Глава первая
В большой пещере знали, как пережил Штуте смерть Баумана. Даниэль со слезами на глазах рассказал все:
— Бедняга Клаус… Бедняга Ганс…
Но никто не слушал наивного, доверчивого Даниэля. Они видели много смертей и знали, что не так оплакивают на фронте гибель солдата. Капрал просто хочет показать, как он всех их любит. Будто и Вальтера он любил, а взял с собой не кого-нибудь, а Даниэля, потому что его легче обвести вокруг пальца.
— Смотреть было жалко, клянусь богом…
— Ладно, хватит! — прохрипел Пауль.
— В самом деле — завелся! — поддакнул Кнопс. — Знаем мы, какой он хороший!
— Ну-ка заткнитесь! — буркнул Карл.
— Я хочу сказать…
— Ты ничего не хочешь сказать!
— Ладно, замолчу, — пробормотал Даниэль, еще глубже забиваясь в угол пещеры. Он притих, но остался при своем убеждении, что если Ганс и предал их и подставил Вальтера под пулю за два котелка воды, Клауса он все-таки любил… Конечно, любил, и… Ах, ничего не поймешь: кто друг, кто враг…
«Господи, что же ты так перемешал все, что правого от виноватого не отличить. Даже если сам спустишься на землю, ничего не разберешь».
— Вам-то что делать? Нам как быть?
— На это тебе Ганс ответит! — злобно огрызнулся австриец.
— А?
— Спроси Ганса, он тебе скажет, как нам быть.
— Нет, Ганса я не спрошу.
— Почему?
— Ему сейчас не до нас… — простосердечно объяснил Даниэль.
Опять наступила тишина.
Кнопс почувствовал беспокойство: тут каждый поумнее меня, может быть, кто-нибудь придумает выход из положения.
— А что может Ганс? — нерешительно спросил он.
— Кое-что может… Но тебе не на что надеяться… Не исключено, что если горемычный Даниэль припомнит всех своих дочерей, он и сжалится над ним, не променяет на глоток воды.
— А вдруг мы ошибаемся, Пауль, грех на душу берем?
— Не говорите вы с этим придурком! — опять прохрипел Карл. — Скажите что-нибудь толковое.
— Если спросить меня… — Иоган присел на рюкзак и поморгал маленькими красными глазками. — Что тут скажешь толкового. Из этой пещеры один выход?
— Один.
— Кто его караулит? Наши враги. А кто еще?
— Знаем мы, кто еще! — не дал договорить Пауль.
— Штуте наш! — затянул свое Даниэль.
— Знаем мы, чей он.
— Кто этого не знает, — неопределенно подтвердил Кнопс.
— Никто не скажет, что нам делать. А я скажу.
— Говори, Иоган!
— У нас еще есть враг.
— Еще?!
— Мы голодны и измучены жаждой. Из пещеры один только выход, а в него лезут четыре смерти разом.
— Лежи, помалкивай, — прикрикнул на Иогана Карл.
— Мы ничего не можем поделать! Можно подумать, что их не существует и сами горы карают нас, Карл. Мы их не видим! Это ужасно.
— Брось! — отмахнулся Пауль и обернулся к маленькой пещере. — Мы видим их. Очень хорошо видим.
— Что толку от этих? Смотри, любуйся. А выстрелить хоть в одну, все четыре смерти поспешат — поторопятся сюда. Ждать не придется, можешь мне поверить. Если спросить меня…
— Ты что, не кончишь? — прервал опять Карл.
— Пусть говорит! — прохрипел австриец. — Должен же кто-то говорить.
— Да, надо что-то решать… — приподнял голову Кнопс.
— Заткнись! — не дал договорить ему Карл и обернулся к австрийцу. — Ну, говорил он, и что? Нам поможет его чушь?
— Но до каких пор сидеть так?
— Пора все это кончать.
— Как? Каким образом?
Пауль промолчал.
— Пусть Иоган договаривает, — опять приподнял голову Кнопс; ему невыносимо тяжело было слушать молчание, он никогда не знал, о чем думают люди, когда они молчат.
