Доник не стал спорить.
Катька взяла одну из тетрадей Доника и, не спрашиваясь, вырвала оттуда двойной лист, из середины. Доник стиснул зубы и промолчал. Потому что если станешь спорить, то она назло тебе разбросает книги, сломает стол, разорвет учебники — она взрывоопасная.
Не встретив сопротивления, Катька поняла, что ей ничего не остается, как привести свою угрозу в исполнение и написать письмо. Она покопалась в сумке, вытащила ручку и поставила в верхнем правом углу страницы месяц и число. Потом уставилась на Доника злобным взглядом и спросила:
— Ты чем пишешь?
— Ручкой, — сказал Доник и вспомнил, что ручка у него чужая.
Наверняка Катька уже забыла, что сама оставила ручку брату. Сейчас начнется пустой скандал.
— Откуда у тебя эта ручка? — спросила Катька.
— Ну, возьми, возьми. — Доник протянул ей ручку. Можно ли готовиться к олимпиаде в таких условиях?
Катька протянула наманикюренную лапку, взяла ручку.
— А мне чем писать? — сказал Доник. — Дай мне свою, зачем тебе две?
Катька было согласилась: у нее теперь в каждой руке было по ручке. И Доник только тут заметил, что ручки были совершенно одинаковыми — обе черные, с какой-то рекламной надписью. Катька такую ручку на той неделе выменяла у себя в группе на пару австрийских колготок, если не врет.
Катька тоже заметила, что намерена отдать брату свою уникальную ручку. Она замерла — и глаза ее с бешеной скоростью носились между ручками, стараясь решить задачу: какая ее?
— Ты что, шутишь, да? — спросила Катька, наконец поняв, что во всем виноват Доник.
— Честное слово, — сказал Доник, который сам безмерно удивился. — Я думал, у меня твоя. Что ты мне оставила.
— Да ты что! Я же ее на колготки выменяла.
— А эту?
— И эту.
— А не слишком много?
— Тебе рано знать! — сказала Катька, которая наконец-то решила для себя трудную проблему. Обе ручки перекочевали к ней в сумку, за ними — лист, вырванный из тетрадки. Никакого письма, значит, Борис не дождется, и обе ручки тоже останутся у Катьки. И уже сейчас, если ее спросить, она искренне скажет, что получила за колготки две ручки. Две ручки — и дело с концом. И она уже сама в это верит.
Доник и тут спорить с Катькой не стал по причине полной безнадежности. Он полез к себе в сумку, отыскал там обычную, старую, почти без пасты, ручку. А чем она хуже?
Катька схватила сумку и пошла в другую комнату к телевизору — не хотела оставлять ручку в распоряжении брата — наверное, уже планировала, как одну из ручек снова променяет на колготки. Потом — ну совсем как ребенок — прибежала снова, вытащила из-под кровати коробку с туфлями и открыла, чтобы насладиться.
— Пошла бы куда-нибудь, — сказал Доник. — В кино, а?
— Мешаю?
— Еще как!
Тут Катька издала клич индейца на тропе войны. Доник даже подскочил от неожиданности. Катька сидела на полу, и перед ней стояли две совершенно одинаковые коробки. Обе открыты, в обеих — синие туфли. Катька растерянно пощупала одну туфлю, потом вытащила туфлю из другой коробки, приложила к первой и стала очень похожа на обезьянку, которая старается составить две палки, чтобы достать банан.
Доник хотел пройтись по поводу ее раннего маразма, но тут она обратила к нему убийственный взгляд и спросила голосом директора школы:
— Это что за штучки?
— Ты что? — удивился Доник. — Какие штучки? Сама засунула, а на меня говоришь.
— Ты зачем надо мной издеваешься? — Катька готова была заплакать. — Ты зачем мне настроение портишь? Сначала с ручкой, а теперь с туфлями?
— Чес… слово, я думал, что ты две пары купила, — честно сказал Доник. — Но если тебе не нужно, ты отдай обратно.
— Кому «отдай»?
— У кого взяла.
— Но я же одну пару взяла!
— Одну пару себе оставь, — сказал Доник, — и будет хорошо.
Катька не поняла этой логики и гневно заявила:
— Сейчас же убери одни туфли. Я не хочу из-за тебя в криминал попадать.
Доник хотел было засмеяться, но в этот момент взгляд его упал на пол, и он увидел, что там стоит только одна, и притом пустая, коробка из-под туфель. Это было как в сказке.
— Какой криминал? Какие туфли? — спросил Доник, улыбаясь, хотя он сильно испугался.
Но когда люди сильно пугаются, они часто начинают улыбаться. Человека засасывает в болото, он ручками машет и улыбается: извините, нечаянно!
Тут Катька тоже поглядела себе под ноги и сразу успокоилась. Ей так хотелось думать, что у нее двоилось в глазах, а теперь обошлось, что она сразу поверила в то, что второй коробки и не было.
— Я тебе когда-нибудь голову оторву, — сказала она Донику.
— За что?
Доник подошел к тому месту, где только что стояла вторая коробка. Ему показалось, что он увидел какое-то легкое движение — нечто быстрое и маленькое скользнуло под диван.
— Не трогай! — предупредила Катька. — Я тебе этого никогда не прощу.
Доник выпрямился.
— Покажи туфли, — сказал он.
Он в волшебство не верил, а верил своим глазам.
Катька туфли ему не дала, но показала издали.
— Обрати внимание, — сказал Доник, — обе правые.
