— Ничего, тетушка, ведь не холодно.
— Это-то так, но ведь на одних лекарствах держится.
Вместо лестницы к балкону был приставлен плоский камень. Я ступил прямо на старый пол, и он недовольно заскрипел.
В комнате уже зажжена лампа. В углу, на высокой кровати, я увидел Цицино. Вся в белом, она словно светилась в полумраке. Я шагнул к ней и подвернул ногу: пол был очень неровным.
И словно откуда-то издалека до меня донеслось:
— Войдите…
— Мир этому дому, — почему-то тихо ответил я.
Тебро подвела меня к кровати.
Цицино поднялась, и в мои протянутые к ней руки легла маленькая, хрупкая ладонь.
— Здравствуй, Цицино…
— Здравствуй, — опять донеслось откуда-то.
— Как ты себя чувствуешь?
Я хотел еще что-нибудь сказать, хотел пошутить, но не смог.
— Спасибо…
— Цицино… Я давно тебя не видел. После семилетки я поступил в техникум… если приезжал, то раз в год… А теперь я уже окончил техникум, совсем окончил. Теперь…
— Садись, дорогой, садись, — подвинула мне стул Тебро.
Цицино тоже присела на кровати. Тебро накинула ей на плечи темную шаль и вышла.
— Теперь… — бессвязно продолжал я начатые извинения. — Я буду часто заходить к тебе… А что тебя беспокоит?
Цицино молча посмотрела на меня. Никогда я не видел таких длинных ресниц. Она ничего не сказала, но ее глаза словно доверили мне какую-то большую тайну.
— Цицино!
Она опять не сказала ни слова, опустила голову, перебирая бахрому шали.
Стало тихо. Лампа тускло освещала темные стены. Белая как полотно Цицино в белом сатиновом платье со следами голубых узоров казалась на фоне ветхих стен сказочной.
— Цицино! — Я хотел сказать, что сейчас ей, конечно, лучше, но передумал. — Да… ты знаешь, — я поднялся, потом опять сел, — я сегодня здорово устал…
Цицино взглянула на меня.
— Тысяча дел, черт побери! Каково одному за всем поспевать. — Я вдруг почувствовал, что начал хвастаться, но сидеть молча было еще хуже, и я заговорил опять. — Что делать с чаем, Цицино? План выполняем, но и перевыполнить было бы не худо. Чаю много — рабочих рук не хватает… Нет… хватать-то, конечно, хватает, но если бы их было больше, это ничуть не помешало бы. — И не знаю, откуда взбрела мне в голову такая мысль, но я добавил: — А ты нам не помогаешь…
И прикусил язык.
Цицино сперва удивленно посмотрела на меня, потом вдруг улыбнулась, обнажив ряд таких ослепительных зубов, что я зажмурился. Эта улыбка прибавила мне сил. Заложив руки в карманы, я стал вышагивать по комнате.
— Да, да, не помогаешь… Все ленитесь, товарищ, все ленитесь!
Цицино снова улыбнулась.
— А почему? Кто знает почему. Просто не хотите нам помогать, и все!
Улыбаясь, Цицино тихо сказала;
— Не хочу.
— Вот, вот именно — не хотите, — продолжал я, обрадованный, — работать, так у вас желания нет, а если бы, — и черт знает откуда опять взбрела такая мысль в мою голову, — а вот если бы вас спросили о замужестве, если бы жених хороший нашелся…
Цицино опустила голову, но было видно, что улыбка не сошла с ее губ, и я заторопился.
— Конечно, скажете, работа вас не достойна! А мы что?.. Чем мы хуже вас?
Цицино подняла голову, продолжая улыбаться… Никогда я не видел таких длинных ресниц.
— Ведь ничем не хуже. — Я встал перед ней, подбоченился. Она смерила меня взглядом с ног до головы. — Как видите — не хуже.
Я чувствовал, что ей очень хочется посмеяться над моим дурачеством. Но она опять только улыбнулась.
— В самом деле, не хуже, — повторил я.
На этот раз она не выдержала, откинула голову и расхохоталась звонко, весело. Темная шаль сползла у нее с плеча. Переведя дух, она взглянула на другое плечо и легким движением освободилась от шали…
Мне вдруг захотелось обнять ее, сильно прижать к себе и бежать… бежать с нею, не знаю куда. В поле, к морю, в лес, к черту, к дьяволу, — все равно куда… Но бежать… бежать… и чтобы Цицино смеялась, смеялась…
Поужинали. После ужина Тебро принесла сливы. Никогда в жизни я не ел столько слив!..
Поздно вечером Тебро провожала меня до калитки. И в десятый раз благодарила.
— Дай бог тебе, сынок, многих лет жизни… ведь не забыл… и в самом деле пришел!
— Я и завтра приду, тетушка…
…Утром я встаю, когда кричат первые петухи. И — сразу за работу. То в гору бегу, то под гору. То у одного двора кричу:
— Сардион!
То у другого:
— Ивлитэ! Ивлитэ! Не подведи, ради бога! Лучше уж своей рукой зарежь!
— А этот Бесо! Чего ради он такого пса держит, когда у него дочку похитили?
— Эй, выгляни, где ты там!
— Что такое… сколько свадеб — ив самый разгар работы.
…Красивое у нас село. В каждом дворе растут тополя. Весной цветет белая акация. Виноградники — голубые, мы их опрыскиваем купоросом… А перезревших груш даже поросята не трогают. У каждого свой дом, утопающий в густой, сочной зелени, и мы уже начали строить клуб.