— Пусть договаривает. Может, он напоследок приберег выход из положения? — разрешил Карл.
— Нет, я не об этом.
— Спасибо! О чем же нам говорить?
— Я о том, что, когда они стреляют, — будь они неладны — они стреляют по одному разу. Если раздастся пять выстрелов, мне останется закрыть глаза и умереть.
— А тебе лучше очередью получить?
— Да погоди ты!..
— Попроси капрала, и он тебе устроит это удовольствие.
— Он же услышит, боже мой, услышит! — заволновался Даниэль.
— Пусть слышит! — вскричал Пауль и вскочил. — Он должен знать, что мы люди, и нас нельзя продать за котелок воды.
— Погоди, Пауль, умоляю тебя, как сына! — Даниэль обнял Пауля. — Может, еще явится спасение…
— Какое спасение?! — прервал его Иоган. — Ну-ка, сами скажите, где оно, спасение? Нет его! Пленницы у нас есть, а спасения все равно нет.
— Мы сами пленные, — желчно процедил австриец, — и цена каждому из нас — стакан воды!
— Пауль, послушай меня, Пауль!..
— Пленницы у Ганса.
— Да, так… А нас что ждет?
— Смерть! — крикнул опять Пауль.
— Пленницы спасут нас? — снайпер обчел всех прищуренным взглядом. — Что-то я не вижу пока этого спасения.
— Они капралу помогут.
— Но четырем дочерям Даниэля нужен отец, а не капрал.
— Гансу не нужен Даниэль! — вставил Кнопс.
— Почему же! — возразил австриец. — Гансу мы все нужны, только не для наших детей, а для него самого. И ты ему нужен, дубина!
— Чтобы спасти спою шкуру! — догадался опять Кнопс и чуть ли не с удивлением повторил: — Мы нужны Гансу, чтобы спасти свою шкуру.
— Но кому нужна шкура Ганса? — спросил кто-то снаружи, приподнял край брезента и вошел в пещеру.
Каждый отыскал взглядом свое оружие, но никто не дотронулся до него — перед ними стояла пленница, этого никто не ожидал. Все молчали. Пленница была бледна, но она шагнула вперед и еще раз спросила твердым голосом:
— Так ответьте мне: кому нужна шкура Ганса?
— Гансу! — громко бросил Пауль и схватил свой автомат. Пленница отступила было назад, но тут же поняла, что, чтобы убить ее, австрийцу не нужно было хвататься за оружие. Сейчас этот жест скорее свидетельствовал об испуге. Пока пленница была в другой пещере, они могли выстрелить, но теперь…
— Может быть, ты откажешься от своей шкуры? — спросила Гуца и остановилась. — Ты хватаешься за оружие! Но ведь ты знаешь, что моя смерть, это и твоя смерть. А для нас что ваша, что его шкура одинаково презренна, как волчья. Я пришла сюда не ради Штуте. Он ваш — и вы сделаете с ним, что захотите. Но я боюсь подвернуться под горячую руку.
— Штуте тебя защитит.
— Защитит, потому что он умнее и понимает: тот, кто выстрелит в нас, выстрелит себе в лоб.
— Может, и ты умнее нас! — приподнял голову Карл.
— Не знаю. Мои слова продиктованы не умом, а страхом. Я вижу нацеленные на меня ружья.
— Скажи, зачем ты заявилась сюда? — выйдя из себя, заорал Пауль.
— Я же сказала, что боюсь смерти.
— И потому так близко подходишь к моему оружию?
— Вы не выстрелите в меня. Я боюсь слепой пули.
— Какая разница, слепая она или зрячая! — брякнул Кнопс с дурацким смешком.
— Я пришла предупредить, чтобы в вашей потасовке вы не смели трогать ни меня, ни мою спутницу. Ваши жизни в наших руках. Убьете вы нас, и ваше дело кончено…
Она повернулась к выходу и отогнула край брезента.
— Бойтесь своих ружей!
Она постаралась выйти из пещеры размеренным шагом.
Глава вторая
Вахо всегда с трудом досиживал в школе последние уроки. Вообще, уроки ему казались слишком затянутыми. Он был сообразительный мальчишка, легко схватывал все новое, и объяснения учителей казались ему невероятно многословными. И нередко, не досидев до конца занятий двух-трех уроков, он закладывал книжки за пояс и уходил из школы. Домой он не мог вернуться раньше Таджи, а потому весь день гонял по селу собак или играл с пастушками. Деду об этих проделках не говорили, зато мать, скрывавшая проступок сына, считала своим долгом особенно строго наказывать его. Вечерами, прокравшись к дому, Вахо не мог дождаться, пока все улягутся. Ожидание наказания мучило его больше, чем наказание, и он сам отдавался в руки рассерженной матери, под горячую руку ему сильно доставалось. Поэтому с домашними он обычно был не в ладах. Это огорчало его, и время от времени он решал выправить положение и отсиживать в школе все положенное время и даже больше. Но четвертый урок опять растягивался до бесконечности, и материнские побои казались ему слаще этой муки.
Вахо считал, что не надо давать немцам воду, и грозился выстрелить в того, кто выйдет на родник, но не посмел.
Не посмел, однако, на друзей обиделся. Даже подумывал вернуться в село.
В то утро, когда Вахо, разругавшись с друзьями, собрался покинуть их, Гуа крикнул ему вслед:
— Вахо, одумайся! Меня привел сюда, а сам уходишь?
Тутар махнул рукой.
— Пусть идет, куда хочет! — он знал, что минутная слабость не могла увести Вахо далеко, дороги в село заказаны. А к его возвращению, может, что-нибудь и определится.
Вахо вернулся вечером. Демонстративно устроился в стороне от Тутара и Гуа: перенес туда свое ружье, затем вернулся, достал из хурджина одну из гранат Сиоша, заложил ее за ремень, и тут Гуа увидел, что Вахо обмотан веревками.
— Веревки-то ему на что?
— А кто его знает? — Тутар даже не оглянулся. — Оставь его в покое! — После ухода Вахо он все-таки побаивался, как бы тот не спустился в село. Да и терпение у него иссякло окончательно, так что в глубине души он даже хотел, чтобы Вахо учинил какую-нибудь глупость.
Место, с которого они наблюдали за площадкой перед пещерами, было наиболее удобным на скале. На пятачке, куда перебрался Вахо, даже стоять было трудно, но он размотал часть веревки и с ее помощью закрепился на выступе скалы. Убедившись, что Вахо ничего не грозит — при желании он мог теперь даже выспаться, — Гуа и Тутар успокоились.
Тутар думал, что, как только похолодает, Вахо вернется к ним и влезет под бурку. Его только слегка настораживала граната, унесенная двоюродным братом: как бы он не бросил ее вниз, — ведь теперь они знали, что немцы находились в большой пещере, а пленницы в малой.
Тутар знал двоюродного брата, как облупленного, но в эту ночь его предположения не оправдались.
Ни Тутар, ни Гуа, не обратили внимание на то, что Вахо избрал себе место как раз над большой пещерой. Как только стемнело, он приступил к осуществлению своего плана: через каждые две пяди завязывал на веревке узлы, аккуратно сложил ее и прилег, свернувшись клубком. Он не надеялся на поддержку друзей, и ему надо было отдохнуть.
До восхода луны еще оставалось время. Говорят, что среди ночи даже река ненадолго задремлет. А немцы, наверное, привыкли к тому, что если они не высовываются из своей берлоги, на них не нападают.
Для маленького горца спуск по веревке не представлял труда. Но, как часто бывает в горах, неожиданно, грозясь дождем, наползли тучи, задул ветер. Вахо побоялся, что дождь намочит веревку, и решил поспешить. Он посмотрел туда, где остались Тутар и Гуа: ни звука. Тутар спал, да и карауливший Гуа определенно дремал.
