Было так, что Кащея Бессмертного, обращённого Чёрным Идолом, Вышний Крышень заковал, под землёй замуровал. Только Тарх Дажьбог в тех пещерах ходил и темницу его ненароком разбил! Сам не ведая как, но врага отпустил!
Потому-то Кащей стал драконом, а потом, взлетев выше туч, опустился средь горных круч. И прошёл Кащей по ущельям, а затем забирался в щели. И по щелям тропой неторной переполз Змеёй в мир подгорный, где под Белым Хвангуром — Чёрный! И воссел он на чёрном троне, словно во гнезде вороньем!
И ему Марена служила, злату чашу с вином подносила. Пил ту чашу Кащей и вино отливал, потому суховей на поля налетал. А где падали капли вина от пречёрного винограда, там поля побивало от града.
И оставили люди храмы, перестали жертвы дарить, Рода-Вышнего благодарить. Нечего-де есть и пить, нечем требы нам творить! Лучше о богах забыть, будем-де мы лучше сами во пещерах жить!
Видит снова лютый Сива: льют в златую чашу Живы не медовую сурицу, а обычную водицу! И венков не вьют, песен не поют!
И тогда на Белый Хвангур тучи чёрные сошли, частый дождик принесли. Молнии сверкнули в тучах, и ударил гром гремучий.
И дракона седлал лютый Сива, был он грозен, силён и мудр, и слетел на Чёрный Хвангур. Выпил Сурьи из турьего рога и ударил мечом Чернобога.
Говорил ему Чернобог:
— Ты ещё ударь, Сивый бог!
Сива вновь его ударял… Только смотрит: Кащей пропал! Вот он был, а вот его нет, не оставил он даже след! Только ветер чуть пахнул, Сивый бог его вдохнул… И тотчас как будто лёд бога Сивого обжёг, и огонь заледенил и водою иссушил!
И тотчас Сивый сам сел на троне, словно во гнезде вороньем. И ему Марена служила, злату чашу ему подносила и вином её наполняла — Чёрным богом его величала!
— Трон к тебе перешёл, Сивый бог! Будешь ты теперь — Чернобог! По Закону Высшему Прави стал ты Мором — Владыкой Нави! В Нави ты теперь Кащей! Я же буду — Другой твоей! Я — Марена, а ты — Мориан! Я — Ворона, а ты — Вран!
Друга плакала-причитала, в Нави Сивого бога искала:
— Как во сей сторонушке чёрной грают на дубах чёрны вороны… Нету мне ни сна, ни покоя, обмерло сердечко ретивое… Слёзы горькие мои, как обильная роса, словно туча дождит в тёмных небесах… Не убавить мне горя-кручинушки, так печальна моя судьбинушка… Потеряла я свет из ясных очей, не сыскать мне дролюшку во сторонке сей…
Вслед за матушкой в ночь шла и Ламия-дочь:
— Где же ты, мой батюшка милый?.. Ты в какой сокрылся могиле?.. Ягодка я твоя горе-гореванная, горькими слезиночками вся я зареванная… Как зашёл-закатился мой батюшка ласковый, словно за горы солнышко ясное…
И дошли они до границы, где Смородинка-речка струится… Там Маренушка их встречала, чашу им вина наливала: по краям её — всё огонь горит, а на донышке — там змея лежит.
Как ходила в лес девица, та Маренушка-юдица, — там коренья злые рыла, на горе крутой сушила, в ступке их затем толкла, ситечком просеяла. А затем с вином мешала, гостьям в чашу подливала.
И притом вещала:
— Тот не вступит в царство наше, кто не вкусит Смерти чашу!
Друга с Ламией напились и тотчас же обратились: Друга обернулась львицей с крыльями юдицы, Ламья — лютой драконицей с мордою волчицы.
Высока ли высота поднебесная, глубока ли глубота океан-моря… Широко раздолье по всей земле — чуден Бел-горюч Алатырь, страшен Чёрный камень Марабель.
А и было так при царе Святогоре, да и при Велияре Сивобородом. Велияра тень — Сивый бог в беззаконство всех увлёк. И теперь уж не ведают старцы почёт, сын родного отца в суд неправый влечёт, брат пошёл с мечом на брата и с сестрой живёт в разврате! В храмах люди льют беспечно кровь не агнцев — человечью!
И настали тут лютые годы, за бедой поспешают невзгоды. Снова Сивый бог по земле разгуляться дал Змее: крылья Ламьи-драконицы, морда — будто у волчицы, а ножища — что лыжища, как у борова — нос, как у крокодила — хвост.
И топтать стала Чёрная Ламья поля, застонала тогда Мать Сырая Земля… И пошла драконица от града до града, не встречая себе преграды.
И в ту порушку, да на то времечко о беде той порхнула весточка за Смородинку — речку быструю, да за горы те Сарачинские, за поля и лес сей дикий, прямо в Китеж-град Великий…
Издалече, из чиста полюшка, где гуляет ветер на волюшке, во угодья те лебединые выезжал Ярила Годинович.
Ездил он в чистом поле три годушка — ни гуся не убил, ни лебёдушку, всё искал, с кем в бой ввязаться, в чистом поле порататься. Только нет ему силой равного, витязя под небом славного.
И поехал он да по чисту полюшку, по широкому да по раздольюшку… Вот стоит пред ним дуб покляпистый — дупло
ватый и сучковатистый. А на дубе том — вран, птица вещая, голосом вещает человечьим:
— Ой ты гой еси, бог Ярилушка! Будут славны твои дух и силушка! Ты в меня стрелой не бей, кровь на дуб сырой не лей! В чистом поле пух не развеивай, не разбрасывай чёрны перья! Славный ты, Ярила Годинович, расскажу я тебе диво-дивушко!
