нку для заточки карандашей, но только с четырьмя ножами. В то время все ученики-токари делали слесарные бородки. Применив изобретение своего мастера, девочки за один день обогнали зазнавшихся мальчишек на шестьдесят семь процентов. Правда, через несколько дней приспособление Ивана Вакуловича стало достоянием всего училища, и мальчики быстро сравнялись с девочками, но девочки еще долго ликовали и дразнили ребят.
Вот и теперь: отстав от 5-й группы, девочки все чаще поглядывали на своего мастера в тайной надежде, не изобретет ли он какое-нибудь приспособление, которое сразу бы продвинуло их вперед.
С надеждой, сменявшейся тревогой, посматривали они на первую ученицу своей группы — Марусю Родникову. А ту прямо лихорадило в работе. Она то сдавала контролеру столько звездочек, сколько не давал даже Паша, но из них чуть не треть оказывалась браком, то целый день возилась только с одной звездочкой, да так, не доделав, и бросала ее. Задумавшись, она иной раз даже не замечала, как «бьет» — дрожит — на станке Поковка. Подходил Иван Вакулович и строго смотрел на небрежно закрепленную деталь. Маруся спохватывалась, подводила к вертящейся поковке мелок и поправляла ее в патроне, а час спустя опять смотрела перед собой невидящими глазами и не слышала, как скрежещет неправильно заточенный резец.
— Это что? — сказал однажды Иван Вакулович и сердито повертел мизинцем в ухе, будто хотел освободиться от непереносимого звука.
— Я задумалась, — смутилась Маруся.
— Порча резца, трата времени, возможность травмы… — По мере перечисления Иван Вакулович загибал один палец за другим. — Куда ж это годится, а?
— Иван Вакулович, — жалобно, но с лукавинкой в глазах протянула Маруся, — вы же тоже задумываетесь, когда изобретаете!
— Что? — Мастер поднял удивленно брови. — Чем же ты занимаешься?
— Я… — Маруся запнулась. — Я тут одно приспособление хотела сделать, Иван Вакулович, а оно не получилось… — Она обиженно потянула носом. — Даже не знаю почему… А если б получилось, мы по двенадцати звездочек делали бы за смену, честное слово! А теперь… — лицо ее приняло озабоченное выражение, — теперь, Иван Вакулович, я хочу сразу два резца закрепить. Только вот не знаю, как лучше: чтоб один брал первую стружку, а другой вторую или чтоб они шли параллельно — один от начала поковки, а другой с середины. Как вы посоветуете, Иван Вакулович, а?
Иван Вакулович хмурился, но в глазах строгости не было.
— Ты это сейчас брось, — сказал он негромко, чтоб слышала только Маруся. — Да, брось, — настойчиво повторил он. — Ты технологический процесс знаешь? И делай все так. А душу, — перешел он на шепот, — покуда сожми. Развивай в себе ловкость, понимаешь? Развивай и развивай. Осваивай станок, чтоб узнать всю его силу, все повадки. Экономь время в каждом движении. А как дальше экономить уже будет не на чем, ну тогда душу отпусти. Тогда изобретай. Вот тебе мой совет. И не только совет, а прямо-таки приказание. Слышишь?
— Слышу, — не поднимая глаз, пролепетала Маруся; ресницы ее вздрагивали.
— Да, прямо-таки приказание! — строго повторил Иван Вакулович, сам удивляясь своему многословию.
Он медленно, будто сомневался, достаточно ли крепко все высказал, отошел.
Маруся проводила его взглядом, прерывисто, как обиженный ребенок, вздохнула и упрямо закусила губу.
Паша обтачивал хвостовик звездочки, когда услышал, что поблизости мотор вдруг запел басом. «Ого! — подумал Паша, не отрывая глаз от резца. — На чьем же это станке?» Некоторое время звук продолжался, потом что-то щелкнуло, будто лопнула пружина, и сейчас же послышался легкий вскрик. Паша вскинул голову: как-то странно перегнувшись, с побледневшим лицом, на пол медленно валилась Маруся.
Паша рванулся и подхватил девочку в тот момент, когда, падая, она вот-вот готова была удариться головой об острый угол станка.
12. РЕШЕНИЕ
После гудка комсомольцы собрались в клубном зале и долго с жаром говорили о первых днях работы на заводе.
Всем было приятно знать, что приток звездочек позволил сборочному цеху работать бесперебойно. Когда ученики строем возвращались с завода в училище, им пересек путь железнодорожный состав: на платформах стояли новенькие, сверкавшие свежей краской комбайны. И все почувствовали прилив такой гордости, будто плывущие к далеким степным просторам корабли были полностью делом их рук.
Только сегодняшний случай с Родниковой омрачал их радость.
Как это случилось, с обычной своей точностью и краткостью рассказал Иван Вакулович. Чтоб ускорить обточку хвостовика, Маруся пустила в ход сразу два резца, но не учла усиленного давления на деталь. Деталь вырвалась и угодила Марусе в плечо. Травма небольшая, простой ушиб, но Маруся испугалась и потеряла сознание.
— Где она? Где она сейчас? — чуть не со слезами допытывались девушки.
— Ничего опасного, — успокаивал их Семен Ильич, сам встревоженный всем происшедшим. — Посидит два-три дня дома с компрессами и вернется умней, чем была. А вот поговорить нам сейчас есть о чем, очень серьезно надо поговорить.
Говорили и Семен Ильич, и Денис Денисович, и Михайлов, и даже те комсомольцы, которые не очень-то горазды были выступать на собраниях.