Вахо своих опасался больше, чем немцев: как бы не остановили и не вернули назад. От них всего можно ждать. Он снял башмаки и носки, гранату сунул за пазуху, крепко обвязался веревкой и подался вниз, перехватывая узлы босыми ногами. Скала оказалась отвесной, так что почти вся тяжесть падала на руки. Вахо спускался все ниже, от узла к узлу. Он знал, что как только скала уйдет из-под ног вглубь, надо достать из-за пазухи гранату и бросить ее в пещеру, в щель над брезентом, через которую немцы видят полоску неба. Надо бросить эту чугунную коробку и, пока она взорвется, скорей-скорей полезть наверх; пожалуй, он успеет до взрыва вернуться к своим башмакам. А не успеет, все равно взять его на прицел будет трудно, даже если немцы и сообразят, где он.
Как только внизу над пещерами что-то щелкнуло, Гуа насторожился и ткнул локтем закутавшегося в бурку Тутара. Но прежде, чем Тутар протер глаза, громыхнуло. Тутар взглянул на небо: тут иной раз не так громыхало. Только на этот раз грохот донесся снизу.
Глава третья
Для Штуте этот грохот не был неожиданным. Теперь у него всюду были враги: и снаружи, и внутри. В любую минуту те или другие могли убить его. Кто бы ни стрелял, Ганс был обречен… Сегодня никто не звал сверху пленниц. До каких пор могло продолжаться это молчание? Вообще, до каких пор мог ждать враг? Он убил обер-лейтенанта дальним выстрелом из-за ущелья. Потом, убедившись в осторожности немцев, перебрался на скалу над пещерами и убил Клауса и Альфреда. Вот уже сколько дней на площадке перед пещерами никто не появлялся. Но до каких пор мог враг подавать воду и ждать? Пора было устраивать вылазку, прорыв, побег. Все сроки вышли… Если ему суждено умереть, он умрет не как предатель, он не хочет, чтобы Даниэль плюнул на его труп.
Звук выстрела и взрывная волна, вылетевшая из большой пещеры, подбросили капрала. Он ждал, что за взрывом последуют выстрелы, и прижался к скале, отстраняясь от входа; хотел ответить огнем на огонь, но ничего не видел. А стрелять в воздух значило выдать себя…
Выстрелов не было, только вскрикнули пленницы. Потом стало тихо, и из большой пещеры послышались стоны и проклятия.
Все тонуло во мраке. Штуте стоял и не знал, убит он, ранен или опять уцелел.
«Они попали в пленниц?.. Или осколки срикошетили?.. Нет, граната взорвалась в большой пещере…»
Площадка была пуста.
В маленькой пещере слышался встревоженный шепот девочки. Войдя туда, Ганс почувствовал запах крови.
Пленницы притихли, они не знали, кто вошел к ним: Ганс, Пауль или свои.
Капрал не шелохнулся и не подал голоса. Если в большой пещере кто-нибудь уцелел, он не должен знать, что Ганс жив.
Оттуда время от времени доносились приглушенные стоны.
Жуткая ночь тянулась бесконечно долго.
На рассвете среди стонов Ганс расслышал свое имя.
— Ганс!..
Сначала он решил, что ему показалось.
— И ты убит, Ганс?.. — словно с того света вопрошал голос, и капрал не узнал, кто зовет его. Кто перед смертью вспомнил предателя?
В пещере все еще было темно. Ганс одеревеневшими ногами шагнул к выходу, прижался к скале и оглядел площадку — никого.
Он прислонил автомат к скале и безоружный, с дрожащими руками, подошел к брезенту.
— Входи… Кто бы ты ни был, входи…
Даниэль звал Ганса, и Ганс должен был прийти к нему на помощь, но был ли там еще кто-нибудь, молчащий?..
— Заходи… — простонал бедняга. — У меня к тебе дело…
Ганс, впуская свет в пещеру, поднял изорванный брезент. Никто не стрелял. Душно пахло кровью. Он вошел, наклонив голову. Справа, у скалы, заметил сидящего на корточках солдата, хотел крикнуть — не стреляй! Но Иоган был мертв.
— Есть кто живой?
— Нет, — ответил голос из глубины пещеры.
— Даниэль!
— Я мертв, Ганс!
— Что с тобой? Ты ранен?
— Убит…
— Куда ты ранен, Даниэль?
— Везде, в живот, в ногу, в руку.
Штуте присел над ним на корточки.
