У меня аж в глазах защипало от обиды.
— Ну-ну, только без сырости, — успокоила Маргарет, проходя мимо.
Маргарет умеет обидеть. Из всех нас она любит только Конфетку, готовит ей сказочные тортики, делает шоколадное печенье и разрешает вылизать тарелку. Конфетка к ней вечно ластится: сядет рядом и давай рассказывать что-нибудь тошнотное: «Ах, Маргарет, я так тебя люблю! Ты самая лучшая на свете после моей мамы».
В итоге я отвела Конфетку в школу, а Клаудия потащила Аса в детский сад. Дети, увидев Конфетку, замахали ей и заулыбались, но она спряталась за мной и вцепилась в мою руку.
— Что такое? — с раздражением спросила я.
— Мама с папой снова поссорились, — пробормотала она.
— Да, знаю.
— Солнце… как ты думаешь, они разведутся?
У меня свело желудок. Лучше бы она этого не произносила.
— Ну конечно нет, Конфетка. Все мамы и папы ссорятся, — я попыталась сказать эти слова взрослым и уверенным голосом. — Даже не думай об этом.
— Папа вчера не вернулся. Я проснулась и пошла к маме и папе в комнату, а его там не было, — проныла Конфетка.
— Он, наверное, в клубе с друзьями засиделся, — предположила я. — Ты же знаешь, папа со своими друзьями-музыкантами как встретятся, так их и не дождешься.
Уговаривая Конфетку, я уговариваю себя. Но она все не улыбается и кусает губы. Причесана она криво, волосы растрепались (Клаудия не сильна в косичках), вокруг рта засохший апельсиновый сок. При этом она умудряется оставаться прехорошенькой.
— Иди сюда.
Я смочила слюной кусочек ткани и вытерла ей лицо.
— Уйди! — кричит она и вырывается, но как только я стерла следы сока, она снова ко мне прильнула. — Солнце, а если мама и папа разведутся…
— Я же сказала, что этого не будет.
— А все-таки… Что будет с нами? С кем мы останемся? С мамой или с папой?
— Они оба захотят забрать тебя, — ответила я. — Наверное, им придется разрезать тебя на две половинки.
Шутка вышла дурацкая, и Конфетка наморщила носик.
— Только не плачь! Я не то хотела сказать. Я неудачно пошутила. Конфетка, не волнуйся, они не разведутся, я тебе обещаю. И даже если это случится, то они по очереди будут общаться с нами. Например, неделю будем жить у мамы, а на выходные уезжать к папе. Как-то так.
— Но мы все равно будем жить дома, с Маргарет, Джоном, Клаудией и Асом? — спросила Конфетка.
— Ну конечно! — ответила я, и она успокоилась и побежала играть с друзьями.
Я плетусь длинным путем в свой класс. Звонок давно прозвенел, и я опоздала, но мне на это наплевать. Я думаю о папе, маме и о нашем доме. А еще я думаю о Городе-Гардеробе.
После занятий нас с Конфеткой забрал Джон (Аса после обеда забрала Клаудия). Джон, как обычно, дурачится по дороге, отпуская глупые шутки и веселя нас похрюкиванием. Конфетка хохочет, но на подъезде к дому она затихает и засовывает палец в рот. Папин «Ягуар» на месте. Я протираю глаза — действительно! Он вернулся, так что, может быть, все в порядке.
Мы вошли в дом: в холле цветы, в большой гостиной тоже. Запах лилий такой сильный, что у меня закружилась голова. Мама с папой рядом на большом кремовом диване, держатся за руки. Мама в обтягивающих белых брюках, белом кружевном топе с широким ремнем абрикосового цвета и золотистых босоножках на высоком каблуке. Папа весь в черном, на голове бандана абрикосового цвета, на пальцах три больших золотых кольца. Родители отлично смотрятся вместе и улыбаются, улыбаются, улыбаются, негромко отвечая на вопросы: у них одновременно берут интервью.
Я отступила назад, заметив фотографа, который ставит оборудование, но Конфетка тут же почувствовала себя в своей стихии.
— Папа! Мама! Я дома! — завизжала она, бросилась к ним со всех ног обниматься, не забывая про осторожность. Горе ей, если она, не дай бог, запачкает мамино белоснежное кружево или собьет набок папину бандану и все увидят его лысину. Мама и папа с любовью ей улыбаются, и она усаживается прямо между ними. Выглядит она ужасно забавно: школьное платьице в красно-белую клетку, один гольф спущен, в волосах развязавшиеся красные ленты. Папа засмеялся и дернул за косичку, мама покачала головой и поправила ей волосы и гольфы, — но во взгляде при этом было столько обожания!
— Какая милашка! — воскликнула журналистка. — По всей видимости, это Конфетка. А где ваша старшая?
Она оглядела комнату, и наконец ее холодно-голубые глаза остановились на мне, забившейся в угол.
— Подойди сюда, Солнце, дорогая, — позвала мама, протянув руки.
Сейчас велят обниматься и усаживаться между ними, хотя я слишком большая и неуклюжая.
— Семейный портрет! — воскликнула журналистка. — А где ваш маленький сынишка?
— Солнце, звездочка моя, сбегай разыщи Аса.
И «звездочка» бросилась разыскивать Аса. В игровой комнате с Клаудией его нет, на кухне у Маргарет тоже. Я заглянула в кабинет, но там только Роуз Мэй и Злючка. Роуз Мэй — папина директриса. Имя у нее цветочное, и говорит она всегда мягким полушепотом. И на вид она нежна, как цветок: пушистые светлые волосы, всегда воздушные блузки, много парфюма. Но характер у нее не сахар. Она единственный человек, который может приказать папе что-то сделать. При этом она никогда не кричит. Если Роуз Мэй злится, тон ее становится нежнее лепестка самой колючей розы. Папа с ней никогда не спорит и всегда делает то, что она говорит.
