Умничал. А я не люблю, когда кто-то умничает слишком нагло. Поэтому с Котовым я стал спорить.
— А почему не шпионы? — спрашивал я в ответ. — Запросто и шпионы могут быть. Дети всегда шпионами были, это же удобно.
— Когда это дети шпионами были?
— Всегда, — уверенно ответил я. — Когда хочешь…
Хотя, если честно, так сразу…
— «Неуловимые мстители», — пришел на помощь Дюшка. — Во второй части они как раз этим и занимались, Валерка у полковника Кудасова карту добывал.
— А в первой Данька у атамана Бурнаша, — напомнил я.
— Так это кино…
— А «Иваново детство»? — Дюшка поправил на плече винтовку. — Там, что, тоже вранье?
— Я не говорил, что вранье, просто непонятно — зачем детей посылать? Не война же…
Тут я с Котовым согласен был.
— А пришельцы? Ладно, со шпионами убедили. Они проникли, чтобы следить за Соленым Бором. Но пришельцы-то? Вы ездили на подрывное поле и видели там вымерзшее кольцо?
— Там действительно странная яма, — заметил я.
— Да какая странная яма?! — Котов даже по лбу себя стукнул. — Обычная смолокурня. Аптеку на Советской знаете? Там шиповник принимают. А еще там делают мазь из дегтя. А деготь как раз в таких ямах и жарят.
— Эта яма была слишком уж ровной, — сказал я. — И гладкой.
— Хорошо. Пришельцам-то что у нас делать?
— Тоже за Соленым Бором наблюдать, — немедленно ответил Дюшка. — Там как раз занимаются ближним космосом…
— С этим все ясно, — Котов кивнул на Дюшку. — Но вот уж не думал, что ты, Вадим, такая деревенщина. Как увидели незнакомых, кто хоть чуть непохож, — так сразу и взбесились. Шпионы, пришельцы, вы еще про леших вспомните.
— Леших в лесу лучше не вспоминать, — тут же сказал Дюшка.
— Во! — Котов указал на Дюшку. — Вот она, деревенщина. А еще анекдоты про чукчей рассказываете, смеетесь над ними. А сами дичей всякого чукчи.
— Да не дичей… — возразил Дюшка.
— Дичей. Мне отец давно говорил, что человек не должен увлекаться. Ни деньгами, ни работой, ни книгами. А если начинаешь увлекаться, то все это только во вред. Чукча, в отличие от тебя, Дюшкан, про пришельцев не сочиняет, он в моржа кидает гарпун и пасет оленя. А ты, Дюшка, напридумывал с три короба… а ты, Вадим, на это купился.
— Зачем же ты тогда пошел? — спросил я. — Ну, мы понятно, чукчи, а ты? Ты такой умный и благоразумный…
— Да мне объектив надо испытать, — тут же отоврался Котов. — Отсылали на ремонт, теперь надо проверить на длинных фокусах.
— Так проверил бы дома, — сказал я. — У вас с огорода отличный вид на реку.
— Да тут объектив ни при чем, — улыбнулся Дюшка. — Просто он…
Котов на Дюшку посмотрел злобно, Дюшка осекся.
— Да вы сами от скуки озверели, — сказал Котов. — Надо вас в ЛТО определить, там быстро фантазировать отучат.
— Сам ты озверел, — огрызнулся Дюшка. — А в ЛТО хорошо, там по тридцать рублей можно за месяц…
Тут Дюшка запнулся, упал и расцарапал щеку.
— Вот видишь! — засмеялся Котов. — Это тебе леший под ноги подсунул! Чтобы ты поменьше врал в его лесу.
Дюшка покраснел от обиды и стал шагать быстрее.
Мы продвигались вдоль берега по тропке, протоптанной козами. За лугами тропка сузилась, но совсем не исчезла и вела до места, где в Соть впадала Номжа.
Номжа речка небольшая, чуть шире Сендеги и тоже из болот течет, и цвета как цикорий из банки, черно-красного. Сюда рыбаки часто ходят, поэтому через Номжу здесь перекинуты две жерди, по ним и перебрались. Котов чуть не навернулся, и по этому поводу даже матюгнулся два раза.
За устьем Номжи начинался намытый половодьем пляж с красивым сухим деревом, с этого места Котов начал снимать.
— Осторожно дальше надо идти, — напомнил Дюшка. — Они уже тут рядом!
— Они уже тут рядом, смените мне пеленки… — передразнил Котов.
Но мы все равно стали пробираться осторожнее. Берег Соти здесь был волнистый, то задирался, то до самой воды съезжал, шагали от дерева до дерева, Котов высовывался из-за сосен со своим дальнобойным объективом и смотрел в него, иногда фотографировал лес и реку. И, к неудовольствию Дюшки, первым пришельцев заметил он.
— Ага, вижу, — сказал Котов и щелкнул «Зенитом». — Сидят возле костра и… Сидят возле костра.
Анна и ее брат действительно жгли костер и сидели рядом. Недалеко от реки берег низкий, поросший травкой, почти равномерная круглая поляна. Ничего не готовили, сидели и смотрели в огонь. Слева из кустов торчал угол палатки.
Котов прицелился и щелкнул еще раз.
— И что? — спросил он. — Вот пришли, увидели, что дальше?
— Надо понаблюдать, — предложил Дюшка.
— Давайте лучше познакомимся, — в ответ предложил я. — Сделаем вид, что гуляем…
— Ага, — ухмыльнулся Котов. — С фотоаппаратом и винтовкой.
— Надо занять позицию поудобнее и понаблюдать подольше.
