— В шлюзе! В шлюзе скафандры!
Ненавижу невесомость. Особенно когда в этой невесомости надо вворачиваться в скафандр. Я, конечно, сдавал норматив и в полторы минуты кое-как укладываюсь, но… Надоела мне невесомость за этот рейд. Но все равно, в полет отправился — будь готов подчиняться. Поэтому я поспешил в шлюз, забрался в скаф-бокс и по-быстренькому впрыгнул в оранжевый костюм «Пустельга» для работы в открытом космосе.
— Макс! — крикнул Лютер. — Скорей давай!
— Иду… — буркнул я.
— Эй, в шлюзе! — позвал Ярослав. — Опускаю рампу, ухватитесь там за что…
Я тут же ухватился за что-то, не знаю, подвернулось под руку.
— Шлюзование, — сообщила Мими. — Давление стабилизировано.
— Макс! — в голосе Лютера прозвучал восторг. — Ты только посмотри!
Я выбрался из бокса в шлюзовой отсек.
Это я не люблю еще больше невесомости — открытый космос. Лютер сидел на самом краю аппарели, свесив ноги в бездну, и от одного этого вида мне захотелось привязать себя к чему-нибудь покрепче. К мачте. Мачту мне, сейчас сирены в ушах завоют. Те, что сначала поют серенады, потом вырывают печень.
Лютер болтал ногами в пустоте, а вокруг был день.
Ночь сменяется днем за несколько секунд, один вздох, один взмах крыльев — и свет. Предсказать продолжительность фаз света и тьмы невозможно, порой тьма скоротечна, а день, напротив, долог, и космос сияет на протяжении нескольких бортовых суток, «Улисс» словно плывет по живому сияющему морю, и я, глядя на пылающие фермы форштевня, каждый раз ожидаю увидеть горбатые дельфиньи спины.
День. Время, когда пространство наполнено бешеным светом, в глубине которого видны столбы звездных колыбелей и крутые тучи пылевых скоплений, и звезды ярки.
Ночь. Время, когда космос точно засыпает, теряя жизнь и стирая краски, Вселенная экономит электричество, и небо вокруг похоже на тусклое небо лунной базы, где звезды скучны и действительно похожи на шляпки серебряных гвоздей.
— Шапку сними, — оглянулся Лютер.
Я вдруг понял, что до сих пор нахожусь в шапке из фольги, шлем скафандра я натянул поверх нее. Ну и ладно, она защитит мой мозг от космических лучей.
— Поехали, что ли…
Лютер столкнул энергоблок и прыгнул за ним.
По правилам надо пользоваться фалом, но десантники никогда этого не делают. Лютер растопырил руки и начал падение. Я подумал секунду — стоит ли пристегиваться, я все-таки не десантник, но решил, что не стоит, — пристегнусь, — и Лютер с Ярсом будут поглядывать на меня свысока, называть Максиком. В конце концов, ничего опасного нет, скорость «Улисса» выровнена со скоростью Объекта, они висят друг над другом, более того, Ярослав захватил Объект гравитационной петлей, так что самый ледяной страх сорваться в пространство — под собой никакой почвы не имеет. Но все равно страшно.
Говорят, что у десантников эту болезнь лечат просто — вывозят за орбиту Луны и оставляют на сутки в пустоте. Открытый космос, радиомолчание, звезды. Кто не запросится обратно на корабль — того принимают в Академию. Так что все эти прыжки в ничто для Лютера — как в стакан зевнуть.
— Макс! Ты чего застыл?! Выходи, тут красиво!
Скафандры оборудованы микродвигателями. Вокруг «Улисса» гравитационное поле. Если что, Лютер меня поймает. Никого еще в пространстве не забывали, кажется… Слабые утешения.
— Макс!
Надо взять себя в руки и выйти из корабля, иначе окончательный и бесповоротный позор.
— Иду, — сказал я и направился в космос.
Оттолкнулся от палубы, чтобы не прыгать, как Лютер, и на три секунды малодушно закрыл глаза. Ничего не почувствовал. Дух не перехватило, и голова не закружилась, вообще никаких неприятных ощущений. Открыл глаза. День.
Космос.
Бесконечность. Скорость. Свет. Вселенная была молода, Вселенная летела, одновременно сворачиваясь улиткой, расширяясь и проваливаясь в себя. Еще она пела. Да, здесь нет звуков, но и молчания тоже, когда ты видишь звездные колыбели, в голове у тебя поет мощный орган.
«Улисс».
«Улисс» похож на миноносец времен Первой мировой войны. Вернее, на два миноносца — если бы у них снесли надстройки и склеили их палубами, отчего получилось здоровенное зубило, к которому зачем-то приставили рули вертикали и горизонтали, и это при том, что для планетарных полетов «Улисс» не предназначен. Думаю, эти рули приделаны для красоты, с ними корабль издали напоминает дельфина или кита.
Объект.
Я думал, он будет… величественнее, что ли. В грузовом отсеке Объект выглядел солиднее и больше, вживую… Вживую объект походил на квадратный алюминиевый бак с приделанной сбоку перевернутой крышкой антенны. Старый, потрепанный солнечным ветром в корму и звездным дыханием в нос, облезлый, заслуженный аппарат, прошедший практически пешком тысячу астрономических единиц, он висел прямо подо мной, поблескивая на солнце.
Лютер приближался к Объекту, сидя на энергоблоке, напевая что-то веселенькое и победительское, подгребая к нему золотой пластиной, она тоже вспыхивала в солнечных нитях. Пластину эту Лютер изготовил вручную, раскатал в блин золотой брусок, придал форму, затем с помощью серебряного молоточка и алмазного резца нанес всю полагающуюся информацию.
