Достав справочник, она принялась искать телефоны бухгалтерских фирм. В это время зазвонил телефон.
– Черт, – сказала она и затем вежливо ответила в трубку:
– Доброе утро, офис мистера Макмастерса.
– Привет, – послышался голос, который вполне мог выбить из-под нее стул, если бы у нее на коленях не лежал противовес в виде толстенного телефонного справочника. – Это говорит Алан Скейдудо. Вы меня помните?
Этого просто не могло быть. Это был сон, хотя и не очень эротический. Она ущипнула себя.
– Здравствуйте, мистер Скейдудо.
Он объяснил, что только что позвонил своему брокеру в «Хелливелл и Катц», Ханна готова была надавать себе пощечин, у него же был там счет; мистер Дрисколл точно знал, где его можно было найти! – и Дрисколл упомянул, что видел, как Ханна несколько минут назад разговаривала с Ардет.
– Я позвонил Ардет, и она сказала, что вы спрашивали обо мне. Я помнил, что вы работаете у Макмастерса.
Ханна что-то пробормотала, потом она никак не могла вспомнить, что именно. Она не могла поверить своим ушам, когда Алан спросил, не хочет ли она сходить с ним куда-нибудь. «Ну, вы понимаете – в кино, или пообедать, или что-нибудь еще. Вы свободны?»
Проводя занятия в «Старлайте», Чарми обычно оставляла своего сынишку, Натана, у миссис Манси, которая жила на той же улице, у нее было двое маленьких детей. Когда она, радостная после встречи с сегодняшней группой из шести новых членов, на которой присутствовал журналист из местной газеты, готовивший о них статью, ехала вниз по Авенида Гасиенда, то сначала не заметила машину мужа. Но Рон был дома, хотя предполагалось, что он задержится в Санта-Барбаре еще на два дня.
Ей стало сразу нехорошо. Когда он вытащил ее с собрания в прошлую субботу, Чарми тряслась от страха все время, пока они молча ехали домой, она боялась, что он расправится с ней. Но Рон только нанес ей несколько гнусных оскорблений, напился и завалился спать. На следующее утро он уехал, с ним исчез его чемодан с образцами запчастей. В кухне на столе лежала записка: «Золотце, прости меня за прошлый вечер. Не знаю, что со мной было. Вернусь в пятницу».
Но от его машины, припаркованной у дома, внезапно повеяло угрозой. Решив пока оставить Натана у Манси, она вошла в дом.
Он был на кухне и жевал холодного цыпленка, которого нашел в холодильнике; цыплячья ножка в одной руке и банка пива – в другой. По его виду было ясно, что это не первая банка.
– Привет, – сказала она весело, как только смогла, она боялась выдать свой страх. Хотя он и не наказывал ее за субботний вечер, он орал, чтобы она не смела посещать эти «дурацкие представления жирных баб», и ей пришлось пообещать, что она больше никогда не будет ходить в «Старлайт».
– Что случилось? Почему ты уже дома?
Он поднял на нее тупой взгляд:
– Г-где ты была? Где мой сын?
Мороз пробежал у нее по позвоночнику. Давно, в Нью-Йорке, когда он пил еще не так сильно и они только женихались, при виде Рона ее тоже пробирали мурашки – но то было совершенно другое ощущение. Она считала его очень возбуждающим, хотя он был грубым и не стеснялся в выражениях, отбрасывая от себя мир, как пушинку с рукава. Вернувшись из армии, он пустился в разгул, чтобы отметить вновь обретенную свободу, постоянно подшучивая над военной формой и привычкой отдавать честь. В эти первые недели знакомства они много смеялись, занимались любовью и совершали сумасбродные поступки.
Они тесно прижимались друг к другу, как бы компенсируя себя за прошлое одиночество: у отца Рона было не больше времени для своего сына, чем у матери Чарми для ее дочери. На какое-то время они стали лекарством друг для друга. Но когда Чарми забеременела, Рон изменился. Ему пришлось искать работу, и он быстро дал ей понять, что недоволен. Он не хотел ребенка, и они много ссорились по поводу аборта. Как Чарми удалось сохранить ребенка, она порою не могла понять. Ее поддерживала только искра надежды – надежды, что малыш поможет Рону измениться и понять, что не все семьи так жестоки к своим детям, как была жестока к нему его семья.
– Ну, – сказал он, поднимаясь из-за кухонного стола, швыряя пиво и ножку цыпленка. – Я задал тебе вопрос. Г-где ты была?
– Рон, ты пьян.
Он резко ударил ее по лицу:
– Ты опять ходила к этим жирным коровам, так? Так или нет?
– Пожалуйста, не надо…
Хотя Чарми весила больше его, он был гораздо сильнее. Больно схватив ее за руку, он сказал:
– Пора преподать тебе урок.
– Рон, ты…
– Продолжай, – заревел он, – Ну-ка, шагай, – и он толкнул ее к двери.
Он толкал ее и орал:
– Иди сюда! Я покажу тебе, кто здесь хозяин! Боже, как это меня угораздило жениться на такой свинье, как ты!
Она заплакала. Он снова толкнул ее, и она ударилась о стену, разодрав плечо о торчащий крючок.
– Пожалуйста, – кричала она. – Прости меня!
– Иди сюда! – рявкнул он и ударил ее ногой в бедро, так что она споткнулась, влетела в спальню в ужасе от того, что последует дальше. Он проделал уже это с ней в мотеле, когда они ехали через всю страну. Она даже не могла назвать свое настоящее имя врачу из близлежащего городка.
