Остались лишь Анна Л., Сесилия и Тереза. Терез сказала, что лучше просто посмотрит со стороны, и наблюдала за происходящим, сидя на столе и напевая «Спасибо за музыку».
Анна Л. подошла ближе к верстаку. Ей вручили тонкое шило, потому что ее бумажка была на опасно близком расстоянии от сердца. Девочка нахмурила лоб, занесла руку с шилом и посмотрела в глаза Максу, в которых не было видно зрачков. Потом затрясла головой и опустила руку.
— Не могу, — произнесла Анна Л. со слезами в голосе. — Это безумие какое-то. Нельзя так делать. Вы не имеете права.
Соскочив со стола, Терез подошла к девочке:
— Хочешь посидеть в машине?
— Нет, но я просто не могу, — покачала головой Анна Л., с навернувшимися на глаза слезами.
— Можешь, ты должна, — настаивала Терез.
— Но это ненормально!
— Нормально, — сказала Терез и схватила девочку за запястье. — Очень даже нормально, — добавила она, направив ее руку и ударив Макса шилом вместе с Анной Л. Шило вошло лишь наполовину, поэтому Терез ударила по нему ладонью, чтобы вогнать в плоть до самого конца. Анна Л. села на корточки у стенки, обхватив руками голову, Терез снова заняла наблюдательный пост на столе, а Сесилия вонзила в плоть Макса большой гвоздь.
Тело Макса Хансена безжизненной грудой лежало на сдвинутых верстаках, перфорированное в тринадцати местах и мертвенно-бледное из-за потери крови. Торчащие из окровавленных бумажек рукоятки инструментов и шляпки гвоздей вздымались в такт слабому дыханию Макса. Его глаза были подернуты пеленой, когда зрачки вернулись на место и он остановил свой взгляд на Терезе. Макс повернул голову, будто хотел что-то сказать. Тереза больше не боялась, что он закричит — сил вряд ли хватит, — и сорвала с губ полоску клейкой ленты.
— Тереза… — прошептал Макс.
— Да? — спросила она, наклонившись ближе к его мраморно-серому лицу.
Губы Макса практически не шевелились, а слова были просто слабыми выдохами, когда он произнес:
— Мне было хорошо, мне было хорошо, хорошо…
— Только один вопрос: материал о Терез, который у тебя на руках. Он все еще может попасть в прессу? — поинтересовалась Тереза.
Макс чуть шевельнул головой, будто пытаясь ею покачать и сказать «нет», а потом продолжил шептать:
— Мне было хорошо, мне было хорошо…
— Здорово, конечно, что ты так думаешь, и немного жаль в то же время, — прокомментировала Тереза, пожав плечами. — Сейчас ты, вполне возможно, изменишь мнение.
Взяв в руки дрель, которая весь день пролежала, заряжаясь, Тереза включила ее. Сверло размером с мизинец совершало двадцать оборотов в секунду. Она показала его Максу Хансену, мотор взревел, и Тереза направила дрель точно по центру бумажки со своим именем.
Наконец раздался крик, которого она так ждала.
Девочки собрались вокруг тела, которое дергалось, будто вытащенная из воды рыбина. Кровь пульсирующими толчками хлестала из дырки в виске. Стоящая в изголовье Терез стряхнула прилипшие ко лбу Макса волосы и велела всем подойти поближе.
Они встали еще плотнее, четырнадцать девочек, все вместе. Раздался хрип, а потом тело Макса Хансена замерло. Кровь свернулась, и теперь темная точка на виске притягивала к себе девочек все ближе и ближе, пока тоненькая струйка дыма поднималась в воздух наподобие паутины.
Они глубоко вдыхали, всасывая в себя то, чем раньше был Макс Хансен, позволяя субстанции занять место в их собственном кровообращении. Но дыма было мало, слишком мало. Некоторые девочки тянулись к дырочке в виске губами, пытаясь высосать то, чего там больше не было. Они чуть ли не поцеловали Макса в попытке заполучить последние драгоценные частички дыма.
Наконец девочки выпрямились. Свет в гараже слепил, наполненный железом запах крови резал ноздри, а звук подошв, прилипающих и с хлопком отрывающихся от пола, оглушал. Девочки прерывисто дышали и занимали место в своих настежь открытых телах.
— Мы здесь, — заключила Терез. — Теперь мы здесь.
Ночь многие провели в слезах. Восприятие обострилось необыкновенным образом, и сейчас они были одним обнаженным нервом. Девочки утешали друг друга, засыпая в обнимку или просто лежа рядом и тихонько гладя друг друга по лицу.
Однако, несмотря на слезы, в воздухе витала радость. Это была радость иного рода. Настолько сильная и пронизывающая, что она походила на скорбь. Она обжигала, и все понимали: это не сможет длиться вечно. Сплотившись, они могли продлить ее, но рано или поздно она утратит свою яркость и покинет их. Вот откуда скорбь.
Этой ночью им тоже не удалось выспаться. Еще до рассвета девочки отправились в гараж, чтобы под покровом темноты прибраться. Завернутое в черный полиэтилен тело Макса Хансена отнесли к могиле и сбросили в яму вместе с одеждой. Затем засыпали камнями и песком, аккуратно уложили на место клочки торфа с травой и все притоптали. Недели через две все зарастет и границ бывшей ямы не будет видно. В гараже все вымыли, почистили все инструменты и отдраили верстаки.
