— Обоих в дурдом отправят, — ухмыльнулся Дюшка. — В Никольское. Будут коробки клеить.
Я подобрал шишку, прицелился, кинул, попал Бачурину в лоб. Бачурин шишки и не заметил, так и продолжал брести.
— Ничего не соображают, — показал пальцем Дюшка. — Совсем деревянные.
— И что делать будем? — спросил я.
— А ничего не будем, — ответил Дюшка. — Пусть дальше бродят. Сами виноваты.
Это точно, с этим я вполне согласен, такие, как Бачурин, виноваты. Теперь им долго придется дома сидеть, пока волосы отрастут. Или состричь все, что по краям осталось, а потом уже опять отращиваться.
Мы оставили Бачурина и Осокина бродить по лесу, пусть хоть до потопа тут бродят, правильно Дюшка говорит, без них лучше в мире станет, сами пошли дальше.
Перед берегом Анны Дюшка остановился и стал разворачивать букет, освобождать розы от газетной бумаги. Еще несколько лепестков отвалилось, Дюшка снова их собрал в карман. Но пахнуть розы слабее не стали.
Ну да. У меня ведь тоже двадцать четыре рубля есть, но я на мопед коплю. Зря я ему помог, если бы я не помог, шиш бы ему, а не розы, а я на мопед собираю…
Я нащупал в кармане своего бумажного журавлика.
На поляне ничего не изменилось, она точно застыла во времени: палатка, пень, костер углями потрескивает. Марк возле костра с половником, Анна на пне, смотрит на реку, в куртке.
— Привет! — сказал громко Дюшка.
Анна помахала рукой, Марк помахал поварешкой.
Мы подошли.
Дюшка покраснел, потом все-таки решился, достал из-за спины розы, протянул Анне.
— Это тебе, — сказал Дюшка. — Цветы. Ты хотела розы посмотреть, вот я нашел.
— Розы?
— Розы.
Анна взяла розы. Думал, это как-то иначе произойдет, романтичнее и торжественнее, все-таки мы из-за этих роз вчера все наизнанку выкрутились, а оказалось по-другому. Обыденно.
— Там в лесу уголовники бродят, — я указал пальцем. — Странные какие-то… Чумные. Они к вам не приходили?
Марк рассмеялся.
— Мы никого не видели. — Анна пыталась быть серьезной.
Но я видел, что ей тоже смешно. Нет, Бачурин и Осокин выглядели, конечно, зверски, но…
Я смял в кармане бумагу.
— Да, мы никого не видели, — повторила Анна и понюхала розы. — У нас все спокойно.
— Они же уголовники…
Марк рассмеялся громче.
— У — головники, — сказал он и тут же повторил. — Головники — У. Нечестивые псы.
Ага, действительно «Семь самураев».
— А что у них… с головой? — спросил Дюшка.
— У кого? — вроде как не понял Марк.
— Да не у кого, — вмешался я. — Это Дюшка просто болтает, на него чага упала, когда мы мимо шли.
— На меня не падала чага… — попытался возразить Дюшка.
— Это на меня чага упала, — тут же сказал Марк. — А Анька ее слайсами нарубила и в чай. А я кашу сделал с салом. Давайте есть. Каша с салом — это еда.
Каша с салом называется кулеш, вспомнил я. У нас никто не готовит, но однажды я пробовал его в гостях.
У Марка было вкуснее. У него вообще, кажется, имелся кулинарный талант. Настоящий кулинарный талант. Когда вкусноту можно сделать из любых простых вещей. Сало, лук, пшено, помидоры. Я съел две тарелки. И съел бы третью, но Дюшка и Марк уже подобрали весь котелок и даже стенки хлебом вычистили. Обожрались и отвалились, только от комаров отмахивались.
А Анна не ела. Она сидела на пне, держала в руках розы. Сидела себе и розы в руках держала.
— А я там гробницу раскопал, — сообщил Марк лениво. — На высоком. Рядом тут.
— Что за гробницу? — не понял я.
— Ага, гробницу, — Марк облизал ложку. — Там сосну повалило, а из-под корня черепки. Я копать стал и ножик выкопал. Древний нож. Им убивали оленей.
— Какая могила-то? — спросил я.
— Там древних людей хоронили, — Марк почесал ложкой затылок. — Они там уже разложились, от них и щепок не осталось.
— Могильник, — пояснил Дюшка. — По берегам их полно, тут и неолитические стоянки есть. То есть если нож нашелся, то, наверное, железный век, да?
Дюшка поглядел на Анну. Анна сидела с розами, журавлик лежал комком в моем кармане.
— Не знаю, — ответила она. — Может быть.
Я сел на чурбак.
Я понял почему. Мне тут уютно было, место тут хорошее, его словно вырвали из еще лучших мест и закинули к нам. Но на самом деле это не из-за леса, это из-за Анны. Почему-то я с ней себя очень уверенно чувствовал. Как-то на месте. Рядом с Анной…
Рядом с ней можно было просто сидеть. Она сидела на пне и молчала в обнимку с розами. Это у нее главное качество, рядом с ней хорошо. Рядом с ней можно пропустить день и не чувствовать, что он прошел зря.
Она мне нравилась, но и всё, Дюшка, похоже, в нее влюбился с ушами, и это неудивительно, в нее сложно не влюбиться. Но я вот не влюбился. Мне с ней хорошо. Она была как соль. Зачем думать о соли, соль просто есть. И глаза, как янтарь.
Дюшка посмотрел на Анну. Анна сидела, лицо в розах. Пожалуй, красиво. И все. Она сказала Дюшке «спасибо», и все.
