Сергей только и успел положить руку на козлобой.
— Батареи разряжены, но хватит на двадцать выстрелов, — продолжил Керан, вставая. — Пойдемте. Звездолет вышел из гиперпространства, значит, скоро посадка. Нам нужно думать, как выбраться отсюда. Неизвестно насколько корабль задержится на планете. Может только выгрузит ваших и улетит. Надо смотреть и думать… — ворчал кеброа. Хотя его слова не были звуком, а сразу возникали в сознании, они слышались именно как ворчание. — Сидя в пещере, трудно добраться до хороших идей, — продолжал он. — Вдруг эта посадка — наш единственный шанс. Керану надоела жизнь здесь. Лучше пусть меня убьют при попытке вырваться на Фаргерт, чем вечная жизнь в плену.
Кеброа двинулся за Тарасом. Лугин помог собрать Ирине продукты в пакет и нагнал длинношерстого за поворотом, где пузырчатые наплывы пенолита делали ход узким, таким, что широкоплечему Черноволу пришлось двигаться, бочком, иногда приседая, чтобы не задеть макушкой свод. Сергею не терпелось рассказать инопланетянину о раскрывшихся люках, после того как Мякушев с Ляховым прожгли энергоканал или что там таилось на самом деле под металлическим кожухом в толстенном пенолитовом слое. Если Керан хоть отчасти разбирался в кафравской технике и устройстве корабля, то, возможно, это подбросило бы ему ту самую «хорошую идею». А Кахор Нэ Роош покинуть хотелось всем. Безумно хотелось! Ведь это все равно, что вырваться из могилы, где тебя похоронили заживо. Вырваться и обрести новую жизнь. Неважно как там на Фаргерте. Если землян везли на эту планету, значит, ее атмосфера пригодна для их дыхания. Хуже, чем в проклятой улитке, где лишь сумрак, холод и смерть, не может быть нигде.
Однако путь до выхода из пещеры недлинный и сейчас больше заботили выстрелы, отчетливо раздававшиеся где-то слева. Разговор о люках, энергоканале, заодно и корабельной оружейке, скафандрах и машинах, похожих на орбитальные корабли, Лугин решил отложить на потом.
Из густого полумрака проступил светлый овал — выход. Тарас добрался до него первый, свободной рукой сотворил предостерегающий жест, мол, «стоять, затаиться», и выглянул из-за пненолитового выступа.
Пальба, в последние минуты стихшая, продолжилась с новой силой, и Тарас сразу нашел взглядом ее виновников.
Метрах в полутораста за озером на отлогой возвышенности с криками и явными признаками паники суетилось человек шесть-семь. Они бы и рады были дать деру вверх по склону, к темневшей невдалеке дыре (люку, похожему на тот, которым прибыл сюда сам Тарас, Лугин и Ирина), но броситься на утек незнакомцы не могли. Меньшую часть группы отрезали от них прыткие чудовища, те самые от которых едва спасли выстрелы из козлобоев. Не бросать же тем, кто на возвышенности попавших в беду друзей. С одной стороны ужас перед инопланетным зверьем, с другой — товарищеский долг. Стреляли и те и другие в обуявшей их панике крайне неважно, скорее по зарослям, чем по чудовищам.
— Вот те дела… Это не нововладимирцы, — задумчиво теребя броду, произнес Черновол и уже не скрываясь вышел из пещеры. Пожалуй, он совершил полезное открытие. Странные биотроны могли стыковаться с другим пещерным городом. Тарас был в этом почти уверен.
— Двери, — Керан провел лапой по свернувшейся «паутинке», серебристым валиком окантовывавшей выход из пещеры. Тронул Лугина и, указывая на отверстия-входы в другие пещеры у дальней стены, сказал: — Никогда двери не открывались все сразу. Никогда за четыре цикла! — подчеркнул он с непонятным людям возбуждением. — Они открывались, всегда соблюдая последовательность — я ее изучил. Открывались, чтобы выпустить на к озеру дастхэ, лидиру и грихров. Потом их загоняли назад в норы, а теперь все открыто. Так не должно быть.
И время бы сообщить разумному длинношерстому господину о других люках и причине, по которой они все нараспашку. В башке столько разносортных мыслей, догадок, но не до них сейчас — на другом берегу озера смерть грозила людям. Отчаянный человеческий вскрик заставил вздрогнуть не только Красину, но и мичмана.
— Поспешим, Тарас Андреевич, — Лугин направился по тропке вниз. — Не гоже, когда от всякой инопланетной дряни гибнут люди.
12
На месте Гудвеса другой бы загнулся от боли. Ну-ка, если нога, точно головешка из костра! Штанина в сажу, к обугленной голени прилипло расплавленное трико! Ступни практически нет. Кому придет на ум, назвать ступней безобразную загогулину? А Василий Григорьевич держался, даже пытался отдавать сердитые команды, едва ворочая языком. Язык его подвел, не от поцелуя кафравской плазмы, а от вполне русской водки. Ильясов влил в рот Гудкову семисотку «Посольской» в три приема: какая — никакая анестезия. И Саня Вольный не пожалел остаток коньяка из фляжки, которым прежде чрезвычайно дорожил — «Курвуазье». Такого в природе больше не существует.