— Ганс!
Ганс молчал.
— Скажи что-нибудь.
— Что сказать?
— Скажи, за что ты сделал это со мной?
Сердце у Ганса остановилось на мгновение, но все-таки он дотянулся до умирающего, повернул лицом к себе.
— Даниэль! Что ты говоришь, Даниэль!
— Скажи, Ганс, за что?..
— Даниэль, и ты?! В бога ты не веришь, Даниэль! Нет для тебя ничего святого?!
— Нет! — сказал Даниэль и покачал красной от крова головой. — Нет бога!
— Даниэль!
— Скажите, что вам нужно было от меня? За что?
— Мне, Даниэль?
— Тебе… тебе, да, тебе… Конечно тебе, а кому же…
Ганс не мог ничего сказать.
— Скажите, ответьте, за что приволокли меня сюда, пытали голодом и жаждой, за что разорвали меня а клочья? Говори!
— Я?!
— Ты, ты, Ганс!.. Что ты ответишь моим дочерям?..
— Даниэль, вспомни о боге!
— Где бог! Как я его вспомню… Нету бога, Ганс, а ты человек, и от человека я требую ответа — за что?
Ганс опустил голову. Он и сам жаждал ответа на этот вопрос.
Стены пещеры, исцарапанные рикошетами осколков, безмолвствовали.
Глава четвертая
Видимо, пленницы узнали, что в большой пещере не осталось в живых никого, кроме Даниэля. До этой минуты они старались исчезнуть, стушеваться, слиться со скалой, только бы не напомнить немцам о своем существовании. Теперь Ганс услышал, как маленькая горянка о чем-то горячо просила женщину. Штуте знал, что ночью одна из пленниц была ранена. И когда раздался отчаянный крик Таджи «Помогите!» — он бессознательно повернулся и пошел. Выходя на пещеры, он задел головой брезент — в пещере опять стало темно, но Даниэлю теперь было все равно.
— Помогите! — с мольбой повторила девочка, когда Ганс вошел к ним.
Штуте подошел поближе. Голова Гуцы лежала на коленях у девочки.
Гуца была без сознания, видимо, это и напугало девочку. Рана на ноге выше колена обильно кровоточила.
Ганс посмотрел на лежащие в углу пустые котелки и беспомощно развел руками. Потом сказал:
— Встань!
Девочка положила голову Гуцы на бурку, привстала.
Немец, казалось, не мог решиться на что-то.
— Что мне делать? — крикнула Таджи. — Скажи!
Штуте посмотрел на раненую, потом перевел взгляд на Таджи и кивнул головой на выход: ступай, мол, позови своих.
— Гуа! — крикнула девочка и бросилась из пещеры, — Гуа!
— Гуа-а-а-а! — загудели ущелья.
На востоке занималось зарево восхода.
— На помощь, Гуа! Скорее! Скорее!
Вернувшись в пещеру, она увидела, что у Гуцы едва заметно вздрагивают побледневшие губы.
— Жива?! — спросила она сидевшего Ганса.
Ганс кивнул.
— Воды!
Немец потянулся за котелками.
— Погоди, придет Гуа, потом…
Несколько минут было очень тихо.
— Таджи! — послышалось снаружи.
— Скорее, Гуа, скорее! — выдохнула перепуганная девочка и опять выбежала вон из пещеры.
Сверху по веревке, с ружьем за спиной и с хурджином на шее спускался Гуа.
— Обе живы?! — спросил сверху Тутар.
— Скорее, скорее! — ответила Таджи.
— Скажи, наконец, что там стряслось? — взмолился Вахо.
— А ты помолчи! — прикрикнул на него двоюродный брат. — Помолчи, пока цел!
Гуа спрыгнул с веревки на площадку и побежал к пещере.
В пещере было сумрачно. Он невольно задержался у входа.
— Сюда, Гуа, сюда! Здесь мы!
Гуа шагнул вперед и остолбенел. Ему показалось, что в пещере кто-то сидит в немецком мундире.
— Ну, чего стоишь! — послышалось опять, но Гуа не отрывал глаз от капрала и не мог ступить ни шагу.