Злючка — это прозвище, на самом деле ее зовут просто Джейн Смит, но папа часто дразнил ее Злой Собакой, а потом сокращенно и ласково стал называть Злючкой. Она не против. Приходя к нам, она сообщает в домофон: «Гавгав, это я».
Злючка с папой знакомы очень давно, когда папа еще только начинал. Она была его фанаткой и моталась за ним с одного концерта на другой. Это она придумала организовать его фан-клуб и стала его управляющей. Злючка уже давно не фанатка, возраст не тот. К тому же она слишком хорошо знает папу, но, стоит ему задержать на ней взгляд, она тает. Злючка очень хорошая, но совсем некрасивая, зубы еще хуже моих, и мама не против, что она столько лет рядом с нами. Папа обращается с ней как с любимой собачкой, часто гладит по волосам и костлявым плечам. И еще он называет ее своей подружкой номер один.
— Привет, Солнце, — сказала Роуз Мэй. — Что случилось?
Но я уставилась на Злючку.
Может быть, она знает маму Доли?
— Я ищу Аса, — сказала я. — Его хочет увидеть эта журналистка.
— Что за новости! Договор был только на интервью с Дэнни. Даже Сюзи там быть не должно, — прошептала Роуз Мэй, скривив маленькие розовые губки. — Разговор должен идти только о новом альбоме и новом турне…
— А Дэнни готовит новый альбом и турне? — оживилась Злючка.
Роуз Мэй вздохнула:
— Это проба почвы, Злючка. Успокойся. Вот только опять у нас получится семейное интервью. С фотографиями. — Она смерила меня взглядом. — Надо тебе переодеться, Солнце. И скажи, пусть Клаудия тебя причешет, — задумчиво добавила она. — Кажется, Клаудия наверху, с Асом. Пойду их потороплю.
Она решительно вышла из комнаты, оставив шлейф цветочного аромата. Я поморщилась и чихнула.
— Будь здорова, — мягко сказала Злючка, набирая что-то на компьютере. — Как было бы здорово, Солнце, если бы папа и правда выпустил новый альбом! Как бы обрадовались его фанаты!
— Слушай, Злючка, ты сама была его поклонницей столько лет, даже до того, как папа познакомился с мамой. А ты помнишь, с кем он в то время встречался?
Злючка широко улыбнулась, демонстрируя все свои некрасивые зубы.
— У твоего папы было очень много подружек, дорогая, — сказала она со смешком. — Когда-то он был очень видным парнем.
— А ты не помнишь такую худенькую темную девушку по имени Кейт Уильямс?
— Твой папа меня со своими подружками не знакомил, милая.
— Понятно, но вдруг он как-то по-особенному относился к ней.
Я решила промолчать о том, что у этой женщины, возможно, ребенок от папы. Еще расстроится, как мама.
— Она по-прежнему папу обожает, — добавила я.
Злючка улыбнулась и дотронулась до экрана, обновляя информацию о порядке вступления в члены фан-клуба.
— Знаешь, сколько их, влюбленных в твоего отца?
И вдруг меня осенило:
— Злючка, а давай посмотрим, может, Кейт Уильямс есть в списке членов фан-клуба?
— Вообще-то это конфиденциальная информация.
— Злючка, пожалуйста! Я знаю ее! Я познакомилась с ее дочкой и хочу написать ей письмо. Но у меня нет их электронного адреса. Глянь, пожалуйста! Только быстрей, пока Роуз Мэй не вернулась.
— Ну хорошо, — ответила Злючка и набрала на экране Кейт Уильямс.
— Да тут их целая куча! — воскликнула я, увидев результат.
— В нашем клубе до сих пор сотни тысяч участников со всего света, — с гордостью сказала Злючка. — Смотри, одна из этих Кейт живет на Мальте. А вот еще, из Штатов.
— Нет, это все не то. И не эта — она только что присоединилась.
Я разочарованно вздохнула.
— Но может быть, это кто-то из оставшихся?
Я напряженно пытаюсь вспомнить маму Доли. Вспоминаю ее отчаянный голос. У нее был очень знакомый акцент.
— Она говорила с северным акцентом, как в сериале «Улица Коронации».
— Тогда, скорее всего, вот эта. Живет в Уитенлетене, — сказала Злючка. — Манчестер. Но электронного адреса здесь нет.
Я выхватила у нее ручку, нацарапала почтовый адрес себе на запястье, пока Злючка не одумалась, и побежала переодеваться. Но жуткие легинсы сморщились и перекрутились на мне так, будто у меня ноги задом наперед, а бархатная туника, которую я натянула сверху, на груди оказалась заляпанной клубничным мороженым. Я достала джинсы, полосатый топик и маленький жакет-болеро. Очень хотелось выглядеть стильно, и я решила, что это даже получилось, но, судя по маминому выражению лица, когда она меня увидела в гостиной, это был полный провал. Мы все трое были одеты кто во что горазд: Конфетка до сих пор в школьном платье, а Ас в костюме Тигрмена и резиновых сапожках.
Журналистка захлопала наманикюренными ручками и сказала, что мы совсем как настоящие дети. Интересно, кем она нас до этого считала? Щенками? Роуз Мэй нахмурилась и разрешила сделать всего пару снимков, а потом мягко сказала: