимал это, как догму, как руководство к действию, как неизбежное приятие жизни. Как рок.