— Держись, впередсмотрящий! — сказал Ярослав.
— Крепись, впередсмотрящий! — сказал Лютер.
— Прощай, черпак! — сказали они вместе.
После чего непосредственно Лютер влупил мне в плечо кулаком. Нужно устоять. Лютер, десантник и суперкарго, не хиляк, а при посвящении принято бить крепко, чтобы обязательно остался синяк и чтобы он желтел две недели. Я сделал презрительное лицо, хотя удар у Лютера мощный, левая рука закисла.
Но тут влупил Ярослав. Удар командора оказался гораздо суровее, так что у меня щелкнули зубы, и я прикусил до крови язык. Плечо немедленно распухло, правая рука обвисла, и это при том, что сам Ярослав бил левой. Сегодня выдался трудный день.
— Не сердись, Макс, — улыбнулся Ярослав. — Это традиция. Если ты первый раз в дальнем космосе и разменял первую тысячу астрономических единиц, ты должен пройти процедуру посвящения!
— Мы выбирали из двух сценариев, — ухмыльнулся Лютер. — «Прострел», или «Потеряшка». Я, как десантник, склонялся именно к «Потеряшке», но Ярс был против, все-таки он…
— «Потеряшка» — это для староходов, — приосанился Ярослав.
Надо полагать, с «Прострелом» я ознакомился, боюсь представить, что из себя представляет «Потеряшка».
— Теперь можешь набить наколку, — кивнул Лютер. — Я запрограммирую ремонтного бота.
— Спасибо, у меня уже есть синяки, — ответил я. — Спокойного ускорения.
Я отправился в жилой отсек. За моей спиной довольно хыхыкали космопроходцы, потом Лютер, торжественно фальшивя, заскрежетал «Гимн Космодесанта».
Жилой отсек рассчитан на шесть капсул, расположенных диагонально, как каморы в револьверном барабане, три на консервации, в остальных живем мы. Моя № 4. Я подпрыгнул, подтянулся и забрался в свою капсулу. За домкрат и пробоину я, конечно, злился, но не очень сильно — про такие традиции я слыхивал, пространство есть пространство, это вам не Земля.
Я вытянулся и полежал некоторое время с закрытыми глазами. Спать особенно не хотелось, многочисленные синяки, ссадины и вправленный вывих мизинца ныли и сну не способствовали. Кроме того, казалось, что до меня сквозь капсулу доносится бодренький «Гимн Космодесанта», причем его обреченно подпевает уже и Ярослав.
Поворочавшись, я достал книжку П. Ф. Стручкова «Дни войны с грядущим» и стал читать с удовольствием. Я люблю историю, особенно Новейшую, особенно про Переход, про эти великие три послевоенных года, когда старый мир с неожиданным облегчением сложился, сдулся и потихонечку отступил и ушел, уступил место новому и нашему. Про это много написано, но Стручков рассказывает историю несколько по-другому, обычно историографы Перехода придерживаются модели «сверхновой» — весь топливный запас старого мира, все его силы, люди, философии и экономики, весь его унылый опыт и вековая мудрость — все это выгорело в годы войны, и мир замер в испуганной тишине, после чего начал обваливаться сам в себя, как старая звезда, и через мгновение на его месте вспыхнул ослепительно-ясный и новый мир, в котором мы живем. Стручков в целом не спорил со «сверхновой», но полагал, что у Перехода были свои архитекторы — люди, которые в хаосе распада удержали человечество на краю. Светильники во тьме. Историософию «светильников» Стручков разбирал на нескольких примерах: на примере погибшего в последние месяцы войны и так и оставшегося неизвестным ученого, определившего основные принципы холодной сверхгенерации и построившего первую действующую модель универсального компенсатора инерции; на примере Эрнеста Томского, ветерана войны и создателя новой педагогики; на примерах инженеров и хранителей…
Я уснул. Мне снился космос.
В невесомости плохо спится. Искусственная гравитация обманывает мышцы, сухожилия, желудок, обманывает вестибулярный аппарат, мозг она обмануть не может. И мне снятся полеты. Скольжение сквозь пустоту, вечный полет к неясной цели, спрятанной за пределами самых достижимых границ, сквозь холод звездного ветра и жар звездных колыбелей.
Я, кстати, спрашивал у Лютера и Ярса по поводу снов, так они люди тренированные, они снов не видят, не всем везет под лунным светом.
Чем плох полет во сне, когда он заканчивается, ты наверняка просыпаешься, причем с ощущением падения.
Я проснулся. Судя по хронометру, проспал двадцать семь минут. Сон сбился, и теперь я знал, что буду мучиться часа два, пока не засну снова. Придется травиться электросном, его я не люблю, в электросне снятся электрические скаты.
— Электросон, — сказал я. — Стандартный вариант. Даю отсчет. Восемь, семь, шесть…
На четырех я заснул электросном, и мне приснились многочисленные электроскаты и несколько электрических угрей.
Проснулся ровно через восемь часов, открыл глаза. Все вроде в порядке, гравитация присутствовала, воздух свежий, двигатель гудит. Хотя это тоже иллюзия, двигатели не гудят, гудит у нас только сканер. Но человеку трудно воспринимать полет без звука, поэтому корабль наполнен гулом и легкой вибрацией. Я выбрался из капсулы и отправился гулять по кораблю. Погулять — это так называется, разгуляться на «Улиссе» особо негде — тридцать метров в одну сторону, тридцать в другую, сначала решил заглянуть на мостик.
