Сегодня вечером мы условились с ней встретиться.
Вечером… А в девять за мной придет машина.
Может быть, пойти сейчас? Мне нельзя, ну, просто невозможно не попрощаться с ней. Хоть несколько слов, хоть руку пожать.
Я снял с вешалки шинель.
– Не надо сейчас выходить, – произнес за моей спиной лейтенант Нема. Сидя у стола, он протирал тряпочкой разобранные части пистолета. – Облава за облавой. Вот опять, слышите?
С улицы доносилась беспорядочная пальба.
– Но мне нужно. Обязательно.
– Заподозренных стреляют на месте. – Он смотрел на свет через ствол пистолета. – Возле гостиницы «Мирабель» трупы лежат прямо на тротуарах – для устрашения.
– Как же быть?
– Если можно – лучше переждать. Они скоро уймутся. Должны уняться.
Он прав. Мне нельзя рисковать… Я снова повесил шинель, стал ходить из угла в угол.
Хорошо, что я остался. Через каких-нибудь двадцать минут меня вызвали на улицу:
– Там девушка, господин лейтенант.
Я пошел к двери. Солдаты провожали меня любопытными взглядами.
– Красивая, – услышал я.
– Наш лейтенант – не промах!
Возле часового никого не было.
– Она там, в скверике. Просила, чтобы побыстрее, господин лейтенант.
Аги ждала меня, сидя на скамейке. Новая шляпка, в руке шикарный бело-розовый букет. У меня упало сердце. Я еще не знал к чему все это, но почувствовал неладное.
– Сервус! – Аги, весело улыбаясь, кокетливо помахала пальцами.
– Откуда такой букет?
– Сегодня не приходи. Я уезжаю.
– Я тоже.
– Вот и хорошо, – сказала она после секундной паузы. – Встретимся завтра. Вечером.
– Нет…
– Не встретимся?
В конце квартала стояла немецкая легковая машина. Новая, изящная, светло-коричневая. За рулем, спиной ко мне, сидел офицер.
– Шани, ты не должен сердиться. Случилось несчастье.
Офицер привстал, повернулся в нашу сторону. Я увидел его холеное розовое лицо. Ах, вот чей букет!
– Поедешь с ним?
– Да.
– Счастливого пути!
Я резко повернулся. Она удержала меня.
– Выслушай сначала!.. У Черного оторвало ногу. Он просит, чтобы я приехала. Я должна. Ты понимаешь, я должна!
В ее глазах дрожали слезы.
Мне стало стыдно. Я не знал, куда девать глаза.
– Почти до самого бедра. – Она закусила губу. – Он, наверное, умрет.
– Аги, – сказал я быстро, – милая Аги, я уеду сегодня. В девять часов я уеду – и все.
– Как? Как – все? Ты не вернешься завтра?
– Ни завтра, ни послезавтра…
Она поняла. Глаза сразу сделались большими и прозрачными.
Немец вылез из машины, не спеша прошелся вокруг нее. Встал на тротуар, широко расставив ноги, снял свою офицерскую фуражку с высокой тульей и провел ладонью по коротко остриженным рыжим волосам.
– Он тебя ждет.
– Хочешь, я скажу, чтобы он убирался? Хочешь?
– А Черный? – спросил я.
– Я не поеду… Не поеду – и все! Могу я хоть на несколько часов распорядиться собой… Эй ты, кретин! – крикнула она офицеру по-венгерски. – Слышишь меня, собачий сын!
Он, глупо улыбаясь, покачал головой: не понимаю!
– Век! Век! (Прочь! Прочь! (нем.) – она махнула ему.
Он, продолжая улыбаться, поднял обе руки и повернулся спиной; видимо, решил, что она запрещает ему смотреть в нашу сторону.
– Тебе надо ехать, – сказал я глухо. – Ты не простишь мне этого никогда.
– Шани!
– И себе тоже. Так нельзя.
– Неужели мы не имеем права на капельку счастья?
– А он в это время будет умирать?
– Но я же ничем не могу ему помочь! – она негромко всхлипнула. – Ничем!
– Аги!
– Хорошо!.. Хорошо, хорошо, – зашептала она торопливо.- Как ты скажешь, так и будет.
Немец снова сел в машину, хлопнул дверцей.
– Он рассердится и уедет.
– Нет… Я сказала ему – ты мой брат.
– И он поверил?
– Нет.
– Вот видишь?
– Ему все равно. Этой рыжей свинье все равно, кто я и с кем я. Лишь бы я сейчас была с ним. Но он еще не знает, какой его ждет сюрприз. Пусть только довезет меня до места.
– Двести сороковой калибр?
Ее губы чуть дрогнули в грустной улыбке:
– С дополнительным зарядом.
– Это еще что такое?
– Посмотри на него, когда он вернется.
– Будь осторожна с ним, Аги!
– Почему мы говорим о нем? Почему о нем? Я не хочу! Не надо больше!
Ее умоляющие глаза были совсем близко от моих. Я видел их словно сквозь увеличительное стекло. Влажные, блестящие, окаймленные густыми черными ресницами.
– Ты вернешься?
– Да! – я стиснул зубы. – Вернусь, Аги! Вернусь! Наши придут, и я с ними.
– Я буду ждать! Слышишь? – Она на какую-то долю секунды прильнула ко мне. – Я поцелую тебя, да?
Я ощутил на щеке легкий трепет ее жарких губ.
– Это счастье, что я встретила тебя, русский! Да хранит тебя бог.
