– М-да…- неопределенно тянул я.
– Нет, вы только подумайте! – Он снова брался за газету, морща лоб, потом произносил: – А все-таки не следовало бы печатать такое сообщение.
– Почему?
– Видите ли… Тут все, конечно, достоверно. Мы с вами не усомнимся ни на минуту. Но некоторые могут не поверить. Уж слишком точная названа цифра: восемнадцать тысяч триста сорок семь. Могут спросить: откуда такая точность?
Я прикидывался дурачком:
– Там у нас, наверное, корреспонденты.
Он, не опуская газеты, бросал на меня быстрый испытующий взгляд:
– Вряд ли… Ведь Румыния оккупирована Советами.
– Тогда как же узнали?
– Вот я и говорю… Слишком точно! Слишком!
Как-то вечером он зашел ко мне в комнату с нилашистской листовкой в руке.
– Читали?
Я взял листок:
– «Велика опасность? Тяжелые бои? Пушки вот-вот заговорят у ворот Будапешта? Так что же? Конец? Конец всему?.. Нет! Мы победим! Все равно победим! Мы не можем не победить, ибо народ и вождь едины. Вождь верит народу, народ верит вождю. В этом залог нашей победы».
– Что вы, как военный человек, офицер, думаете об этом?
– О чем именно?
– О залоге победы.
Я решил чуть «приоткрыться» :
– Как военный, я предпочел бы более реальный залог победы. Танки, орудия, самолеты.
Он тоже пошел на откровенность:
– Мы с вами интеллигентные люди. Давайте признаем честно: война проиграна.
Я ответил неопределенно:
– Теперь уже многим так кажется.
Он спросил:
– Вы слышали о нападении на гестапо у нас в городе?
– Говорят, партизаны.
– А, комариные укусы!.. Холодно как! – Он тронул рукой батареи, в которых еле теплилась жизнь, зябко запахнул полы халата. – Десяток людей не может изменить ход истории. История движется неумолимо, и в ее жернова попадают как те, кто пытается задержать ход событий, так и те, которые хотят их ускорить. У меня свой взгляд на историю. Джордано Бруно вовсе не надо было лезть в костер. Да, красиво, да, эффектно. Но не разумно! Просто не разумно. Ведь ни один здравомыслящий человек не стал бы доказывать людоедам, что Эйнштейн гений, так? А Джордано решил доказать. Зачем? Ты сам знаешь, что бога нет, что существует множество миров – очень хорошо! Сказал другим – хорошо! Не верят – их дело. Не верьте, черт с вами, все равно позднее, когда поумнеете, придете к тому же. А он полез на рожон. И что же? Сожгли!
А ведь история все равно взяла свое, с Джордано или без него. Это одинаковое безумие: задерживать солнце и торопить солнце… Германия проиграла войну, и русские придут – это уже ясно. А придут ли они днем раньше или днем позже, не имеет никакого значения. У человека одна шкура и терять ее ради того, чтобы это случилось чуть-чуть быстрее – настоящий фанатизм. Это приводит к ненужным жертвам и только.
Мне хотелось схватить его за отвороты атласного халата, потрясти и крикнуть: «Я русский, русский! Вы понимаете, что говорите! Мы будем Джордано Бруно, мы взойдем на костер, а вы будете греться в пламени этого костра! Пусть, значит, льется наша кровь, а вам неважно, меньше или больше ее прольется! Да ведь и кровь ваших соотечественников тоже льется!»
Но я ничего не сказал. Я не мог сказать, не имел права сказать. К тому же мне казалось, что его речь была адресована не столько мне, сколько ему самому. Адвокат Денеш сам доказывал себе, как следует и как не следует поступать. За холодными циничными рассуждениями скрывалось душевное смятение.
Ночью, выйдя из комнаты, я услышал отдаленный, едва различимый рокот литавр. Денеш, пренебрегая строжайшим запретом властей, тайком слушал передачи Би-Би-Си.
А утром я кинул в почтовый ящик Денешей только что отпечатанную в нашей типографии листовку с призывом бороться против немцев и нилашистов.
В жандармерию он ее не отнесет – за это я мог поручиться.
Химическая рота была во всех отношениях отличным изобретением капитана Комочина. Но в одном отношении она меня не устраивала. Я потерял возможность встречать Аги. К нам никто не приходил из комитета борьбы. Связь с комитетом поддерживал через Бела-бачи сам Комочин.
А мне так хотелось увидеть Аги! Весточку от нее я все же получил. Капитан Комочин сказал, поглядывая на меня с хитрой усмешкой: – Вам привет.
Я зарделся, сердце екнуло. Так и подмывало спросить: «От кого?» Но я заставил себя промолчать.
– Что же вы не спрашиваете, от кого?
– Наверное, от ребят в бункере?
Он рассмеялся:
– Да вы посмотрите на свои щеки! Конспиратор!
Он покачал головой и вышел. А я тут же принялся пилить себя. Надо было хоть спросить, где он ее видел? Или, может быть, она передала привет через Бела-бачи?
В этот день мне всюду мерещилась Аги. Шел по улице, слышал за собой стук каблучков. Она!
Я оборачивался. Конечно, нет.
В доме хлопала дверь, раздавался женский голос.
Ее голос!
Я бежал в коридор. Конечно, не она! Рассыльная из магазина принесла хозяйке заказанную шляпку.
Звонил телефон, хозяйка брала трубку, отвечала: «Его нет!». А мне хотелось крикнуть: «Здесь я! Здесь!» Хотя было ясно, что спрашивают не меня, что Аги даже не знает, где я живу. Да и не позвонит она. Зачем?
