Порой в голове прояснялось, и тогда девочка снова могла думать и чувствовать. Но пустота по-прежнему оставалась проблемой. Тереза больше не помнила, каково это — ощущать себя полной. Прежней стенки из мышц и вен, защищавшей ее от мира, больше не было.
Девочка постоянно пребывала в затмевающем любые другие чувства страхе. Она боялась двигаться, боялась есть, боялась разговаривать. Страх рождался из пустоты, от осознания собственной беззащитности. Если она протянет руку, та треснет, как яичная скорлупа, стоит ей соприкоснуться с внешним миром. Поэтому лучше не шевелиться.
Беседы врачей с Терезой ни к чему не привели, и ей начали давать таблетки. Маленькие овальные таблетки с бороздкой посередине. Дни и недели тянулись, сливаясь в однообразную массу. Тереза не знала, сколько времени провела в больнице к тому моменту, как в окружающую ее темноту пробился лучик света. Она вспомнила ощущение пылающей головы и как на нее набросили пожарное покрывало. Вот теперь краешек покрывала приподняли. Голоса зазвучали четче, контуры обрели резкость.
Несколько дней Тереза провела, заглядывая в образовавшуюся щель и регистрируя происходящее вокруг. Она не чувствовала ни радости, ни печали, но однозначно ощущала себя живой.
Наконец она решилась приподнять покрывало и явиться на свет. Вылупившейся из кокона бабочкой ее, конечно, не назовешь. Она по-прежнему оставалась пустой Терезой, но теперь она обрела свою оболочку и притворялась живой настолько убедительно, что иногда сама в это верила.
Тереза продолжала принимать таблетки под названием фонтекс — то же самое, что прозак, как узнала она, — и ходить на приемы к психотерапевту. Она вспомнила, каково быть прежней Терезой, каково играть прежнюю роль. Опять же ей удавалось быть настолько убедительной, что она сама верила в свою игру.
В конце февраля, почти два месяца спустя после того, как ее положили в больницу, Терезу отпустили домой. Она сидела на заднем сиденье автомобиля и разглядывала свои ладони. Это ее руки, они прикреплены к ее телу и принадлежат ей. Теперь она это понимает.
За две недели до выписки к ней пришла учительница и принесла задания по всем предметам. Тереза прилежно все выполнила без каких-либо проблем. Слова и цифры быстро и умело обрабатывались мозгом, поскольку ему больше не мешали тревоги и волнения, присущие обычным земным людям. За две недели Тереза нагнала весь материал, который пропустила за время отсутствия, и даже ушла немного вперед.
Когда Тереза вернулась в школу, одноклассники держались от нее подальше. Иного она и не ждала. Дженни, которой предстояла очередная операция по выправлению носа, бросила в ее сторону: «Ну что, психованная, тебя выпустили из дурки?» — но прикусила язык, стоило лишь Терезе взглянуть на нее.
Юханнес с Агнес приходили навестить ее в больнице незадолго до выписки, да и в школе не сторонились ее. Однажды на перемене Тереза рассказала им о сложностях жизни в психиатрическом отделении, ведь любые предметы, которые пациенты могли бы использовать, чтоб совершить самоубийство, оттуда удалены. Забавная деталь.
Тереза смотрела на старых друзей, и внутри ее родилась мысль: «Они такие красивые. Они мне очень нравятся». Это было одновременно и правдой, и неправдой. Терезе приходилось повторять про себя эти слова, будто убеждая себя в чувстве, которого она на самом деле не ощущала.
С Микке было гораздо проще.
Как-то раз, когда Тереза прогуливалась по двору школы на перемене, она заприметила Микке, курящего в углу у подсобки со спортивным инвентарем. Тереза подошла к однокласснику, взяла предложенную им сигарету, затянулась и даже смогла удержаться от того, чтобы не раскашляться.
— Как дела? Ты теперь официально псих, да? — спросил Микке.
— Не знаю. Наверное, да. Таблетки-то я принимаю.
— У меня мать тоже таблетки жрет. Да не по одной. Если забудет, съезжает с катушек.
— Как это?
— Ну, один раз она… начала орать, что в духовке прячется свинья.
— Живая?
— Нет, запеченная. Но она якобы ожила и сейчас выпрыгнет, чтобы укусить ее. Но у тебя пока такого нет, верно? — предположил Микке, взглянув на Терезу.
— Не знаю. Пока нет, но если я постараюсь…
Микке рассмеялся, и Тереза почувствовала себя… нет, не довольной, но спокойной. Микке ничего не требовал от нее. Даже Юханнес с Агнес были в этом плане для нее угрозой. Они ждали от Терезы определенного поведения, а Микке, наоборот, казалось, был гораздо более расположен к ней теперь, когда она считалась психом. И то ладно.
Подойти к компьютеру Тереза решилась только на четвертый день после выписки из больницы. Она совсем отвыкла от компьютера за время лечения. Она смотрела на металлическую коробку, экран и клавиши и видела вместо всего этого источник заразы. Стоит ей нажать кнопку включения, и болезнь навалится на нее с прежней силой.
Но как же Терез?
