…Лукана, переведи арбу через мост, а там… черт с ним!
Лукана удлинил веревку, привязанную к рогам быков, слегка стегнул их, и арба двинулась через мост. Колеса взобрались на насыпь, Лукана осторожно объехал пролом, еще раз стегнул быков. Арба покатилась смелее, быки побежали по скату и оставили аробщика позади. Он неторопливо приближался к арбе. Сейчас уже не спешил долговязый.
Догонит… сейчас догонит.
Быки пошли медленнее.
Догонит, ненасытный… только не здесь, не посреди дороги. Подожди до леса…
Он уже в десяти шагах. И быки, ему на радость, пошли медленнее.
Что с того, что сейчас ночь, что луна закатилась… Ведь это дорога. Какой-нибудь запоздалый путник пройдет или охотник…
Лукана уже в трех шагах от арбы.
Слышишь, долговязый… не делай так, чтоб вдову закидали камнями, не выставляй ее к позорному столбу.
Он уже рядом, взялся за поручень…
Мерин… настоящий мерин…
Даро спрятала лицо в ладони. Нет. Она не может видеть, как долговязый, задрав ногу, упрется коленом в арбу, потом подтянет вторую ногу, и не станет слышно его шагов. Арба накренится назад.
Лукана, ты хоть с дороги сверни. Ну… ладно. Ладно! К черту все, только с дороги, с дороги сверни, ненасытный!..
— Ты что, того, не пересела вперед?
— Нет… я сейчас, — пролепетала вдова и обеими руками сильнее вцепилась в поручни.
Смотри-ка, какую хитрость придумал… «не пересела», говорит. Арба, мол, растрясет тебя… А сам вот сейчас вскарабкается, встанет на арбу, обнимет ее… Нет, не дай бог… и как будто не хочет, чтоб ее растрясло, как будто о ней беспокоится… Лукана, только не так сильно, знай меру, вот уж действительно мерин! Ведь ты буйвола можешь одним ударом свалить, осторожно… осторожнее! Не поломай ей ребра… не раздави женщину о свою грудь.
…Ты, верно, даже целоваться не умеешь. Откуда тебе знать, что такое нежные ласки… Лукана, твоими зубами шкуру рвать… Не будь таким зверем, не опозорь вдову.
Что? Не можешь! Не можешь иначе, зверь ты эдакий! Но лица, хотя бы лица не трогай! Черт с ним, тело одеждой прикрыто… руки, плечи, грудь, все можно прикрыть… только лица не трогай.
Вот шея… у Даро тонкая белая шея. Ладно, она повяжет ее завтра, притворится простуженной, будет нарочно кашлять, ты только лица ее не трогай…
Медленно катится арба по изъезженной, усыпанной камнями дороге, и рядом, держась за поручень, шагает Лукана.
Что?.. Ах! Шагаешь как ни в чем не бывало… Будто бы пожалел женщину и здесь, посреди дороги не позволил себе ничего. А в лесу ни совести с тебя никто не спросит, ни чести, ни человек тебя не увидит, ни бог. Или грех, совершенный в лесу, не грех?
А вот и лес уже близко… Что же тебе там помешает. Делай что хочешь… останови арбу под деревом, и всю ночь Даро должна будет умолять тебя: отпусти, ради бога, отпусти домой… Я завтра буду твоя и послезавтра… Только свекра не своди с ума, он ведь ждет…
Поначалу ты даже не станешь слушать. Поначалу впустую она будет шептать. Потом ты не поверишь и заставишь ее поклясться. И она поклянется, что будет вечером ждать тебя в лесу.
А что ей останется делать? Разве может она изменить клятве? Или разве ты отстанешь от нее так легко?..
Не надо, Лукана, не задерживай ее так долго. Ты не знаешь, какой у нее свекор. Ты не знаешь, что значит попасть на язык всей деревне. Поверь ей, Лукана. Даро не станет обманывать. Она придет, обязательно придет… Как только стемнеет, она будет на месте, как только уснет свекор. Все дела закончит пораньше, успеет все, с десятидневной работой справится за день и придет. И послезавтра придет, и потом… Только сейчас не задерживай ее слишком… Ну что в самом деле, человек же ты, что за чудище сидит в тебе ненасытное!..
Арба уже катится в густом дубовом лесу, и рядом, взявшись за поручень, шагает Лукана, сопит, вздыхает. Наверное, выжидает удобного места.
Лукана, отпусти на время. У нее семья, свекор… и совесть ее грызет. Женщина не может, как ты, махнуть на все рукой. Ты, Лукана, мужчина, ни жены, у тебя, ни детей. Тебе и слова никто не скажет.
Лукана!
Лукана, смотри, чтоб не сорвалось нигде у тебя с языка, не сболтни где-нибудь об этом… Лучше уж своею рукой убей ее.
Не только ни слова, ты должен дальше держаться от нее после этой ночи. Мужчина должен беречь имя женщины, как веко глаз бережет… как веко глаз бережет, слышишь ты, мерин…
И в этом лесу лучше не оставаться долго.
Потом… Потом Даро сама придет в этот лес, знаешь, туда, где густой кустарник. Там в одном месте, в самой чаще, крохотная полянка, вся усыпанная старой, опавшей листвой…
Ты думал, ближе сюда? Там, где разрослась ежевика и скрыла лужайку от человеческих глаз?
Там высокая и густая трава — это верно. Но трава хуже, Лукана… ты же мерин, ты дерево сомнешь, не то что траву.