Ярослав постыдно дрых в ложементе, положив ноги на пульт, в классической позе знатного и прожженного космопроходца, не хватало бластера и зеленой пупырчатой и пучеглазой жабы с оранжевым языком — бластер за поясом, жаба на плече.
Впрочем, Ярослав спал не совсем без пользы — левая его рука была погружена в самодельное устройство, напоминавшее перчатку от венерианского экзокостюма. Перчатка периодически вздрагивала и начинала сжиматься в кулак, на предплечье Ярса проступали мышцы. Ярослав упражнял руку во сне.
Это тоже хобби. У всех космонавтов в обязательном порядке имеется хобби — для релаксации, в Академии Циолковского, кажется, есть спецкурс, на котором будущие звездоплаватели выбирают себе занятия. Я однажды посетил ради интереса, не пожалел. Пришел старик, на протяжении тридцати лет он в хаотическом порядке выписывал из всех попавшихся книг семнадцатую букву семнадцатой строчки семнадцатой страницы и добился результатов — ему удалось составить предложение «Роптать в Монтане больше…», в следующие сорок лет он собирался это предложение закончить. Пришла женщина, она увлекалась заточкой ножей и достигла в этом совершенства, сумев снять стружку толщиной в несколько микронов. Заглянул паренек лет двенадцати, он сказал, что мастер свиста, ходил между рядами слушателей и достаточно нескладно свистел. Сначала никто не мог понять его хобби, а потом в его карманах появились конфеты, перепелиные яйца, серебряные ложки. Оказалось, что он тифер — мастер по отвлечению внимания, этим искусством мальчишка владел настолько виртуозно, что умудрился подбросить в карманы некоторых целые яблоки.
Лютер конструирует из подручных средств необычные музыкальные инструменты, Ярослав упражняет руки, тренирует каждый палец, и пальцы у него железные, он может на них вполне стоять. У меня нет увлечений, что, безусловно, печально. И стыдно, потому что человек без идеи и увлечений… как мотылек в ночи. Перед кораблем ночь, она разливалась по фонарю густыми чернилами, через которые не просвечивали и самые яркие звезды, за кормой…
Я обещал не оглядываться. Это нелегко — не оглядываться тысячу астрономических единиц, но я удержался. Только вперед. Не то чтобы я верил в приметы, хотя… Солнечный ветер уже почти не жжет лопатки, с каждым днем мы все глубже погружаемся в пространство, Солнце давно просто яркая звезда размером в половину куриного желтка. Пустота. Здесь приметы уже не кажутся смешными, здесь начинаешь верить в Атомную Соню, и фигурка Бортового Деда, сплетенная Лютером из проволоки и припаянная к навигационному блоку, не выглядит нелепо.
Ярослав хихикнул во сне. Я подумал, не налить ли ему за шиворот воды, пусть ему приснятся приводнение, угри, хвостоколы в мангровых зарослях, мурены. Но решил отложить страшную месть до лучшего часа и отправился в грузовой отсек.
Лютер не спал, жонглировал отвертками, четырьмя. Лютер может и шестью, но это на Земле, в пространстве ему солнечный ветер мешает. Я появился, Лютер просыпал отвертки на палубу.
— Стучаться надо, — сказал Лютер недовольно.
— Стук-стук, — сказал я.
— Никого нет дома, — ответил Лютер.
И отключил гравитацию.
Это он нарочно — я опять не успел ухватиться, поплыл, кувыркаясь, в сторону шлюза. Сам же Лютер тренированно завис над полом, затем, перевернувшись, устремился к модели Объекта.
Теперь они меня этой невесомостью станут до возвращения на Землю терзать, и к этому стоит привыкнуть, я решил, что реагировать на гравитационные провокации не следует — нечего доставлять этим звездолетчикам ни кванта убогой радости.
Хорошо хоть домкрат ниоткуда не вырулил.
Лютер, конечно, десантник с большой буквы «Д» — я наблюдал, как он порхает вокруг Объекта с гаечным ключом, совершая точные скупые движения, крутит, толкает, налегает, демонтирует старый энергоблок, монтирует новый, вверх ногами, держась одной рукой, зависая в пустоте, цепляясь за пустоту. Когда мы догоним реальный Объект в пространстве, у нас будет достаточно времени, чтобы поменять энергоблок, осуществить диагностику и ремонт. Собственно, мы можем идти рядом с Объектом хоть месяц и никуда не торопиться, но Лютер, как настоящий десантник, всегда готовится к худшему.
— Восемь минут, — сказал Лютер и вернул тяготение.
Я довольно неприятно приложился о скобу, впрочем, на фоне недавних каруселей это так, ерунда, Лютер же космической кошкой выкрутился в воздухе и встал на ноги.
— А одной рукой? — неосторожно спросил я.
Лютер тут же опять отключил невесомость и повторил монтаж-демонтаж одной рукой, потратив на это одиннадцать минут.
— Можно еще свет отключить, — предложил Лютер задумчиво. — Я могу сменить энергоблок одной рукой и в полной темноте с закрытыми глазами.
Что-то мне ничуть не хотелось оказаться в темноте да еще в невесомости, мне что, синяков не хватает?