— Это чистокровные собаки с острова Кубы, — объяснил им капитан, — без них я никогда не схожу на берег. Они оберегают меня лучше десятка вооруженных людей. Против же эпидемии сберечь они меня не могут. После заката солнца никогда не оставайтесь ни на палубе, ни на берегу, а запирайтесь в каюту. Точно также и экипажу своему не позволяйте выходить.
Данилов, не теряя времени, на другой день утром отправился с образцами товаров вверх по реке, где неподалеку находился в лагере сам король племени, занимавшийся торговлею слоновою костью. Григорий Петрович взял с собою двух матросов и очень скоро сдал свои образцы и вез обратно слоновую кость. На другой день король обещал прислать свой груз и помочь выгружаться. Возвращаясь в колонию, лодка налетела на какой-то <предмет> и пробила себе бок. Григорий Петрович направил ее поскорее к берегу, для того, чтобы спасти дорогую кладь. В воду никто из них идти не решался, так как за лодку несколько раз задевала акула, и они с трудом добрались до берегового тростника, где, стоя по колено в грязи, выбросили на берег слоновую кость. Починить лодку они не могли и за густым громадным тростником, незамеченные никем, они тоже не могли надеяться на какую-либо помощь. Григорий Петрович приказал своими матросикам остаться при лодке и при товаре, а сам пошел по берегу, надеясь, что он дойдет до такого места, откуда его увидят или услышат и вышлют на помощь. Сначала он шел хотя и по грязи, но все-таки по небольшим тропинкам, но потом лесная чаща стала совершенно непроходимою и ему пришлось идти по тростнику по колено в воде. Такая прогулка вскоре его так утомила, что ему пришлось отдыхать.
Между тем, время летело и он очень хорошо знал, что ночь, проведенная в такой грязи, даром не обойдется и будет ему жизни. Отдыхал он уже несколько раз, и за какой-нибудь час до заката солнца, встав опять, чтобы пробираться снова, он услыхал нечто вроде рычания и увидал за несколько сажен пантеру.
Данилов бросился в другую сторону и, в то же самое время, ему послышались где-то поблизости голоса и какие-то звуки. Бежать он не мог, потому что вязнул в тине, но и пантера тоже бежать не могла, хотя приближалась к нему все ближе и ближе. Всего шагов за пять от страшного зверя Данилов почувствовал, что силы его оставляют, и, точно как сквозь сон, услыхал еще раз голоса и какой-то рев, а затем он без чувств упал, в камыши.
Дело было вот в чем.
К вечеру Агин стал беспокоиться, что капитан его долго не возвращается. Вместе с ним стали беспокоиться и некоторые матросы, а один из матросов предложил отправиться на встречу.
— Да уж ему не вернуться, — злобно улыбаясь, сказал Оливарес.
— Как не вернуться? — с ужасом вскричал Агин. — Надо отправиться к нему.
— Ни к чему. Собак у нас нет, а кроме собак в камышах его никому не спасти, — спокойно проговорил Оливарес. — Завтра мы его найдем, но только неживого.
— Если вы знали, — вне себя крикнул Агин, — что отправляться в лагерь дикарей так опасно, то отчего же вы не предупредили Григория Петровича?
— Разве меня кто-нибудь спрашивал об этом? Я подчиненный, а он мой капитан или, лучше сказать, был им.
Говоря это, Оливарес со злорадством посматривал на Агина, но Агин не слушал его более. Он вплавь добрался до английской шкуны и рассказал английскому капитану в чем дело. Капитан не заставил повторять, а тотчас же спустился в лодку с тремя матросами и со своими громадными собаками. Агин, сидя в лодке, только и думал, как бы спасти своего друга. «Жизнь за жизнь», думалось ему. Они причалили к камышам и бросились на услышанный ими крик. Надо думать, что Данилов, теряя сознание, громко закричал, и этот крик спас его, потому что собаки в один момент были около него и обратили пантеру в бегство. Бесчувственный Григорий Петрович был доставлен на «Елизавету» и заболел горячкою. На другой день началась выгрузка корабля и Оливарес, заступивший место капитана, принял слоновую кость и сдал свой товар. Когда все было готово, он вышел в море, потому что, кроме Данилова, на корабле заболело еще несколько матросов и умерло сразу два русских матроса, очень любивших своего капитана. Большая часть экипажа состояла из эстов. Оливарес подолгу говорил с каждым и убедил не идти в Европу, а повернуть в Америку и продать дорогую кладь, а деньги разделить поровну. Суля чуть не золотые горы, он заставил всех признать себя капитаном, а тех матросов, которым он не доверял, он постарался поместить около больного Григория Петровича для того, чтобы они заразились. Цели своей он достиг: на корабле образовалось нечто вроде лазарета, и один лишь Агин, не отходя ни на шаг от больного друга, оставался бодрым и здоровым.
Оливарес, между тем, получил отдельно от каждого матроса чуть что не клятву в верности, со своей стороны дал каждому по золотому на водку. Наконец, черед дошел и до Агина. Его позвали в капитанскую каюту. Когда от него потребовали присяги, он уклончиво отвечал:
— Я ничего еще сказать не могу, потому что капитан Данилов жив.