Убравшись, девочки собрались на мостках, чтобы встретить рассвет. У Линн до сих пор глаза были на мокром месте, но не по той причине, какую предположили остальные. Первые лучи успели немного согреть их, когда Линн, скрестив руки на груди, повернулась к Терезе и сказала:
— В следующий раз я сама хочу сверлить.
Подобного Тереза не ожидала. Посмотрев на насупившуюся Линн, девочка рассмеялась, и вскоре ее смех подхватили другие.
— А что? — злобно оправдывалась Линн. — Мне почти ничего не досталось!
Смех быстро стих, и девочки молча обменялись взглядами. Теперь они все чаще понимали друг друга без слов. Оказалось, многие согласны с Линн.
Следующий раз. Значит, будет следующий раз.
В двенадцать девочки начали транспортировку к автобусной остановке. Терез провела с Анной Л. долгую беседу, и та сказала, что хочет остаться частью группы, но ей понадобится помощь остальных. Разумеется, они были готовы ей помочь, ведь именно поэтому они — сплоченная стая, а не просто четырнадцать девчонок. Девочки стояли вокруг Анны Л., делясь с ней силой. Ронья предложила отогнать ее машину к ней домой, чтобы Анна Л. могла поехать на автобусе с остальными и побыть с ними подольше.
Оказалось, идея — отличная. Сев в автобус, где они заняли все последние ряды, Анна Л. оказалась в самой обычной обстановке, но теперь она больше не чувствовала себя беззащитной или напуганной. Она была среди своих — умерших, а потом восставших из могилы. Они ее сородичи, готовые обнажить клыки и встать на ее защиту. Наконец ей удалось переварить опыт этой ночи и почувствовать радость, которую разделили другие девочки.
— Вы — мои, верно? А я — ваша. Мы теперь одна команда, по-настоящему. Мы способны на все и никогда не подведем друг друга, правильно?
Вопрос был скорее риторическим. Анна Л. глубоко вздохнула и развела руки в стороны, будто лишь сейчас выбралась из могилы.
Девочки расстались, договорившись встретиться в следующее воскресенье на привычном месте. Тереза поехала вместе с Терез в Сведмюру. Впервые за последние сутки они оказались наедине, но почти всю дорогу молчали. Обсуждать происшедшее или реакцию других девочек не хотелось. Ведь они больше не были «другими». И разговаривать о них так, будто их нет рядом, не выходило.
Лишь когда они прощались у подъезда, Терез произнесла:
— Было хорошо.
— Да, — согласилась Тереза. — Очень хорошо.
Пока Тереза ехала в метро, а потом и в вагоне поезда, у нее в голове крутилось лишь одно слово. Оно плескалось в ее черепе, словно рыбина, которой тесно.
«Урд. Урд. Урд».
Голоса под землей. С одной стороны, Тереза осознавала, что все это — галлюцинация, родившаяся вследствие кислородного голодания. Но с другой стороны, так все и было: Урд пришла к ней, легла рядом, а затем натянула на себя ее кожу, как плотно облегающее платье. Отныне Урд — не просто имя. Теперь это она сама.
Тереза проснулась в понедельник в шесть утра и почувствовала себя как теленок, которого выпустили на луг. После долгой зимы двери хлева наконец распахнулись, и впереди ее ждало лето, зелень и цветы. Лучше всего ее состояние описывало слово «резвость». Стоя у окна и глядя в сад, Тереза чувствовала себя резвой. Пружинящее ощущение было не только в ногах, но и во всем теле.
Час спустя проснулись все остальные, а Тереза притворилась изможденной. Она долго терла глаза, чтобы они покраснели. Когда Мария вошла к ней в спальню, Тереза объяснила матери, что у нее совсем нет сил и вставать она не будет. Мария со вздохом пожала плечами и оставила дочку в покое.
Как в том стихотворении Боба Ханссона, которое она прочла год назад: мужчина звонит на работу и говорит, что сегодня не придет. Почему? Он болен? Нет, наоборот, он слишком здоров. Завтра, если почувствует себя хуже, возможно, явится на работу.
Тереза лежала, легонько подпрыгивая на кровати, с нетерпением ожидая, пока все домашние не разойдутся по своим делам и она останется дома одна. Наконец дом опустел, и она поднялась с кровати. Первым делом Тереза спустилась в кухню и налила себе стакан воды.
Сначала она долго разглядывала прозрачную жидкость, радуясь бликам, играющим на поверхности воды, и радужным зайчикам, заплясавшим на скатерти, когда она наклонила стакан, преломив свет. Затем Тереза поднесла стакан к губам.
Когда прохладная жидкость мягко полилась ей на язык, лаская горло, Тереза содрогнулась от удовольствия. А еще говорят, что у воды нет вкуса! Девочка ощущала то сладковатый, то солоноватый вкус железа, травы и почвы — вкус глубины и вечности. Глотать эту чудесную прохладу — настоящий подарок, а стакан таит в себе еще так много глотков!
Ей понадобилось минут пять, чтобы выпить весь стакан. Выйдя на улицу, Тереза была вынуждена присесть на крыльцо, потому что ее переполняла радость от остроты и яркости обрушившихся на нее ощущений. Она прикрыла глаза, зажала уши ладонями и сосредоточилась лишь на запахах. Запахах раннего лета.