— Пойдем посмотрим могилу, — предложил Марк. — Это интересно.
Дюшка еще раз взглянул на Анну.
— Пойдем посмотрим.
И они с Марком отправились на высокий берег.
Анна закрыла глаза.
Мне тоже нечего было на поляне делать, незачем, я тут лишний, Анна, розы, река, а я уже не совпадал, поэтому я отправился за Дюшкой и Марком. Пусть она побудет с розами. А я могу и на первобытную могилу посмотреть. Ей важней с розами.
Могила, кстати, ничего себе оказалась, глубокая. Мы стояли по краям и смотрели вниз. Яма, деревяшки какие-то гнилые. На самом берегу, почти на краю. Еще немного времени пройдет, и река эту могилу окончательно подмоет.
— Скелет фрагментирован, — сказал Марк. — Ничего не осталось, костяные иголки только. Вот это еще осталось.
Он протянул на ладони черные кругляшки, четыре штуки.
— Они звенят внутри. — Марк сжал пальцы и потряс кулаком.
Кругляшки глухо брякнули.
Марк засмеялся.
— Зря ты ее раскопал, — сказал Дюшка. — Могила все-таки… Плохая примета.
— Это интересно, — Марк снова побрякал. — И нож нашел. Нож в палатке, сейчас покажу.
— Плохая примета, — повторил Дюшка.
Марк перепрыгнул через яму. Над нами каркнула ворона, видимо. Дюшка вздрогнул, задрал голову и шагнул к реке.
Быстро.
Берег под Дюшкой подломился. Край, подмытый снизу водой, он обвалился. Это произошло быстро. И так неожиданно, что я даже не понял: вот Дюшка стоял — и вот он исчез. Словно кадр сменился в комбинированной съемке.
Булькнуло — и нет.
Я подбежал к берегу, осторожно выглянул. Обрыв, невысоко, метра три до воды. Дюшки нет, только у берега песчаная муть.
А плавать он не умеет. А если еще головой стукнулся. И течение.
Я прыгнул не разбегаясь, стараясь попасть подальше от берега. Ушел на глубину, до дна ногами не достал, всплыл, огляделся. Течение тянуло. Дюшки на поверхности не было.
Я нырнул. Вода мутная, ничего не видно. Если Дюшка ударился головой, глотнул воды, то мог зацепиться за корягу. Или под топляк затянуло. Тогда он на месте остается, а меня сносит.
Вынырнул, огляделся. Дюшки нет. Меня снесло метров на двадцать, я выплюнул воду и стал выгребать против течения. Бесполезно, слишком сильное, как ни гребу, только на месте стою. Нырнул снова. Растопырил руки, пошел под водой вдоль берега. Если Дюшку несет по дну, то могу его подцепить, шанс есть.
Не успел, не успел руку выставить, лицом о топляк, больно, весь воздух вышибло. Рванул вверх, вдохнул, хлебнул, вода ударила в нос, я закашлялся и хлебнул еще. Перед глазами плыли красные круги. Берег здесь был пологий и глинистый, я выбрался на него и, шатаясь, полез вверх. Ноги дрожали. Вернуться обратно вверх по течению и проплыть снова, попробовать поискать Дюшку еще. Еще, пока не поздно. Поискать. Поискать.
Прямо передо мной у берега всплыла Анна. Она держала за подбородок Дюшку. Я хотел помочь ей вытянуть его, но не получилось, поскользнулся на глине, свалился, чавкнув грязью.
Анна нащупала дно, поднялась, причалила Дюшку к земле. Из ее куртки, которую она так и не сняла, струйками вытекала вода. И это было смешно.
К Анне подбежал Марк, положил руку ей на плечо. Дюшка покачивался у их ног.
Мертвый.
— В себе? — спросил Марк. — Ты понимаешь что?
«Что» он произнес как «ЧТО!!!». Да, именно так, большими буквами. ЧТО.
— Все нормально, — Анна стряхнула его руку. — Все под контролем.
— Анна!
Марк снова схватил ее за руку.
— Под контролем, — сказала Анна. — Помоги!
Она выволокла Дюшку на берег. Как вывихнутую куклу, за руку. Берег глинистый, Анна потянула Дюшку вверх по глине, он переворачивался с боку на бок как живой. Только мертвый.
Марк помог, взялся за ноги, они вытянули Дюшку на траву.
Я выбрался за ними. Как все быстро. Очень.
Анна стояла на коленях возле лежащего Дюшки. А он был мертв. Этот придурок был мертв. Пять минут назад жив, а сейчас мертв.
— Подумай… — негромко сказал Марк. — Это недопустимо…
Анна ему не ответила, наклонилась над Дюшкой. Мне показалось, что она попыталась его поцеловать, но она всего лишь ловила дыхание на его губах.
Потом она взяла его пальцами за горло. Пульс, догадался я. Так проверяют пульс. Кажется, пульса не было. Захлебнулся. Надо было что-то сказать, но…
Я был лишний.
Анна поморщилась.
— Не надо, — повторил Марк.
Смерть выглядела жалко. Я никогда не видел смерти, ни вблизи, ни издалека, только по телевизору.
На Дюшке была клетчатая рубашка с короткими рукавами, она съехала и задралась выше пупа, как у живого. Кулаки сжаты. На боку, рядом с ремнем от штанов, краснели узкие длинные следы. Видимо, от шомпола. Отец, когда порол, промазал.
Это было безнадежно. И ужасно. Оттого, что вот еще совсем недавно, пять минут назад это был человек, а теперь нет, теперь только тело. Еще теплое, но уже все, ничего не получится. Ничего не изменить.
— Не надо, — попросил Марк. — Не надо лучше…