— Коль не сам ты Мориан — молви мне всю правду, вран!
— Знай, Ярила — светлый бог! Скоро низойдёт Потоп! Круг небес перевернулся, Сивый Мориан вернулся! Поезжай ты в чисто поле, а затем скачи за море. Там в лесах есть ветроград — Велияра Китеж-град! Ты езжай скорей к отцу, Велияру-мудрецу, — он поведает как быть, как же ту беду изжить…
И поехал он к граду Китежу, где родился Ярила — покидышем. Был медведицей вскормлен в берлоге, во заросшем дубами логе. Ибо Дива к Перуну тогда возвратилась, а отец Велияр впал в немилость.
Но теперь вновь царит в граде сём Велияр — повелитель могучих чар. У него пир горой и всё радует взор. И Ярила явился на княжецкий двор — к башне Семиверхой и ко гридне светлой.
Сына Велияр встречал, чашу Сурьи наливал:
— Знай, покуда ты рос, бог Ярила, а зимой спал медведем в берлоге-могиле, — в Pa-реке вода замутилась, Солнце Красное закатилось! И два брата мои, боги Валья и Вритья, — те, что Паном украдены были, богу Вию верно служили, — перекрыли источники вод, и тогда осерчал на них Род! И послал тогда против Вия всех Сварожичей и всех дивов, также бармичей многосильных! Я же в битву ту не вступал, внука Даждя я задержал: к дубу привязал, чтоб он переждал. Только тень я отпустил на подмогу Диву — Мориана Сиву.
— Значит, Сивыч, что всех злей, — тенью был досель твоей?
— Тень, отброшенная мной, что топтал досель стопой, тайно в ночь сбежала — и от гнева Бармы вдруг живою стала. С мощью Чёрного слилась — обрела над миром власть!
— Как же Тень ту победить, бога Чёрного сразить?
— Тарх Дажьбог в поход собрался, в битву с Чёрным он ввязался… Захватил он гору Сивы, стал супругом вилы Живы… Но, чтоб ворога убить, должен он Яйцо разбить. Коль его он разобьёт, в Нави Чёрный трон падёт! Сине море веко
лыхнётся и повсюду разольётся. И придётся нам опять мир погибший возрождать…
— А возможно ль зло повергнуть, мир при сём не ввергнув в бездну?
— Не избегнуть перемен, коль повсюду в мире тлен. Люди знаньем возгордились, и пути их извратились… Вышний на людей серчал — камень Марабель послал, дабы Святогору обратиться в гору. Камень Финист принесёт, лишь Семаргл теперь спасёт Святогора дочерей, сохранив тем род людей…
И сказал Ярилушка:
— Знать, моя судьбинушка — биться с Навскою ордой, как воюет Солнце с мглой! Ты меня теперь пусти и на бой благослови.
Велияр его пустил, и на бой благословил, и в дорогу дальнюю дар ему вручил:
— Ты возьми мою свирель, ведь её чудесна трель: злые чары одолеет, лихо и печаль развеет! Знай, что со свирелью сей станешь Ламии сильней!
И вот наступили те Лютые годы — пришли Великие воды!
И был обращён горой Святогор. Затем вновь напасть от Хвангурских гор — явилась лютая Ламья, из пасти извергнув пламя.
И так она говорила, так Цареграду грозила:
— Для Сивы жертв не жалейте! На требах кровушку лейте! Чтоб море от стен отступило и город не затопило!
И люди давали скотину драконице Чёрной Ламье, чтоб море не наступало… И вот уж скота у них не осталось, а беды всё умножались…
Тогда они собирались в дворце царя Святогора и жребий метали в горе: кому идти на съеденье, дракону на угощенье?
Тот жребий пал на Ярину, вещая злую судьбину.
— Теперь собирайся скорёшенко и умывайся белёшенько. Венком главу украшай и к синю морю ступай. Тебя там златою цепью тотчас прикуют к скале, а после оставят жертвой одну в предрассветной мгле.
И встала она скорёшенько, умылась она белёшенько, и к морюшку отправлялась, и вскоре там оказалась — к скале её приковали, и вот — одну оставляли.
Яринушка причитала и горьки слёзы роняла, а после Вышня молила, и Велияра с Ярилой, чтоб те на помощь пришли, от смерти её спасли.
Услышал Вышний моление и снизошёл в умилении, — послал на помощь Ярилу спасти младую Ярину.
Явился тотчас Ярила на белокрылом коне — златая грива в огне. И у Золотого града — великого Цареграда узрел он деву младую, в цепях и едва живую. Тут стал он деву утешать, на свирели стал играть.
Как только Ярила запел, заиграл, — тотчас скалу всколыхал. Все цепи с девы спадали, и слёзы её высыхали.
Спросил тогда бог Ярила:
— Скажи мне, дева Ярина, а где же сыскать мне ту Ламию люту, что сеет повсюду смуту?
Рекла та дева Яриле:
— Скорее спасайся, милый! Ведь скоро та Ламия прилетит и нас немедля спалит!
Но бог успокоил Яринушку:
— А ты не бойся судьбинушки, младая ты чаровница! Ты люба мне, голубица! Уздой коня придержи и в сине море смотри. А я перед боем посплю-подремлю и силушки накоплю… Но только во морюшке волны взбушуют и сильный ветер задует, — слетит с гор лютая Ламия, из пасти извергнув пламя. Меня ты тотчас на бой призови — от сладка сна пробуди!
Сказал так Ярила, а сам уснул и веки свои сомкнул…
Но вдруг всколыхалося морюшко синее, задули ветрушки сильные. Слетела с Хвангура — та Чёрная Ламия, из пасти извергнув пламя.