— Но ведь ненадолго. Скоро его и не станет, — сказал Оливарес.
— Напротив того, я думаю, что он поправится.
— Тем хуже будет для вас и для него, — сказал ему Оливарес таким тоном, что у него мороз пробежал по коже. — Намотайте это себе на ус.
Когда Оливарес мимоходом говорил матросам, что не мешало бы бывшему капитану скорее умереть, матросы, не смотря на страх перед ним, отвечали:
— Не надо бесполезного убийства. Это принесет нам несчастье.
К больному кушанье носил повар швед и Агин видел, что на этого человека он может положиться.
Наконец, Григорий Петрович пришел в себя.
— Кажется, я долго проболел? — спросил он.
— Три недели.
Агин рассказал ему, как он его нашел, как собаки спасли его.
— Зачем же я внизу, а не у себя в каюте?
— Завтра узнаешь, а сегодня перестань говорить и постарайся заснуть.
Григорий Петрович выпил чашку чая и заснул крепчайшим сном.
Когда Григорий Петрович стал покрепче, Агин осторожно передал ему, что произошло и что жизнь обоих их находится в опасности. Сначала Данилов пришел в такую ярость, что хотел вскочить и бежать наверх, но Агин уговорил его и опять уложил.
— Ты спас меня, — сказал он после некоторого молчания, — что же ты мне советуешь делать?
— Прежде всего выздороветь и не показываться наверх, — ответил Агин, — а я распущу слух, что ты так плох, что жить тебе осталось очень немного, а потом посмотрим, что нам делать. Когда же подойдем к берегу, то доберемся вплавь. До тех пор ешь за двоих и поправляйся. Повар тебе сочувствует и, в крайнем случае, мы можем ему довериться.
Григорий Петрович отдался в полное распоряжение Агина, ел, пил и крепнул. Между тем, корабль приближался к американскому берегу, куда Оливарес хотел выгрузить товар. Он, очевидно, не был доволен, что законный капитан все еще жив, и каждый день с грозным видом спрашивал Агина:
— Да неужели ваш капитан еще жив? Пора бы ему отправляться, а то я буду принужден принять иные меры. А с вами мне надо будет поговорить и привести вас к присяге.
— Недолго уже ему осталось жить, — с грустью отвечал Агин. — Когда я освобожусь от прежнего обязательства, то я явлюсь к вам.
Опасность грозила страшная. Агин старался побольше быть на палубе, чтобы знать вообще, что делается, и принять хоть какие-нибудь меры. С поваром он тоже сошелся и почти был в нем уверен.
Корабль приближался к земле, но погода стала меняться. Тучи заволокли все небо и по морю забегали зайчики. Через какие-нибудь полчаса буря была в полном разгаре и корабль, как щепку, бросало во все стороны. Не смотря на непроницаемый мрак, матросы лазали по реям и команда громко выкрикивалась. Блеском молнии освещалась страшная картина разъяренного моря. Кораблю грозила неминуемая гибель, тем более, что новый капитан растерялся, видя, что неизвестный ему берег близок. Дисциплины на корабле, превратившемся в пиратское судно, быть не могло, а потому матросы в минуту опасности, желая заглушить совесть, бросились вниз, где хранился ром, и, сломав замок в камеру, перепились и вышли наверх уже пьяные.
— Слышишь, как ноет душа покойного капитана, — сказал один из матросов своему товарищу.
— Разве он умер? — спросил кто-то.
— Ну, конечно.
— Ну, так теперь нам нет спасенья! — крикнули матросы хором.
Оливарес стоял у руля с двумя еще трезвыми матросами.
Кто-то из команды принес ему в ковше рому.
— Пейте! — громко крикнул он, — пьяному-то вам легче будет отвечать на том свете. Покойный капитан нас живыми не оставит.
— Разве капитан Данилов умер?
— А не слышите, что ли, как душа-то его стонет?
— Коли он умер, — проговорили матросы у руля, — так нам нечего ждать хорошего. Ответим все за его душу.
Оливарес хотел удержать матросов у руля, но они оттолкнули его.
— Проклятый убийца! — крикнул один из них. — Это ты довел нас до гибели!
Оливарес один с рулем справиться не мог, тем более, что пьяная команда беспрестанно подходила к нему и бранила его, говоря, что он убийца.
В то время, как Оливарес был оставлен у руля один, Агин был на палубе; он быстро сбежал к своему капитану, уже несколько дней чувствовавшему себя совершенно здоровым и ходившему в эту минуту по каюте.
— Пора! — крикнул Агин. — Скорее одевай свой капитанский мундир!
Через две минуты бледный, как полотно, Данилов стоял на палубе посреди обезумевших от отчаяния матросов. Луна в эту минуту показывалась из-за туч и матросы, увидав тень своего капитана, бросились на колени, крича:
— Пощади! Пощади!
— Вставайте! — громовым голосом крикнул Григорий Петрович, — и, прежде всего, свяжите негодного Оливареса.
Через какую-нибудь минуту Оливарес, связанный по рукам и ногам, был отдан повару, который и запер его в карцер.
— Все на палубу!
Все знали голос своего прежнего капитана и кто бы осмелился не повиноваться духу его, явившемуся к ним, чтобы спасти корабль и их?!