Глубоко вздохнув, Тереза села за письменный стол и открыла ящик Пандоры — вошла в свою электронную почту. За время ее отсутствия там накопилось множество спама, а среди всей этой мишуры затерялось пять — нет, шесть! — писем от Терез. Она прочла их все подряд. В каждом письме, кроме первых двух, по одной строчке — вопросы: почему она не пишет, почему она не отвечает? А в последнем письме Терез сообщила:
«Все, больше писать не буду».
Тоска нахлынула на Терезу, но поток печали что-то остановило, прежде чем девочка испытала боль от нее. Иногда Терезе казалось, она видит, каким образом лекарства работают внутри ее: появляется электропила и отрезает все эмоции в верхнем и нижнем регистре. Убирает крону дерева и корни. Остается лишь голый ствол, который Тереза таскает за собой.
На экране светилось белым самое последнее письмо Терез.
Нажав кнопку «Ответить», Тереза написала:
«Я болела. Лежала в больнице. Там не было компьютера. Я не могла тебе написать. Теперь я снова дома. Я скучаю по тебе. Можно, я приеду к тебе на выходные?»
Отправив письмо, девочка села на постель и прочла стихотворение Гуннара Экелёфа[28] «Голоса из-под земли» три раза подряд. Она отчетливо понимала каждую строчку.
Я тоскую с черного квадрата на белый.
Я тоскую от красной нити к голубой.
Тереза пролистала весь сборник. Раньше она не могла разобрать ни слова в стихотворениях Экелёфа, а сейчас ей казалось, будто каждое стихотворение обращено лично к ней. Он тут же сделался ее любимым поэтом. Он явно все понимал.
Ты пришел из смерти,
Чтобы постепенно
Тебя уничтожила Жизнь.
Девочка продолжала листать книгу, обнаруживая все больше совпадений, все больше описаний, абсолютно соответствующих ее представлениям о мире. Нехотя она отложила сборник в сторону, чтобы проверить почту. Терез ответила ей:
«Хорошо что ты дома приезжай скорей».
Тереза возликовала, но тут же появилась электропила и принялась за дело. Счастье было выпилено при попытке скрыться, оно провалилось меж ребер и приземлилось в животе в виде маленького обрубка радости. Как-никак, но радости.
Понадобилось несколько утомительных бесед с Марией, чтобы при поддержке отца наконец получить позволение съездить в Стокгольм. Терезе пришлось прибегнуть к последнему аргументу, который, вообще-то, был ниже ее достоинства.
— Это единственное, что способно меня порадовать, — заявила она матери.
Мария сдалась, а Тереза почувствовала себя так, будто испачкалась. Но самое главное, ей разрешили поехать. Только велели не забывать про таблетки.
Антидепрессанты стали новым коньком Марии. Если раньше она ничего о них не знала и относилась к ним скептически, то теперь, после того как дочь побывала в больнице, Мария почитала фонтекс даром Божьим. Только благодаря таблеткам Тереза снова дома и более или менее в порядке. Благодаря таблеткам у Марии больше нет депрессивной дочери. Тереза энтузиазма матери не разделяла, но до поры до времени решила принимать антидепрессанты, как предписано — три раза в день. В субботу утром девочка кинула в сумку упаковку таблеток, нового друга Экелёфа и mp3-плеер. Голос Конора Оберста сопровождал ее всю болезнь, и Тереза знала назубок каждое слово, каждую мелодию. Этот парень по-прежнему чего-то стоил. Поезд отныне был для нее всего лишь средством передвижения. Тереза смутно помнила, как раньше волновалась, боялась, не могла усидеть на месте от нетерпения. Больше нет. Когда она написала Терез, что скучает по ней, как и многое другое, это было одновременно и правдой, и неправдой. Она едет в Стокгольм. Они с Терез воссоединятся и снова станут одним целым. Так и должно быть, но беспокойства или особых надежд этот факт в ней не будил. Он просто есть, и все.
И тем не менее. Когда Тереза вышла на станции метро «Сведмюра» и пришла на перекресток, откуда виднелся балкон квартиры Терез, в ее мире вдруг возник цвет. Ее пустоту заполнила какая-то краска. Какая? Тереза прикрыла глаза и прислушалась к этому чувству. Оно было настоящим, она была рада его появлению.
Фиолетовый.
Темно-фиолетовый цвет. Закинув сумку на плечо, темнофиолетовая Тереза направилась к подъезду.
Дверь открыл Джерри. Раздражение на лице сменилось широкой улыбкой, когда он увидел Терезу. Дотронувшись до плеча девочки, он практически втолкнул ее в квартиру.
— Привет, Тереза! Давненько ты у нас не была, — радостно выпалил Джерри. — Терез говорит, ты болела. И что с тобой приключилось?
— Ну, я…
Пытаясь объяснить, через что ей пришлось пройти, Тереза вдруг будто забыла все слова. Конкретного диагноза ей так и не поставили, иначе бы она его назвала.
— С головой проблемы были, да? — предложил свою версию Джерри, так и не дождавшись ответа.
— Ага.
— Ясно. Но сейчас тебе лучше?
— Да, я в порядке.
— Вот и отлично. Терез у себя. У нас тут такое происходит, с ума сойти можно!
Тереза решила, что он говорит о шумихе вокруг песни «Лети». Целых два месяца она не читала газет, не слушала радио и не выходила в интернет, поэтому понятия не имела, что стало с тем простеньким клипом, который они сделали вместе когда-то давно, в другой реальности.