Решать требовалось что-то срочно. Время тикало, и кафры могли пожаловать в любой распрекрасный момент. Разве могут они не знать, что их семерых собратьев беспощадно завалили, что оружейка взломана, и убойные стволы в руках маленьких, но вовсе не безобидных землян? По мнению закопченного, но не задетого в перестрелке Коржа, арифметика боестолкновения вышла хреновой: из пятидесяти двух нововладимирцев, ушедших в этот отчаянный рейд, в живых осталось только четырнадцать. Плюс еще Гудвес — выживет, нет? Плюс четверо тяжелораненых, шансов у которых остаться в холодном и кровавом мире Кахор Нэ Роош, прямо скажем, не особо. Жуткая статистика, только одно тихонечко радовало: оставшиеся приобрели бесценный опыт в обращении с убойными стволами кафравцев и том, как с самими кафрами справиться: куда целиться, чего опасаться, а в чем быть понаглее. И еще что важно, первоначальная робость, граничащая с паникой, отступила. Сейчас если бы нарисовались здесь инопланетные рожи, то у оставшихся ребят не было бы дрожи в руках.
— Нужно к Перцу посыльного с докладом, — выразил мнение Мякушев. — Срочно! Все барахло мы явно не упрем. Пусть там дружина не отсиживается, а бегом сюда, тянуть в город плазмометы и другие цацки.
— Дело говоришь, — прорычал Гудвес. Боль накатывалась жгучими волнами, словно его ногой помешивали расплавленный металл в огромной литейной форме. И за каждой волной, от которой хотелось корчиться и орать, наступала секунда отрезвления, затем алкоголь брал свое: к горлу подступала тошнота, фигуры стоявших напротив нововладимирцев размножались: вот их пять, десять, пятнадцать. Лица превращались в мутные пятна. — Давай, Тимыч, ты. Бегом к городу налегке. Влад тебя уважает.
— Чего налегке? Я хоть три ствола возьму, — Тимофеев, не дожидаясь одобрения, подобрал несколько плазмометов, что валялись возле сожженных дружинников. Тяжело с такой ношей, аж плечи выворачивает, только по-другому нельзя — донести надо. Впопыхах пнул одно обгорелое тело ботинком: обугленная одежда и слой запекшейся плоти отвалился, обнажая розовое мясо — ой, как гадко! Прости, друг! Стараясь не глядеть на трупы, он поспешил через разоренное укрепление. Только в шахту не удержался, глянул: вид мертвого кафра, не то что приятен, но хоть малое душевное удовлетворение. Его, вымещая скопившуюся злость, убивали всемером. Убивали беспощадно, поливая плазмой, разряжая два АКСУ в неприкрытую шлемом, уродливую башку. Инопланетянин орал то душераздирающе, почти как человек, то переходя на лошадиное ржание, а в тесной ловушке вокруг него, плавился, булькал пенолит. Чудовищу — чудовищная смерть.
— И нам надо собираться, двигать, — сказал Вольный, окидывая взглядом оставшихся в живых бойцов.
— Двигайте, Саш, — прохрипел Гудвес. — Командуешь теперь ты. Меня оставьте. Нахрен меня. Меня мысленно списали. Если выживу до прихода подмоги, значит светит мне еще бля. ская улыбка судьбы. И раненых… — он приподнял голову, пытаясь достать взглядом до тех, почти безнадежных четверых — их перенесли уцелевшему правому краю баррикады.
— Тебя не оставим, — отверг Вольный.
— Раненых не смейте брать, — оборвал его Гудков. — Пристрелить, чтоб не корежились. Пристрелить всех! Я приказываю! А вы должны нести оружие. Слышишь? Оружие важнее людей!
— Григорич… — попытался вмешаться Дудик, отведя взгляд от пьяных, слезящихся глаз Гудвеса. — Пацанов оттащим. Почему нет? Может, вылечат кого. А за оружием…
— Пасть примкни! — вспылил зам главы администрации и дернулся всем телом — обгорелая нога оставила на пенолите черный росчерк. — Сука сердечная! Не спорить со мной! Вы четверых жалеете, а там народа еще тысячи… Наших овец, которых мы должны оберегать и пасти. Тысячи!
— И жизнь всех зависит, будет ли у нас в достатке кафравского оружия, — продолжил его мысль Вольный. — Но кончать ребят лучше только по их желанию. Не звери же мы. Может, кто протянет до подхода помощи.
— Добрые вы, подлюки, — оскалился Гудвес. — Марш отсюда! — трясущейся рукой он поднял свой «Вальтер».
Старовойтов стоял в стороне, сминая штанину выше колена. Ткань вымокла родной кровушкой. Оказывается, зацепило и его. Осколком гранаты или еще какой дрянью, теперь не разберешь, и оно не важно. Рана плевая. «Оружие важнее людей! — мысленно повторил он». Важней людей оружие?! В СОБРе каждый мыслил иначе: нет ничего важнее человека, твоего друга, товарища, с которым ты ешь и пьешь, с которым вместе под пули и вместе назад из перестрелки. Конечно, в полупьяных соображениях Гудвеса есть свой резон: взамен четырех тяжелораненых притащить в город пару десятков кафравских стволов. Раздать их лучшим бойцам, обучить стрелять, и выйдет уже кое-какая сила, может быть, способная защитить жизни тех тысяч. Но все-таки настоящая сила не в оружии. Вовсе не в оружии, будь оно хоть инопланетное, хоть господнее. Сила в вере, что тебя не бросят, не предадут, и если эта вера надломится, то грош цена любому, самому могучему арсеналу…
Николай не додумал: пистолетные выстрелы заставили его содрогнуться. Сколько он слышал этих выстрелов раньше! Другой раз и ухом бы не повел, а теперь вздрогнул и повернул голову. Гудвес — пьяная, изнывающая от боли сволочь — а стрелять умеет: с трех выстрелов два точно в голову тому безнадежному парнишке.