Таджи подбежала к нему и завела в пещеру за руку, но он, вывернув шею, все смотрел на немца.
— Это Ганс! — сказала девочка таким тоном, словно этот Ганс был их родственником или старым знакомым.
Безоружный солдат молча смотрел на вошедшего.
— Кто?..
— Ганс!
Гуа не мог понять, почему на нем немецкий мундир, если Таджи так произносит его имя.
Он присел на корточки возле больной и все-таки оглянулся.
— Ну, что ты? Куда смотришь?
Но Гуа все озирался и, заметив прислоненный к стене автомат, обмер. Немец потянулся за автоматом. Гуа резко обернулся, шаря рукой за спиной, где он положил ружье. Немец вышел из пещеры, волоча автомат, как лопату.
— Ты чего испугался? — удивилась Таджи.
— Нам нужна вода, — проговорил Гуа, с трудом переводя дух.
— Да, верно, вода! — повторила Таджи, оглядываясь.
К пещере подошел безоружный немец.
— Ганс, воды! — крикнула девочка.
Гуа не поверил своим глазам, когда немец вошел в пещеру, взял котелок и пошел за водой. Или он не был немцем?
Глава пятая
Даниэль не дожил до восхода солнца. Он умер, так и не получив ответа на свой вопрос ни от людей, ни от бога, разом потеряв и людей и бога: мир земной и мир загробный — все, чем он жил и во что верил.
После смерти Даниэля все в большой пещере были в одинаковом положении и все молили Ганса об одном — земли!
У Штуте был безмолвный уговор с ребятами: мертвых надо похоронить; раненым надо помочь.
От куска сала, который Гуа дал Таджи, ему отрезали долю. Сегодня он и воды попил вволю. Теперь надо было собраться с силами, чтобы вечером похоронить пятерых солдат и, поселив их в вечной обители, подумать о себе, если он в состоянии будет думать.
Раненая лежала, повернув голову к выходу из пещеры. Площадка перед пещерой была залита солнцем. Пленниц до того замучило их заточенье, что они с жадностью смотрели на солнце. У входа в пещеру стоял Штуте.
— Ганс!
— Слушаю, фрейлейн…
Гуца долго смотрела на немца, но так ничего и не сказала.
— Я слушаю, фрейлейн! — повторил Ганс.
— Что, Гуца? — Таджи заглянула ей в глаза.
Раненая покачала головой: погоди.
Взгляд Гуцы удивил Таджи. Она тоже посмотрела из неловко стоящего у входа Ганса.
Он теперь не казался таким высоким, как при первом «знакомстве». Тогда им показалось, что он слегка закидывает голову при ходьбе, теперь же он сутулился: глаза у него запали, а вокруг глаз обозначились морщины.
— Снимите шапку, Ганс!
Штуте не понял, зачем понадобилась раненой его шапка, но он снял и протянул.
Гуца покачала головой.
— Вы сейчас не видите себя…
— Нет, фрейлейн…
— И славу богу! — Гуца отвела взгляд.
— А что со мной, фрейлейн?..
Ответа не последовало.
Немец был совсем седой.
Глава шестая
На широком выступе скалы под двугорбой вершиной, по другую сторону ущелья, сидел парнишка с ружьем на взводе. Внизу под собой он видел заросшую мхом поляну, свисающую со скалы до родника, извилистую тропку и почти всю площадку перед пещерами. Укрытие над пещерами ему не было видно, но он точно знал, где она.
Парнишка казался усталым и грустным. Он не спал с той минуты, как ночью услышал взрыв. На рассвете до него донесся крик — он узнал звонкий, крепкий голос Таджи и вскоре увидел ту, ради которой поднялся сюда, в турьи скалы.
Потом сверху на площадку по веревке спустился Гуа. Значит, немцы были перебиты до единого. Но тут на площадку вышел солдат в зеленом мундире, Аби не верил своим глазам: по тропинке к роднику спускался немец.