— Что? — Катька перепугалась. — Что ты говоришь! Ты не представляешь, сколько они стоят!
— Да не в стоимости дело!
Катька сблизила туфли и сказала с облегчением:
— Ты шутишь, да?
И Доник увидел, что туфли в ее руках — парные. Только что были правые, а уже стали один правый, другой — левый, как положено.
— Я ничего не понимаю, — сказал Доник.
— А я понимаю, — сказала Катька, — что тебе надо поменьше своими физическими опытами заниматься. И тебе спокойнее, и людям.
— Нет, — сказал Доник, — дело не в этом. Но в чем — я еще не знаю.
— Не знаешь, думай! — предложила Катька. Она поставила коробку на трюмо, чтобы не выпускать из поля зрения.
Затем у Катьки возникло настроение провести ревизию ее ценностей. Она открыла ящик под зеркалом, стала пересчитывать бутылочки и флакончики, нюхать, бормотать что-то. Иногда до Доника доносились ее слова: «Совсем духов не осталось…», «А где помада? Я вас спрашиваю — где помада? Вот моя пома-адочка…».
Но больше Доник ее не слушал. Он быстро сделал завтрашний английский и открыл «Динамику» Моранди, перевод с итальянского, ему Виктор Аркадьевич на неделю дал. И сказал, что без этой книги на олимпиаде делать нечего. В этом была хитрость — оба переводчика Моранди были в жюри олимпиады. Другой бы не догадался, а хитроумный Виктор Аркадьевич всегда узнавал обстановку вокруг олимпиады и говорил, что порой это важнее, чем сами соревнования. Недаром из его школы человек восемнадцать были уже лауреатами.
Не глядя, Доник подвинул к себе листок бумаги, брошенный на столе Катькой, и принялся выписывать из Моранди — для себя, потому что знал, если выпишешь — лучше запоминается.
Откладывая ручку, он заметил, что по рассеянности снова взял Катькину ручку. Он отбросил ее, как маленькую гадюку, и тут вспомнил, что собирался засветло обследовать место высадки пришельцев.
Он поднялся, проходя мимо сидевшей перед зеркалом среди своих сокровищ Катьки, протянул ей ручку и сказал:
— Не разбрасывай.
— Ты что! — возмутилась Катька. — Зачем в сумку лазил?
— Я не лазил, — сказал Доник и поспешил прочь, чтобы не тратить время на перебранку.
— Только ненадолго, — сказала вслед бабушка, — скоро обедать.
Барбос увязался было за Доником, но Доник его не взял.
— Машин много, — сказал он коту, — задавят еще тебя.
Барбос смотрел на него так выразительно, что Доник пошутил:
— Я буду осторожен. И если мне предложат улететь на Альдебаран, я категорически откажусь.
При дневном свете сквер казался совсем другим. Маленьким, невзрачным. Трава уже пожухла, и листва тополей стала почти серой — во всем чувствовалась осень. Сквер был неухоженным, хотя сюда многие ходили — утром на обеих лавочках сидели мамаши и бабки с колясками, а вечером приходили собачники или любители распить. Мать уверяла, что когда-то сюда ходили целоваться — но Доник такого не застал.
Доник сразу прошел на то место, где погиб космический корабль — он думал, что какой-то след остался — примятая или выгоревшая трава. Нет, ничего такого не было. Через поляну по траве шел ежик, спокойно шел, не таясь. Еще год назад Доник обязательно бы поймал ежика, притащил домой. А сейчас он только сказал ему:
— Шел бы куда подальше, попадешься малышам, замучают.
Он взял ежика, который, вместо того чтобы свернуться, спокойно лежал теплым животом на ладони и смотрел на Доника, и отнес его к густым кустам. Там отпустил. И подумал: какой красивый ежик! Вот вроде глупое существо — колючки растут из спины, ноги короткие, а все равно красивый.
И тут Доник понял, что он не найдет на месте приземления никаких следов. Ведь взрыв был не обычный, а имплозивный.
Когда он вернулся домой, бабушка накрыла на стол, мать, которая пришла с работы чуть раньше обычного, уже вымылась и рассказывала бабушке, до чего докатился Ваганов из месткома. Доник пошел было мыть руки, но тут вошла Катька и сказала ему:
— Издеваешься, да?
— А что?
Катька держала в руке три совершенно одинаковые черные фирменные ручки с золотой надписью по-немецки.
— Зачем подсовываешь?
— Для чего мне подсовывать?
— А я говорю — ты нарочно, чтобы меня волновать!
— Ничего я тебе не подсовывал. Я вижу, что ты на столе забыла, вот и отдал. Зачем мне твои ручки?
— А зачем мне три? Может, их вообще миллион? Я у Багировой взяла, потому что она так и сказала: будет одна, одна на всю Москву, понял? На что мне три?
— Так отдай мне.
— Еще чего не хватало!
Катька тут же спрятала все три ручки в сумку, а Доник подумал, что надо будет расследовать загадку трех черных ручек. Но в тот вечер разгадать ее он не смог, надо было садиться за Моранди — но некуда спрятаться, потому что к Катьке пришли сразу две девицы: Варфоломеева — дура почище Катьки и незнакомая спекулянтка шмотками. Причем денег у этих куриц нет, и они все время чем-то меняются и базарят. На кухню тоже не пойдешь — там Салима устроила очередную стирку, а в большой комнате телевизор на полную громкость. Но лучше при телевизоре, чем в щебетанье интеллектуалок из швейного техникума.