После произошедшего нужда скорее исчезнуть из пятого сектора, и вообще с беспокойных закоулков Нововладимирска стала в десять раз очевиднее. Здесь исключительно плохо. Настолько, что, пожалуй, в московской квартире, опасаясь каждую секунду, что в двери забарабанит Руслан Агиев, Ирина чувствовала себя спокойнее. А здесь… Здесь… Господи, всюду шныряли всякие уроды с пистолетами, ножами, автоматами! Такое чувство, будто тебя все время держат под прицелом, и у каждого палец чешется нажать спусковой крючок. Если не убить, то принудить к чему-нибудь, использовать самым грязным образом. Ко всему добавились кафравские машины, разъезжавшие по округе будто одержимые жнецы смерти. Без колес, вместо кучера бездушный автомат — от чего еще страшнее. И не острые косы собирают человеческую жатву, а какие-то жгуты. Вонзаясь в тело, они, конечно, вытягивают кровь и душу будто через соломинку коктейль из бокала. Остаток вроде в целлофановый пакет, на корм псам космического ада. Кушайте человеческие косточки! На них еще мясо. Они теплые. А здесь холодно. Холод непонятный, неземной. Красина плотнее запахнула куртку и не удержалась, чтобы не выбить из пачки сигарету. Щелкнула зажигалкой, закурила. Этот холод другой… Если зимой в Подмосковье он — чистота, свежесть вперемешку со снегом и радостью, то здесь словно по телу ползают мокрые мыши. Одежда от этого мерзкого холода не спасает. Хочется освободиться от него, скинуть его, сорвать с себя руками. Только это невозможно, он въелся в кожу как грязь. С каким бы удовольствием она сейчас нырнула в горячую ванну. Полжизни отдала за часик в согревающей до томления воде и ароматной пене. Оставшиеся пол жизни за теплый махровый халат и чай с малиновым вареньем. Итого: жизни бы не осталось. Правильно, зачем она такая нужна здесь? Ради чего?
— Испугались? — поинтересовался солдат. Кажется, его звали Артемом — Ирина никак не могла запомнить, потому что майор редко обращался к ним по именам. А между собой срочники разговаривали тихо.
Он полез в карман и достал мятую пачку «Примы».
— Хочешь с фильтром? — Ира протянула Winston, и когда он с трепетной благодарностью угостился, ответила на его странный вопрос. — Испугалась. Раньше мне казалось, ко всему можно привыкнуть. Даже к страху, если постоянно жить в нем. Но у меня не получается привыкнуть к страху.
— Я в детстве боялся Буяна. Кобеля соседского так звали, — Артем закурил, морща прыщавый нос и чему-то улыбаясь. — А он раз спас меня от пьяного дядюшки Димы, когда тот меня хотел со всей злости отдубасить за свой мотоцикл. Выскочил из дырки в заборе и стал между ним и мной. Шерсть дыбом, рычит на дядьку. Поэтому выходит, не всегда мы боимся правильно. Не понимаем, что на самом деле страшно, а что сами себе напридумывали. Хорошие у вас эти Winston. Таких бы пять пачек за раз скурил, — он затянулся с солдатской жадность, мигом спалив четвертушку сигареты. — Вы, я слышал, из Москвы?
Ирина кивнула, улыбнувшись его детской непосредственности.
— Я из Сокур. Это под Казанью. В Москве ни разу не был, хотя наш полк под Раменским месяц дурью маялся. Вот обидно, так и не посмотрю столицу. А с другой стороны, — он прикрыл один глаз, с хитринкой глядя на Красину, — если бы мне кто из взвода сказал, будто я этим летом буду всякие поганки жрать на космическом корабле, я бы морду начистил за такие приколы. Ладно с Москвой — на Фаргерте будет точно поинтереснее. Даю вам слово.
— Ильин! — рявкнул Гармаш.
— Я! — Артем круто развернулся на каблуках.
— Хватит легкие засорять. Твой багаж вот и вот, — майор указал на профессорские сумки, собранные, расставленные в ряд возле чемодана. — Нести бережно как хрустальную вазу.
— Есть! — Ильин еще разок ожесточенно затянулся и шепнул, наклоняясь к Ирине и выдыхая дым: — А вы красивая. На актрису похожи. Как-нибудь еще вместе покурим?
Он мимолетно сжал ее ладошку и отправился выполнять команду Гармаша. Красина не нашла, что сказать, только губы разомкнула от неожиданного комплимента. Ну совсем свихнулся прыщавый мальчишка! Она лет на семь старше его, а он туда же: вместе покурим. Видимо, гормоны сильно давят на голову. Света Хитрова когда-то дожидалась своего солдатика, давно, еще на первом курсе института. Скучала, смелости набралась, поехала после сессии к нему в Новочеркасск. А он там, как выяснилось, из части через забор и по очереди крутит с двумя подругами. Да крутит с таким азартом, что одна уже на третьем месяце беременности. Гормоны, гормоны, тяготы армейской жизни с невыносимым воздержанием. Мужчины все одинаковы с пеленок: легкомысленны, нахальны и жестоки. Они как особый вид биологических существ неисправимо деструктивны. Одни разрушают словом, идеей, другие грубой силой, оружием, третьи тихонечко эгоизмом. Интересно, что о таком псевдобиологическом выводе сказал бы профессор Чудов? С другой стороны, к ним иногда проникаешься жалостью. Даже сразу не поймешь, откуда она берется. Просачивается как вода в невидимые щелочки души, и потом принимаешь ее как родную субстанцию. Ладно, солдат Ильин, покурим. Чего же вместе не покурить, если здесь нет ничего веселее табачного дыма.