После злополучного выстрела, когда Аби убил нерешительно вышедшего из пещеры солдата, он не первый раз видел этого немца. Тогда, увидев, как переполошились Тутар и Гуа, Аби поспешно переменил место и избежал встречи. И с тех пор он с удивлением наблюдал, как этот немец то ходит за водой, то роет могилу, и не мог понять, друг он, или враг.
К полудню он увидел, как на площадку, чуть не съехав по веревке, спрыгнул Вахо, затем спустили завернутые в бурки ружья и хурджины и сбросили веревку. Видимо Тутар пошел в обход тем путем, каким они взобрались на скалу. Гуа и Вахо скрылись в пещере, и некоторое время на площадке лежала только бурка.
Солнце поднималось все выше, заглянуло даже в ту щель, где прятался Аби Нанскани, а он все смотрел и смотрел хмуро, не понимая, что происходит; ни одно из его предположений не оправдалось.
Вот все вышли из пещеры, вынесли кого-то завернутого в бурку, наверное, учительницу. Кое-как донесли до края площадки и опустили на землю — дальше невозможно было нести втроем.
Немного погодя к ним подошел немец, до того стоявший между пещерами, наклонился, поднял завернутую в бурку и пошел вниз. Один из мальчиков шел впереди, остальные следовали сзади.
Тропинка едва умещалась в уступе скалы, и идти прямо с грузом на руках было невозможно. Немец повернулся и пошел боком, осторожно, при каждом шаге нащупывая землю. Идущий перед ним Вахо сбрасывал в пропасть ненадежные камешки. Они приближались к повороту, который трудно было пройти даже с пустыми котелками.
Аби Нанскани недоуменно наблюдал это шествие, когда до него донесся цокот копыт из ущелья. Звук стих, потом послышался снова, заметно ближе.
У размытого поворота немец присел, протянул руку шедшему впереди Вахо, спустился, потом выпрямился, прижимаясь спиной к скале, и опять пошел боком.
Цокот копыт раздался совсем близко, и, наконец, из ущелья на лужайку у родника вырвался вороной конь с всадником на спине, за ним легким галопом шла белая кобыла и, горячась, толкал ее грудью рослый жеребец. Они с ходу перенеслись через могилы на лужайке, пронеслись мимо родника и, не найдя пути дальше, закружились на месте.
Всадник спешился.
Идущие по тропинке, к этому времени еще не спустились вниз. Парень связал коней уздечками и удивленно уставился на немца, помогающего нести раненую учительницу.
Как только тропинка кончилась, немец устало опустился на колено. Раненую осторожно положили на землю. Гуа подвел к ней белую кобылицу. Кобылица подогнула ноги и легла на брюхо. С раненой сняли бурку, посадили верхом и на всякий случай привязали к седлу.
Гуа поднял кобылу и осторожно повел. На черного коня вскарабкалась Таджи, но брат не доверил ей уздечку. Горячего жеребца оседлал Вахо, саданул его пятками, обогнал всех и у родника, натянув уздечку, поднял жеребца на дыбы.
Там, где раненую посадили в седло, опустившись на одно колено, стоял немец. Он стоял, похожий сверху на высохшую корягу, и смотрел вслед удаляющимся всадникам.
Вахо хотел дождаться своих, но не утерпел, припал к гриве жеребца и отпустил повод.
Остальные медленно, очень медленно следовали за ним, обессиленные, опустошенные, измученные вконец. Назад никто не оглядывался. Только раз, у поворота, оглянулась раненая и следом за ней девочка.
А немец все стоял и стоял на месте, словно заросшая мхом сухая коряга. Он не шелохнулся ни тогда, когда всадницы оглянулись на него, ни когда они скрылись за поворотом тропинки.
Некоторое время слышался смешанный удаляющийся цокот копыт. Потом все смолкло.
На скале за пропастью угрюмый парнишка убрал свое ружье и поспешно полез наверх. Он спешил. У реки на лужайке его ждала лошадь, которую он увел у немцев и схоронил в овраге. Горы ничего не теряют, а лошадь без всадника, вернувшись в деревню, могла выдать тайну, которую мальчики так усердно скрывали.
Внизу, в ущелье, шумела река. Но она болтала о своем.
Горы не доверяли ей своих тайн.