Я поплыл за Лютером. Мое дело наблюдать, не зря же я по этому космосу туда-сюда мотаюсь. Впередсмотрящий свидетель, сейчас за несколько минут Лютер отстыкует выработавший свое энергоблок, на его место приладит новый, на ближайшие двадцать лет, затем вплавит в блок золотую табличку…
— Нет! — неожиданно заорал Лютер. — Нет!!!
Раньше я от него таких воплей не слыхивал. Так заорал, словно я ему на ногу домкрат уронил. Словно заметил Лютер на Объекте ту самую вредоносную изумрудную космическую квакушку с бластером наперевес. Словно…
На антенне объекта зажглись красные ходовые огни. Я не понял почему, энергоблок мы поменять не успели, вот он, плывет с Лютером, квадратная кастрюля с опрокинутой крышкой…
— Ах ты…
Дальше Лютер выражался на космопроходческом, с серьезным уровнем энтропии и жестикуляции. А я, кажется, начинал понимать, что, собственно, произошло.
— Лютер! — позвал я.
Лютер проорал громкое что-то про проблемы в глубинной акванавтике, затем оттолкнулся от энергоблока и прыгнул к Объекту, скрежеща зубами и сжимая ключ.
— Эй, за бортом?! — позвал Ярс. — Что с Объектом?
Лютер пал на Объект, как голодный гепард на спину мясистой антилопы. Я испугался, что сейчас Лютер растерзает Объект, оторвет тарелку антенны, сомнет корпус, выдерет внутренности и выпустит их на свободу, но Лютер взял себя в руки.
— Лютый, Макс, что происходит? — волновался Ярослав. — Почему молчите? Энергоблок заменили, Объект на связи. Крепите табличку, и домой!
Лютер оттолкнулся от Объекта и завис, недовольно сложив руки на груди, отвернувшись и брезгливо дергая щекой, — я видел это и через шлем, будто он и на самом деле вляпался в зеленые сопли.
— Лютер… — я помахал рукой. — Пора, кажется, возвращаться на борт…
Лютер погрозил пространству сразу двумя кулаками, я понял, что на борт он вернется чуть позднее, ему надо побыть одному. Собраться с мыслями.
Я запустил двигатели ориентации скафандра и направился в сторону аппарели «Улисса». Мимо, кувыркаясь, пролетела золотая пластинка, выкованная Лютером в сумраке грузового отсека, извернувшись, я поймал ее за угол.
— Лютый, я не понял, что, Тыква нас обставил?! — зарычал Ярослав. — Когда?!
Я повернул табличку к солнцу, прочитал вслух.
— Межпланетная станция «Вояджер». Техническое обслуживание-четыре проведено. Экипаж рейдера «Улисс»…
На табличке оставалось еще место для даты, но Лютер не успел ее выгравировать. Вторые — всегда дураки. Взбучка Жучки.
Оставлю табличку на память, красивая вещь, повешу над диваном. Шапочка из фольги отчего-то раскалилась и пекла затылок. Лютер и Ярослав ругались между собой и проклинали хитрого, подлого бородавчатого бородавочника Тыквера, который устроил коварный и нечестный маневр, и что они, Лютый и Ярс, отомстят самым жестоким образом при первом же случае.
Шапочка из фольги продолжала раскаляться, жгла уши.
Объект, помигивая красными курсовыми огнями, улетал в сторону Дзеты Сетки. Уходил к Дзете Сетки, летает вальдшнеп.
Июнь. Солнце. Каникулы. Во всяком случае, у меня, с сегодняшнего дня. Интересно, есть в космосе сумерки?
Глава 2Заповедно
— Раньше таких, как ты, называли… — отец отвлекся на плывущую по заливу яхту с дурацкими клетчатыми парусами.
— Трясолоб, — сказала мама.
— Лоботряс, — поправил отец. — А правильнее сказать, остолоб. Если лоботряс еще трясет лбом, в нем еще сохранилась ментальная динамика, он еще ищет жизни, беспокойства, сотрясения, то остолоб уже окончательно остолбенел и превратился в законченную бестолочь.
— Герберта Уэллса тоже называли бестолочью, — сказал я.
Отец и мама поглядели на меня с незнакомым удивлением.
— В этом возрасте родители воспринимаются некими функциями, — заметил отец. — Отец — строгий, справедливый, немножко зануда. Мать — взбалмошная, но милая, склонная к гиперопеке. Тебе не кажется, Макс, что это несколько плоский взгляд на мир? Картонный?
— Лобачевского тоже не сразу поняли, — ответил я. — Некоторые называли его бестолочью.
— Я бы не стала преувеличивать, — мама поглядела на клетчатую яхту в подзорную трубу. — При чем здесь бестолочь и Лобачевский? Максик отнюдь не… Опять они подняли эти вызывающие паруса! Разве так можно?! Дикость!
— Я не остолоб, я вольноопределяющийся, — сказал я.
С яхты мощно прогудели, владелец воткнул на нее сигнал с атомного ледокола. Мама оскорбленно отвернулась.
— Вольноопределяющийся, значит, — повторил отец. — То есть тот, кто может определяться в любую сторону. Ну что ж, посмотрим…
Отец рассказывал, как я могу определиться в биологии или в физике, а мама предлагала определиться в чем-то лингвистическом — здесь много перспектив открывается, я на эту яхту смотрел и ни о чем особо не думал. У меня низкий уровень рефлексии и совсем нет фантазии, с такими данными лучше всего идти в пилоты дальних рейдеров, они месяцами висят в пустоте и не думают.