А на другой день пройдет там кто-нибудь. То место близко от села, так обязательно пройдет кто-нибудь, и выдаст нас смятая трава. Нет, Лукана, послушай меня. Там лучше… там гуще лес, вокруг кусты и ни одной травинки. Там даже раз в год никто не пройдет. Правда, далековато, зато нас никто не услышит. Будешь же ты говорить что-нибудь, не станешь же молчать, как немой, как сейчас молчишь.
Левое колесо наехало на пень, медленно взобралось на него. Арба накренилась, колесо соскочило с пня…
— Лукана! — вырвалось у Даро.
Лукана скручивал самокрутку. Сперва не ответил, смочил языком бумагу, слепил, сунул в рот, потом зажег спичку, глубоко затянулся и спросил:
— Что случилось, того? Думала: опрокинется? Я-то здесь для чего…
— Да, на тебя… — Вдова некоторое время безмолвно шевелила губами и наконец решилась — На тебя я надеюсь, Лукана.
Лукана выпустил длинную, белесую струйку дыма.
— Ну и не бойся.
Нет, Даро не боится тебя. Сейчас ей нечего бояться. Там, у моста, она боялась. Там нельзя было… ведь нельзя было, Лукана, согласись…
Арба медленно катилась вдоль неровной дороги. Колеса со скрипом взбирались на пни, на камни, перекатывались через крепкие корни деревьев, падали оттуда, проваливались в рытвины, колдобины и медленно катились дальше.
Лукана широко шагал рядом и пускал струйки крепкого махорочного дыма.
Кончился лес.
…Лукана! Кончился лес, Лукана! О чем ты думаешь!.. Вот уже первые окна светятся…
Село началось.
…Чего же ты медлил, мерин ты эдакий. Сейчас, уж коли люди ничего не узнают, собаки увидят, прикорнувшие на деревьях куры встрепенутся. Что ты наделал, Лукана! Что за черт сковал тебе руки! Ну, куда ты здесь спрячешься от людей?
Арба заскрежетала по камням.
Залаяли собаки.
Лукана выкурил самокрутку. Оттянув локти, заложил хворостину за спину.
Лукана! Что же ты!.. Смеешься над ней? Будто не хотел насильно, оттого и не тронул ее…
Ты ведь знаешь, что она ни слова не сказала бы тебе… ты это хорошо знаешь. Она и сейчас не издаст ни звука, будет молчать, как рыба…
Лукана, смотри: вот дом!
Ее дом! Что ты делаешь? Как ты смеешь, чумной! Вдову у ее калитки хочешь опозорить! Вся бесконечная дорога, вся ночь была в твоих руках. Зачем ты так?..
Арба остановилась у калитки.
…Ну вот, Лукана, стала арба… Дождался-таки наконец. Вспрыгнешь на арбу, сграбастаешь ее…
В бога ты не веришь… нет для тебя ничего святого! Здесь, в тридцати шагах, спит ее свекор…
— Ты что, не сойдешь, того?
…Она сойдет, сойдет, Лукана. Куда же ей еще деваться. Вот встанет и шагнет… Ты протянешь к ней руки, будто хочешь помочь, но не дашь ей ступить на землю…
…Лукана, в лесу было не страшно… Здесь другое дело. Ты хоть отпусти ее сразу. А завтра она придет, куда хочешь… куда прикажешь.
Лукана не протянул ей руки. Он потянулся за мешком.
Даро встала у перелаза через плетень.
Вот… до этого места ждал Лукана.
Лукана, осторожнее на этих кольях…
Ах, если б доска была набита…
Лукана понес мешок к перелазу.
Даро замерла у плетня, закрыла глаза и прижала руки к груди. Когда возле своего уха она услышала его дыхание, задрожав, простонала:
— Мерин… ох, мерин!
Лукана опустил мешок там же, у ее ног. Он хотел перенести его в двор, но вдова закрывала перелаз, и ему не удалось это сделать.
— Спокойной ночи, того.
ПАРНОЕ МОЛОКО
Перевод
А. Федорова-Циклаури
Вечерело.
Пело вынесла из коровника тяжелую кринку, полную парного молока. Понадежней прижала ее левой рукой к груди, а правой задвинула щеколду. Из-за двери доносился шелест соломы. Обхватив кринку обеими руками, Пело направилась было к дому, как вдруг ей почудилось, что у загона, за узким перелазом, кто-то стоит. Войдя в кухню, она оглянулась, но ничего не увидела: покосившийся плетень огорода загораживал перелаз. Ногой толкнула она дверь, вошла в комнату, поставила кринку на стол. Так и подмывало выйти, проверить, нет ли кого у загона, но она не решалась. Да и кому там быть, у загона, где вечно не просыхает рыхлая, липкая грязь?
Двор перед домом ровно и плотно зарос травой, железные ворота, выходящие прямо на асфальтированную улицу, тщательно выкрашены серебряной краской.
«Что это на меня нашло, — покачала головой Пело, — да в эту грязь и палкой никого не загонишь. Померещилось в сумерках, не иначе». И все же решила выйти.
— Чтоб этой кошке провалиться, — обернулась она, не дойдя до двери, но около кринки никакой кошки не оказалось.
Вернулась. Процедила молоко в эмалированную кастрюлю.
Собралась насыпать туда закваски, но снова что-то почудилось.
Накрыла крышкой кастрюлю. Подошла к окну, отдернула занавеску и стала вглядываться в темноту — никого. «Если б кому-нибудь понадобилось, со двора бы зашли». И снова задернула занавеску.
Тускнел огонь в железной печи. Она подбросила пару поленьев, прикрыла дверцу. Дрова разом вспыхнули, оранжевый, яркий свет заплясал в поддувале. Под печкой свернулась кошка, и Пело снова вспомнила о молоке.