Паша старался с одинаковым вниманием слушать и то, что говорил директор, и то, что с трудом выдавливал из себя сильно заикающийся постоянный оратор всех собраний Витя Семушкин. Но, как никогда раньше, слова почти не доходили до его сознания, что-то бередило его душу и не давало сосредоточиться. Он хотел тоже попросить слова и обстоятельно раскритиковать Родникову, а заодно и Сеню Чеснокова. Но когда он принимался мысленно строить свою речь, получалось так, будто он не Марусю критикует, а сам в чем-то оправдывается.
— Сычов, ты будешь говорить?
Из президиума на него смотрел Михайлов и ждал. Смотрели и Семен Ильич и Денис Денисович. Повернули к нему головы и все ребята.
Паша встал. Девушки ему зааплодировали. Это за то, что он спас Марусю. Ребята одобрительно загудели. Сеня, сидевший позади, похлопал его по спине.
Опустив глаза, Паша медленно пошел к трибуне. Но не дошел и остановился.
— Что же ты? — удивился Михайлов.
— Я… — Паша запнулся. — Я лучше потом, товарищ Михайлов…
И умолк.
— Ну, как хочешь, — понимающе сказал Михайлов, отпуская его кивком головы.
После собрания был вечер самодеятельности.
Паша выбрался из густо набитого зала и по пустынным коридорам прошел в свою комнату. Ему хотелось побыть одному. Но в комнате сидел Петро. Стриженый, он уже не казался таким необыкновенным, как прежде. Зажав ладонями уши, чтоб не слышать доносившегося из клуба пения и не поддаться соблазну побежать туда, он безостановочно твердил:
— У гуся на голове два глаза, у гуся на голове два глаза…
— Ты что бубнишь? — спросил Паша.
Петро перестал качаться, черные глаза оторопело уставились на Пашу. Вдруг цыганенок хватил себя руками по коленям и весело захохотал, показав крупные, ослепительно белые зубы:
— Заучился! Совсем заучился!
— А ты отдохни, — посоветовал Паша. — Пойди вниз, сыграй на гитаре.
Петро отчаянно затряс головой:
— Ныльзя. Завтра знаешь какой день? Завтра шабаш-день. Маруся придет, проверять будет. Все будет проверять, за всю неделю. Хорошо учил — хвалить будет, плохо учил — ругать будет.
— Не придет! — с неожиданной для себя горечью сказал Паша. — Она больна.
— Больна? — испуганно глянул цыганенок. — Ай-ай-ай!.. Такая хорошая девочка! — Он беспомощно оглянулся и совсем по-детски сказал: — Кто теперь проверять будет, а? Ты не хочешь, Сеня песни поет. Совсем некому проверять.
— Нет, почему же… — смутившись, пробормотал Паша. — Это ты напрасно. Давай твои книжки…
Когда час спустя в комнату заглянул Семен Ильич, он увидел Пашу и цыганенка сидящими рядом у стола. Петро, высунув кончик языка, писал, а Паша следил за его пером и подбадривал:
— Ну, правильно. А ты сомневался!.. Теперь пиши общий знаменатель. Правильно.
Заметив директора, ребята встали.
— Вы, Сычов, тоже с ним занимаетесь? — спросил Семен Ильич.
В голосе его Паше послышалось удивление.
— Да… То есть нет… Я Родникову заменяю, — потупившись, пробормотал Паша.
Семен Ильич подошел ближе, положил ему руку на плечо.
— Семен Ильич, — поднял Паша на директора повлажневшие глаза, — разрешите мне завтра отлучиться. У меня весь вечер… — Он запнулся, опять потупился и еле слышно прошептал: —…сердце болит.
— В город? Ну что ж, — живо отозвался Семен Ильич. — Поезжай. Я скажу коменданту.
Он пошел к двери, но на пороге обернулся и опять сказал:
— Поезжай. Это хорошо.
13. СЕРЬЕЗНЫЙ РАЗГОВОР
В воскресенье, перед вечером, все ребята высыпали на футбольную площадку. Общежитие опустело. Паша тщательно почистил костюм и с увольнительной запиской в нагрудном кармане отправился в город.
На зеленой Черемушкиной улице он нашел нужный номер и остановился перед маленьким домиком под черепичной замшевшей крышей. На подоконниках, за вымытыми до сияния стеклами, цвела герань. Паша вспомнил вот такой же старенький домик в своей родной Лукьяновке, спаленный немцами, и ему стало грустно. Он постоял, вздохнул и негромко позвякал щеколдой. Калитку открыл высокий худой старик с бронзовым лицом и черными живыми глазами. И по этим глазам Паша сразу догадался, что перед ним Марусин отец.
— Еще один, — сказал старик, оглядывая Пашу с веселым любопытством. — Целый день гости. Вот повезло Мане!
— Здравствуйте. — Паша приподнял фуражку. — А разве наши уже приходили?
— Ого! Трое девчат — раз, Саша-изобретатель — два, Сеня с медалями — три. А тебя как звать?
— Павел.
— А, Па-аша! — дружелюбно протянул старик. — Первый токарь. Слыхал, как же! Вот ты какой… Ну, заходи, заходи!
Паша подумал: «От кого же он слыхал? От Маруси? Так она меня только ругает».
Дворик был крохотный, и Паша сразу заметил, что главное здесь — сад, который со всех сторон подступал к дому, протягивая в окна свои мохнатые ветки.