– И что я тебя, – прошептал я.
– До встречи! До встречи!
Она медленно отходила, не сводя с меня широко раскрытых немигающих глаз.
Немец все-таки не выдержал, посигналил.
– Их комме, их комме! (Иду! Иду! (нем.) Чтоб у тебя руки отвалились, завтрашний труп, – добавила она по-венгерски.
Он, самоуверенно улыбаясь, открыл дверцу машины.
Аги села.
Я повернулся и пошел.
Я не хотел, чтобы она осталась у меня в памяти такой: ослепительно красивой, нарядной, с бело-розовым букетом в руке.
Пусть лучше я запомню ее другой. Бедной девочкой, потревоженной со сна, со спутанными волосами, с лицом, на котором отпечаталась ткань, в стареньком ситцевом халатике…
Она прикрывала заплату рукой, чтобы я не заметил, но так и не смогла прикрыть: заплата была слишком большой.
Легковой «Мерседес-Бенц» с красным крестом на стеклах подъехал к чарде в десятом часу. Я отворил дверцу.
– Возьмете попутчика?
– А, родственник из Будапешта!
– Вы?!
За рулем сидел сам начальник госпиталя.
– Садитесь, садитесь, что уставились! Или вас шофер не устраивает?..
Он с места взял большую скорость. Машина, визжа и приседая на поворотах, виляла по узким улицам, словно по расселинам между черными скалами.
Подъезжая к перекресткам, подполковник на секунду включал фары. Длинные лучи выхватывали из темноты бежавшую нам навстречу пустынную ленту мостовой.
– Вы хорошо водите, господин подполковник.
Неярко блеснули стекла пенсне.
– Все зависит от точки зрения. Мой шофер, например, считает, что за рулем я бездарен, как баран.
Мы выехали на центральную улицу. Здесь тоже было пусто. Длинный шпиль ратуши, черные в темноте флаги у входа в гостиницу «Мирабель»… Сейчас должен быть дом нилашистов.
Машина резко затормозила. Я схватился за сиденье. На пути стояли нилашисты. Один из них высоко поднимал светящийся жезл.
– Что такое? – недовольно спросил подполковник, опуская боковое стекло.
Нилашист посветил карманным фонариком во внутрь кабины.
– Есть приказ не выпускать из города штатских. – Он потушил фонарик. – Можете следовать дальше.
Мы проезжали мимо дома нилашистов. Было уже двадцать минут десятого. У входа толпились зеленорубашечники. Широкая дверь то и дело открывалась и через нее на темный тротуар падали узкие желтые клинья.
– Пожалуйста, скорее, господин подполковник.
– Торопитесь? Капитан Ковач сказал: вам надо быть на месте к одиннадцати.
– Не в этом дело.
Он как-то странно посмотрел на меня и прибавил газ.
Улица незаметно перешла в шоссе. По сторонам, догоняя друг друга, замелькали белые столбики.
Я все время оглядывался. Город остался где-то там, позади, у подножья горы, лесистая макушка которой выделялась на фоне темно-сиреневого, в алмазных россыпях неба.
– Будут бомбить, – сказал подполковник, нарушая молчание. – Ночь подходящая.
И тотчас же, словно в подтверждение его слов, сквозь ровный рокот мотора мы услышали взрыв. Даже два: один сильный, другой послабее.
– Уже, – сказал я.
– Нет, это не авиабомбы. – Он покосился на меня и добавил: – Это то, чего вы ждали.
– Вы знаете?
Он пожал плечами:
– Пенициллин-то ведь мой… Правда, мне впервые приходится слышать о подобном его применении.
– Будем надеяться, уколы пойдут пациентам на пользу.
– Или их бессмертным душам.
– Аминь!..
Теперь мы ехали, не торопясь. Появляться на месте слишком рано тоже не стоило.
– Здесь нигде нет контрольных пунктов? – спросил я.
– Ближе к фронту.
Подполковник включил радио. Кабину заполнили тягучие звуки траурной мелодии.
– Что-то случилось, – сказал подполковник. – Послушаем.
Музыка прекратилась. Скорбным, хорошо натренированным на все случаи жизни голосом диктор сообщил о скоропостижной кончине одного из видных приспешников Салаши.
Подполковник повернул ручку приемника. Сообщение прервалось на полуслове.
– Может быть, тоже пенициллин?
– Не хватит на них всех, – ответил он мрачно. – И откуда только поналезло этой мрази! Как будто до войны были одни порядочные люди.
– Так вам только казалось…
Впереди на шоссе возникло какое-то препятствие. Подполковник резко затормозил. Наш «Мерседес», быстро теряя скорость, чуть не ткнулся тупым носом в полосатый шлагбаум, перегородивший дорогу, и недовольно заурчал, подрагивая, как пес на поводке.
Возле шлагбаума стояли двое немцев в касках и целили в нас автоматы. Третий, офицер, подошел ближе.
– Проверка. – Он небрежно прикоснулся к фуражке и сказал на ломаном венгерском языке. – Прошу документы. Прошу выйти машина.
– Я говорю по-немецки, господин старший лейтенант, – сказал подполковник.
– О! Очень рад.
Мы вышли из машины. Один из солдат быстро обшарил багажник, приподнял заднее сиденье. Другой освещал карманным фонариком наши документы, которые внимательно листал офицер. На черной бархатной петлице его шинели изломами двух злых молний поблескивали буквы: «SS».
– Куда следуете? – спросил он.
Подполковник назвал город, километрах в тридцати отсюда.