– Давай, – рычал он, срывая с нее розово-сиреневое широкое платье. – Снимай с себя эти тряпки.
– Пожалуйста, – сказала она, – разве мы не можем просто… – Еще один удар по лицу заставил ее замолчать.
Она пыталась раздеваться медленно, чтобы выиграть время, надеясь, что алкоголь постепенно подействует усыпляюще и Рон отключится. Иногда ей удавалось спастись подобным образом. Но он стоял рядом, шатаясь и злобно глядя на нее красными, полными ненависти глазами.
Сняв всю одежду, Чарми попыталась прикрыться. Они бывали обнаженными друг перед другом много раз; раньше они вместе принимали душ. Но сейчас, когда она стояла перед ним голая и дрожащая, а он не собирался раздеваться, она почувствовала, что сгорает от стыда.
– Ложись, – сказал он.
– Нет, Рон, пожалуйста. Я обещаю, что я не… Он повалил ее, Чарми растянулась на покрывале.
– Господи, какая же ты жирная! – заорал он, начиная расстегивать ремень.
– Рон! Нет! – Она попыталась отползти от него, но он подскочил к изголовью кровати, схватил кисти ее рук и вытянул их у нее над головой. Невзирая на ее рыдания и мольбы, он связал ее руки ремнем и затянул его за украшения медного изголовья кровати.
Она так сильно рыдала, что слезы попали ей в горло и она начала, захлебываясь ими, кашлять. Потом она почувствовала, как дрогнула кровать, когда он опустился на колени у ее ног.
Крепко зажмурив глаза и сжав руки в кулаки, Чарми поняла, что он начнет жестоко ее насиловать. И когда мука началась, он грубо проник в нее, она заскрипела зубами, чтобы не закричать во весь голос. Он начал вбивать свой член в нее, обдавая гнусным вонючим дыханием и похрюкивая, как настоящая свинья. Чарми стало так тошно, что она побоялась, что ее тут же вырвет. Она отвернула от него голову.
В этот раз насилие продолжалось не так долго, как это случилось в мотеле во время их поездки, когда наконец он остановился. Она стала молить Бога, чтобы на этом все закончилось и он вернулся бы к своему пиву и оставил ее в покое.
Но он все еще не был удовлетворен. В ужасе она наблюдала, как он развязывает ее руки. На его лице было такое выражение, которого она никогда не видела прежде. Она подумала: на этот раз он меня убьет!
Схватив ее за волосы, он выволок ее из кровати и молча потащил из спальни по коридору. Резко открыв дверь в кладовку, он втолкнул ее туда. Чарми споткнулась о какие-то старые вещи. Ударившись о сломанную теннисную ракетку, Чарми почувствовала резкую боль в ребрах и услышала слабый треск.
– Подожди… Пожалуйста, не оставляй меня здесь… – умоляла она, когда он закрывал дверь.
Но она услышала, как дверь захлопнулась и ключ повернулся в замке.
– Рон! – закричала Чарми. – Не оставляй меня здесь!
Лампочка в кладовке очень давно перегорела, но Чарми все равно не смогла бы дотянуться до выключателя. Рон так захламил кладовку, что там невозможно было повернуться. У нее при каждом вдохе сильно болела грудь. Эта боль, однако, не была более ужасной, чем боль между ногами. И не столько физическая боль, сколько душевная мука…
– Рон, – проскулила она, – мне плохо. Я умираю. Пожалуйста, не оставляй меня здесь.
Но она услышала стук захлопнувшейся входной двери, звук разогревавшегося мотора, и потом машина отъехала от их дома.
Алан поехал с Ханной в Пасифик Оушен-парк, парк развлечений, где они смешались с толпой. Они восхищались теплым вечером, яркими огнями, соленым морским воздухом и буйным, неудержимым весельем. Их свидание началось весьма скованно: они избегали касаться друг друга, когда шли по дороге, слушая крики зазывал, наблюдая, как молодые люди гордо прижимали к себе огромные мягкие игрушки, которые они выиграли на аттракционах для своих девушек. Романтика буквально окутывала их, как причудливое пульсирующее облако. Они мало говорили о себе.
– Ты знаешь, Ханна, ты мне всегда нравилась! – признался Алан, когда они ели кукурузные гамбургеры, густо намазанные горчицей. – Но я никогда не мог набраться смелости и поговорить с тобой. Когда миссис Фолкнер сказала, что ты интересовалась мной, я был поражен. Набрался храбрости и позвонил тебе. Иначе я бы никогда не осмелился пригласить тебя. – Он пожал ее руку.
Ханна всегда знала, что мистер Скейдудо небольшого роста, но до сих пор не понимала, что он ниже ее. Ей было все равно; под тесной мадрасской рубашкой и такими же тесными брюками угадывалось его великолепное физическое развитие.
Они доели свою кукурузу и купили два стаканчика мороженого: один – с вишневым, а другой – с лимонным. Когда стаканчики начали подтекать, Алан и Ханна выбросили их и купили леденцы из хлопкового сиропа. На самом деле никому из них есть не хотелось, в них зрел аппетит совершенно другого рода. Но они оба были слишком застенчивыми, чтобы сделать первый шаг.
Решили прокатиться по воздушной дороге от одного конца пирса до другого, но когда они висели в маленькой кабинке высоко над океаном, Алан обнял Ханну. Она вся напряглась, но не стала протестовать. Потом пошли кататься на детской же