…Радуюсь я, не знаю чему. Наверное, тому, что не бездельничаю, тому, что я бригадир, совета у меня спрашивают, тому, что мама наконец дождалась меня. Осенью куплю новый костюм и подремонтирую дом…
Сворачиваю с проселочной, выхожу за село… и начинается бездорожье, шагаю, прыгаю, карабкаюсь.
Вот пробивается ручей… Хочу обойти лужу, отклоняюсь в сторону, еще, еще и… бух! — гранат по голове, как здоровенный кулак.
Собака бросается на меня, лает до хрипоты. Она отвыкла от прохожих.
— Цицино-о-о!
В первый день — молчание. В первый день даже не ждала.
На второй:
— Цицино-о-о!
Она приоткрывает дверь, улыбается.
На третий день:
— Цицино-о! Довольно спать, выходи!
И она выходит. Улыбается, смеется.
— Цицино, выйди же во двор!..
И Цицино выходит во двор, неслышно ступает по росистой траве, выходит за калитку и идет вдоль забора, провожает меня.
— Цицино-о-о!
Цицино у калитки.
— Цицпио-о-о!
Цицино на дороге.
— Цицино-о-о!
— Цицино-о-о!
— Цицино, пойдем на плантацию! Мы будем идти медленно, будем часто отдыхать… Ты поработай чуточку… а если захочешь — совсем не работай, просто так пройдись.
И, представьте себе, Цицино идет. Даже корзинка у нее готова.
— Осторожно, Цицино, осторожно… не надо так быстро… вот сюда, здесь сухо. Ты не устала? Выйдем на поляну, и ты отдохни… и у канала отдохнешь. Я перекину доску через канал… тебе нельзя мочить ноги… Ты отдохни.
Я нащупываю твердую землю, по Цицино не дотягивается до кочки, и… ноги у нее по щиколотки в воде.
— Цицино… что это? Цицино… ведь ты простудишься. Цицо, вернись.
Она улыбается.
Мы выходим на поляну. Слава богу, хоть отдохнет сейчас, снимет тапочки, высушит… куда торопиться?
— Отдохни, Цицино.
— Нет. — Она качает головой.
— Ты не устала?
— Нет!
— Переверни корзинку и сядь на нее. На траве роса — ты простудишься.
— Нет! — снова отказывается Цицино.
— А что же мы будем делать? — беспокоюсь я.
— Побежим!
— Побежим?!
Она хватает меня за руку.
Я не успеваю произнести ни слова. Мы уже бежим. Несемся как ветер.
— Цицино! — шепчу я.
Цицино смеется, тянет меня, и мы бежим, несемся, легкие, как ветер…
— Упадешь! — кричу ей громко.
Цицино смеется, прыгает через овражки, кусты, летит, как белая бабочка, и смеется. Вот обежали колючий куст. Нет. Я обежал, а она не смогла, задела… выронила корзину, зацепилась платьем…
— Цицино, платье! — закричал я испуганно.
Что же нам теперь делать! Это ведь ее единственное платье!
— Стой же, Цицино… Остановись! Цицино! Мы угодим в канал!
И угодили. Студеная вода перехватила дыхание. Я словно проглотил язык. До нитки промокшая Цицино хохочет звонко-звонко.
— Бачуа… Бачуа! — зовет меня и смеется…
Я тяну ее к берегу, тяну, насильно сажаю на пригорок, на яркую траву, и прошу ее успокоиться, прийти в себя, прошу, уговариваю…
— Да, Бачуа… да, Бачуа. — И смеется.
Потом ложится, раскинув руки, на траву, на цветы.
Она забыла, что платье у нее порвалось, щеки ее пылают и дыхание становится частым. Она смотрит на меня… Я никогда не видел таких длинных ресниц…
А Цицино смеется… смеется…
ВДОВЬИ СЛЕЗЫ
Перевод
А. Эбаноидзе
Как бы не так, Лукана-долговязый! Не жрать твоим лошадиным зубам до тех пор… Не выйдет у тебя с Дарико!
Может, ты на что-то надеешься? Может, оттого, что она в тот раз ни слова тебе не сказала, ты решил — все, баба твоя?
Чтоб тебе не встать до тех пор!!!
Хоть бы уж на человека был похож, несчастный…
Что же ты, ростом собираешься охмурить вдову или своим лошадиным ржанием? Ты, как буйвол, сверкнул тогда глазищами… Что, теплы были ее бедра?
Или Дарико ее несчастья не хватит, бессовестный? Хотела помочь тебе мешок перенести, пожалела: надорвется, мол, — а ты, как проклятый, как раз тогда и споткнулся о корягу.
Что? Скажешь: из-за мешка недоглядел…
Ох, утра не видеть твоим бесстыжим глазам! Что же ты в ее сторону свалился и бабу под себя подмял?!
Хорошо еще, свекор ее болен… Будь он здоров — не пришлось бы ей связываться с тобой.
Сейчас небось радуешься в душе: Сардионова вдова, мол, на коленях у меня сидела…
Лукана! Если есть у тебя хоть капелька совести, как ты можешь так думать. Если бы ты приволок какую-нибудь в дом, а потом протянул бы ноги, разве Сардион позволил бы себе такое?
А потом, когда ты отнес муку, а Дарико и на глаза тебе не показалась, не стыдно тебе стало? Видела тебя Дарико, видела, да не показывалась!
Или ты хотел еще раз споткнуться и упасть на нее?
Даже мельком нигде ты ее не увидел, так и ушел, оставив мешок на балконе. И с арбы оглянулся, как будто невзначай, между прочим. И опять ее нигде не было.
Как ты не сгорел от стыда?
Неужели и после этого думаешь: на коленях, мол, вдова у меня сидела?