Вечером я с четырьмя солдатами нанес «визит вежливости» штабу крупного немецкого соединения, расположенному в курортном пригороде. Великолепные широкие аллеи возле искусственного озера, в зеркальной глади которого отражалась многоэтажная гостиница, построенная в виде старинного замка, кишели патрулями. Зато невзрачный песчаный лесок, километрах в двух от гостиницы, совсем не охранялся. А через него, в неглубокой траншее, наспех закиданной рыхлой землей, проходили в сторону города важные линии связи.
Они-то нас и интересовали… А возвращаясь после операции к себе на квартиру, я совершил немыслимый крюк и оказался поблизости от домика Аги.
Через черную маскировочную штору, прикрывавшую окно парикмахерской, золотилась тоненькая полоска света. Я простоял, наверное, целый час, не отводя глаз от этой полоски, проклиная себя за слабоволие и трусость. Идти вперед я не мог. Я сгорал от стыда, представляя себе встречу с Черным, который вот так же, как я здесь, на углу, стоит у нее под дверью. Вернуться я тоже не мог себя заставить. Все надеялся, вдруг Аги выйдет, провожая клиентку.
Пока я топтался на углу, полоска света в окне исчезла. Постоял еще минут десять и побрел к себе.
На другой день я три раза под всякими предлогами выходил из роты и, озираясь по сторонам, как человек с нечистой совестью, спешил к ее домику.
Ждал, но она не выходила. Вероятно, ее вообще не было дома.
Вечером я направился к Денешам с твердым решением не ходить больше к домику Аги. Я убедительно доказал себе, что все это блажь, чушь, ерунда, не достойная взрослого человека.
Поднялся на второй этаж, позвонил. А когда мадам Денеш открыла мне, пробормотал что-то невнятное насчет своей забывчивости и ринулся вниз с лестницы.
Через пятнадцать минут я уже стоял на знакомом углу. Все было, как вчера. Так же выбивался свет из-под штор тоненькой полоской, так же я упрекал себя за слабоволие и нерешительность и, вероятно, так же через некоторое время повернулся бы и пошел восвояси.
Неожиданно меня осенило. А если зайти и сказать, что на улице неподалеку облава и я решил укрыться у нее на время? Не пойдет же она проверять?
Мысль показалась мне дельной. Двинулся вперед осторожно, из-за угла дома заглянул во двор.
Черного не было. Я вздохнул с облегчением и тихонько постучал в дверь.
Аги страшно удивилась:
– Ты?!
– Понимаешь… Там облава…
Слова застревали у меня в горле.
– Заходи, чего стал на пороге?
Совсем другая, незнакомая еще мне Аги… Лицо заспанное, мятое. Волосы спутаны. На рукаве старенького ситцевого халата аккуратная заплата. Аги была такой домашней, такой трогательной в своей беспомощной попытке скрыть от меня эту заплату на рукаве.
Да, другая, совсем другая. Понятная, близкая…
– Обожди. Я сейчас.
Она исчезла за перегородкой. Вернулась тщательно причесанной, нарядно одетой, ослепительно красивой. И… чужой.
– Зачем, Аги?
– Думаешь, я для тебя? Очень надо! Просто мне уходить.
– Куда?
– В гостиницу «Мирабель». Я вскочил:
– Тогда пойду.
– Иди, пожалуйста. Я пошел к двери.
– А облава? – напомнила она.
– Неважно.
– Если хочешь, можешь остаться. Я взялся за ручку двери.
– Останься, слышишь?.. Я пошутила. Я вернулся.
– Аги, зачем ты? Я так хотел тебя увидеть.
– Еще бы! – Она, смеясь, подкрашивала у зеркала губы. – Ведь облава!
– Я соврал.
– О! – она удивленно взметнула бровь.
– Ты знала.
– О!
– Да, да, знала.
– Так хорошо?
Она повернула ко мне лицо. Губы выделялись огромным ярко-красным пятном.
– Да, – сказал я.
– Да?.. Тогда не надо.
Она вытерла губы платком и рассмеялась. Глаза у нее сразу стали ласковыми и нежными.
– Хочешь, я сварю кофе?
– Нет.
– А что?
– Ничего. Буду сидеть и смотреть на тебя.
– Можешь смотреть полчаса. – Она взглянула на часы. – Нет, уже только двадцать пять минут.
– А потом что?
– Придет Бела-бачи.
– Ну и пусть!
– Как знаешь… – Она помолчала и добавила: – Вчера был такой шум. Бела-бачи пришел и застал здесь Черного.
– Черного?
Я хотел посмотреть ей в глаза, но они были опущены.
Аги тщательно обрабатывала напильничком свои ногти.
– Ты же говорила, что не пустишь его на порог.
– А если он сам? – Она на миг подняла глаза, и я увидел, что это правда. – Вошел прямо через парикмахерскую, крикнул: «Аги, иди сюда!» – вроде он здесь хозяин. Я бы ему показала, но у меня в это время сидели немцы из комендатуры – они завиваются, как барышни. Пришлось им сказать – мой жених.
– А потом?
– Он ждал меня, а я выпроводила немцев и ушла через парикмахерскую. А Черного застукал Бела-бачи. У него свой ключ. Когда я вернулась, они еще были здесь. Черный сидел смирный, как ягненок. Бела-бачи сказал при нем, что он больше не появится у меня. Потом они оба ушли. По-моему, Черного уже нет в городе.