— Да почему не познакомиться? — не понимал я. — Что тут…
Котов снова щелкнул затвором.
— Это глупо, — снова сказал я. — Глупо и некрасиво подсматривать.
— А мы скажем, что мы юннаты. За птицами наблюдали, скажем.
— Исчезли… — прошептал Котов.
— Что? — не понял я.
— Исчезли, — Котов указал пальцем. — Эти… пришельцы…
Я взглянул на поляну. Костер горел, палатка торчала, Анны и ее брата не было.
— Отошли куда-то, — прошептал Дюшка. — К речке за водой…
— Пойдем отсюда, — сказал Котов.
— Зачем? — удивился Дюшка. — Они сейчас вернутся.
— Ты что, не понял? — прошептал Кот. — Они нас заметили. Надо сматываться, пока не поздно.
Котов был умный. Наверное, среди нас самый умный.
— Как заметили?..
— А почему сматываться? — спросил я.
— Как хотите. — Котов стал убирать фотоаппарат в сумку. — Наблюдайте, знакомьтесь, ваше дело…
Лес был не густой, напротив, чистый такой, с воздухом. Деревья не очень толстые, сосны, спрятаться за такой можно, но это если только боком стоять.
Наверное, так они и стояли.
— Можете тут хоть до вечера, а я…
Котов развернулся и сделал несколько шагов. Из-за дерева выступил пацан и преградил ему путь.
— Ой… — шепнул Дюшка.
Как появилась Анна, я не заметил. На границе зрения сдвинулось что-то, я повернулся, а она возникла.
Котов сделал шаг в сторону, а пацан как стоял, так и стоял, только смотрел. Лицо у него было непонятное, никакое выражение, не поймешь, он и на Котова не смотрел, а как бы все вокруг блуждал взглядом, рассеянно так.
— Мы гуляли, — заюлил Дюшка. — Мы ничего не делали…
Он поправил винтовку на плече.
Котов же неожиданно сорвался. Шарахнулся в сторону и побежал. Пацан сделал движение вслед Котову, Анна как-то цыкнула языком, пацан остановился. А она на меня посмотрела.
Не скучный темно-желтый, а золотой.
Дюшке родственники из Прибалтики прислали янтарь, посылку целую, у них там кто-то на янтарной фабрике работал. Янтарь неинтересный такой оказался, мутные куски пережженной смолы больше всего с виду напоминали невкусные грушевые леденцы, которые вкусные только снаружи, а потом приторные и горькие. Но среди таких был кусок янтаря, отличавшийся от остальных. Золотистого цвета, размером с терновину, прозрачный, какой бывает весенняя сосновая смола. Хотя янтарь и есть древняя смола, иногда в нем даже застревают первобытные комары и мухи или какая вдруг стрекоза. А в том куске не застрял ни комар, ни другая живность, он был прозрачен и чист на первый взгляд. Стоило поймать в янтарь немного солнца или направить фонарик, в нем вспыхивала глубина, и становились видны серебряные прожилки, и красноватые пустоты, и черные точки. И если смотреть чуть дольше, то становилось понятно, что серебряные нити — это спирали галактик, в воздушных пузырях спят планеты, а черные точки — это кометы, выбирающие свой путь в золотом огне. В округлый и гладкий кусок янтаря была вплавлена бесконечность.
Я предложил Дюшке сменяться, хорошую смену предложил, болгарский детектив, редкую книжку, но Дюшка не поменял его даже на книжку. И не показывал его больше, говорил, что янтарь куда-то потерялся. Но я знал, что это не так, Дюшка смотрит в янтарь каждый вечер.
А я только помнил. Вот то самое ощущение. Когда раз — и смотришь вдруг в космос. Космос. Вот он, рядом, на расстоянии вдоха, прекрасный и великий, и, когда смотришь в него, понимаешь…
Ничего не понимаешь. Просто смотришь, и можешь часами смотреть.
Такие были глаза у Анны.
Возвращались домой уже после пяти. Молчали. Да и все это время на поляне мы немного разговаривали, сидели у костра и хлеб ели. А если разговаривали, то о какой-то ерунде. Пацан, — оказалось, что его Марк зовут, — показывал удочку. Она у него не получалась. Крючки он купил не с петельками, а с лопатками и не знал, как их привязывать, я привязал и грузило под поплавок подстроил, а то он тонул у него. Дюшка какую-то ерунду рассказывал, про то, как он в Херсонесе был и выбил зуб о скалу. Анна бренчала на гитаре, но ничего не пела. Никакие не шпионы. Сначала, конечно, странно, сидят одни на реке, хлеб с консервами едят. А потом нормально. И как-то спокойно. Мне так в жизни редко когда чувствовалось, ну вот в третьем классе, когда буран у нас приключился. Все улицы перемело, снега по крыши навалило, электричество оборвало, папка на работе так и жил, а мы с мамой все три дня сидели дома, топили печку и свечи жгли. Мне тогда очень хорошо было, чай пили с медом, из валенок не вылезали, очень хорошо. Я чувствовал себя на месте.
На той поляне я чувствовал себя на месте.
Анна тренькала по струнам, настраивала гитару, а потом перестраивала заново, делать это в куртке было очень неудобно, но Анна куртку не снимала.
Марк разглядывал Дюшкину пневматическую винтовку с совершенным непониманием, разламывал, заглядывал в ствол, изучал на ладони пульки.
Я смотрел в огонь, смотрел на Анну.
— Ну и что скажешь? — спросил я Дюшку.
Дюшка промолчал. Как-то он спекся. Ссутулился и отчего-то держался за бок, точно сорвался с педали и наткнулся на руль, я много раз натыкался.