Когда все вещи собрали, Красина с мичманом взялись сворачивать ширму. Ее намеренно не трогали до последнего момента, чтобы кто-нибудь из близких к администраторам, не заинтересовался причинами спешного свертыванья хаты. Конечно, идти с огромным количеством багажа придется через северо-западную окраину пещерного города, потом биотронами, и там самый опасный этап: попробуй, если нарвешься на подручных Гудвеса или Перца, объясни, что за движение с сумками в столь неожиданном направлении. Но и здесь светить свои замыслы раньше времени смысла не было. По причине срочного отбытия пришлось даже отказаться от разведки неизвестной пещеры за биотронами.
— Ириш, рюкзак взять не смогу, — сказал Лугин, сматывая с матросской сноровкой трос через локоть. — Ожог лямкой растревожит. Так что, извиняйте мадам Серые Глазки. Но из ваших самые тяжелые сумки понесу я.
— Спасибо, месье благородный Волк, но с вашими ранами, вам противопоказано выбирать самое тяжелое, — Красина бросила свернутую простыню на кусок полиэтилена. — Если б только плечо, а на вас живого места нет. В общем, с сумками — не вопрос. Вы нужны нам здоровым.
Остальные уже были готовы в путь: майор возле Елены Владимировны и важного профессорского чемодана с образцами семян, солдаты вряд ближе к сумкам и уложенной палатки, Хитрова, улыбаясь со скрытым лукавством, о чем-то болтала с Чудовым.
Весь путь до последней арки Лугин, оглядывался, посматривал в прорехи между палатками и ширмами, маясь только одним: не выскочил бы откуда-нибудь кафравский робот. Плотной группой да с пожитками — у каждого по две-три сумки, а то еще рюкзак за плечами — попробуй от него, смойся. Если даже через соседние хаты, между пенолитовых простенков лазейками, все равно кого-то схватит, зацепит, ведь жгут стреляет на метров пятнадцать-двадцать. И что за зловещую игру придумали кафравцы, пустив по пещере сатанинские машины, жужжащие беспощадную песню? Месть за пущенный на строительные блоки пол? Так сказали бы хоть что-то внятное, рявкнули, мол, не смейте! Или мы для них как дичь или домашний скот? Вот и разъезжают по загону этакие убойные комбайны, отлавливая, упаковывая человеко-овечек для столовых и промышленных нужд. Если дела обстоят действительно так, то без разницы к Фаргерту летит корабль, к любой другой планете или этот звездолет — огромная космическая фабрика смерти. Ведь по любому волей хозяев все его пассажиры обречены.
Прошли все-таки к биотронам без проблем. И без разговоров, молча как колонна призраков. Иногда из палаток, из-за баррикад, развешенного на веревках тряпья выглядывала чья-нибудь рожа с недоуменным взглядом: куда, зачем? Одумайтесь!
В ближних галереях оказалось пусто: несколько переселенцев с опаской снимали с замшелых стен неказистые плоды, трое притаились в гроте, и кто-то шмыгнул мимо серебристо-серых листьев. Оно и понятно: жуткие машины навели такой переполох, после которого только самые отчаянные или голодные рискуют высовываться из хаток. Что народа в биотронах мало, для беглецов оно и к лучшему. Меньше риска столкнуться с прихвостнями администраторов, почти всегда околачивающихся здесь: у кого-нибудь что-то отнять, кого-нибудь заставить податься в хмурые ряды дружины, мытарей или работников. Во истину пещерный мир, где выбор между смертью и рабством также узок как между двумя холодными стенами. И закричать бы, размахивая руками побежать, чтобы к чертовой матери вырваться, да бежать некуда!
— Сюда, товарищ майор, — оповестил Ракитин, замедляя шаг перед ответвлением тоннеля. — Фиг там что разглядишь, фонарик надо. А то ноги переломаем или наступим куда в неприличное.
Что с прохода несло «неприличным» Лугин успел почувствовать. Не все утруждали себя ходить к местам с проточной водой, определенных как «туалет». Но хрен с ним, «неприличным». Секундой позже он услышал голоса из соседнего коридора. Оттеснив Ракитина, мичман сделал шаг вперед и сказал, негромко, но так, чтобы разобрали Гармаш и двое солдат впереди:
— Уходим тихонько шагов на сорок. Там, — Сергей кивнул в сторону хода, откуда доносились голоса, — возможно, люди администраторов.
Майор быстро понял его и, к счастью, не стал вступать в неуместный диалог. Конечно, моряк прав: вряд ли здесь будут бродить обычные переселенцы. Не иначе, как дружина или еще какая-то сволота. Ненадолго Гармаш нажал кнопку фонарика, освещая темную галерею. Луч света выхватил извилистые стены с наплывами блестящей гадости. Пол, увы, был неровным: выступы, впадинки — вполне можно оступиться и отхватить ко всем неприятностям вывих стопы. Дальше, где стены расходились, сверху свисало нечто похожее на древесные корни. Если бы не темно-багровый цвет отростков, то в голову могло прийти, будто над гротом растет гигантский дуб или еще какой лесной великан, пробивший корнями грунт на огромную глубину.
Шли тихо, осторожно переставляя ноги. Одновременно приближение неизвестных к развилке по соседнему коридору все больше давило на нервы, хотелось оставить сумки и побежать в темноту, едва разбавленную фиолетовым свечением высокого свода. Майор, шагавший впереди, несколько раз включал фонарь, оглядывая пол. Когда голоса зазвучали у развилки, Гармаш подал знак, всем остановиться. Тихо опустив багаж, беглецы прижались к стене. Кто догадался, опустил сумки, извлекая пользу от вынужденной передышки.