Днём их занимали лечебным трудом. В каждой камере зажигался телевизионный экран, и пациент погружал руки в призрачную рамку экрана. Он видел и чувствовал трёхмерные проекции предметов и инструментов. Он кроил и штопал госпитальные робы, мастерил кухонную утварь и готовил пищу. На самом же деле он ни до чего не дотрагивался. Его движения передавались в мастерские и там управляли соответствующими механизмами. После одного короткого часа облегчения вновь наваливались мрак и тишина темницы.
Правда, временами,... раз или два в неделю (или, может быть, раз или два в год) доносился приглушённый звук далёкого взрыва, И Фойл отрывался от горнила ненависти, где закалялась его жажда мести. В Санитарии он шептал вопросы невидимым фигурам.
- Что за взрывы, там?
- Взрывы?
- Слышу их, как будто издалека.
- Это Чертовджант.
- Что?
- Чертовджант. Когда кто-то по горло сыт Жоффре. Поперёк глотки. Джантирует прямо к чёрту, он.
- Ах ты!..
- Вот так вот. Невесть откуда, невесть куда. Чертовджант... вслепую... и мы слышим их. Бум! Чертовджант.
Фойл был потрясён, но он мог понять. Тьма, тишина, одиночество наводили отчаяние, ужас, сводили с ума. Монотонность казалась невыносимой. Погребённые в застенках госпиталя Жоффре Мартель, пациенты страстно ждали утра и Санитарии ради возможности прошептать слово и услышать ответ. Но этих крох было недостаточно и приходило отчаяние. А потом следовал ещё один далёкий взрыв.
Порой доведённый до отчаяния человек кидался на других, и тогда в Санитарии вспыхивала жестокая драка. Но это сразу же сразу пресекались охраной в очках ночного видения, а утренняя лекция сменялась на наставления о Добродетели Многотерпения.
Фойл знал записи наизусть, каждое слово, каждый шорох и треск ленты. Он возненавидел эти голоса: всепонимающий баритон, бодрый тенор, доверительный бас. Он научился отрешаться, работать механически. А вот перед бесконечными часами одиночества он оказался беспомощен. Одной ярости тут не хватало.
Фойл потерял счёт дням, приёмам пищи, проповедям. Он больше не перешёптывался в Санитарии. Его сознание оторвалось от реальности и куда-то медленно и бездумно плыло. Ему стало казаться, что он снова на "Номаде", опять дерётся за жизнь. Потом и эта слабая связь с иллюзией оборвалась. Всё глубже и глубже он погружался в пучину кататонии, в лоно тишины, в лоно темноты, в лоно сна.
То были странные, быстротечные сны. Однажды ему явился голос ангела-спасителя. В следующий раз он услышал как ангел что-то напевала. На третий раз он услышал как она сказал "О боже...", "Боже мой!" и "Ох..." сказанные душераздирающим, затихающим тоном.
Фойл падал в бездонную бездну и слушал её
- Есть выход, - сладко нашёптывал в его уши ангел. Голос ангела гнева был мягким и нежным, и в то же время горел безумием. Это был голос яростного ангела.
- Есть выход. - прошептал ему в ухо голос из ниоткуда и внезапно, с безрассудной логикой отчаяния, Фойл осознал: выход есть. Глупец, он не видел этого раньше.
- Да, - прохрипел он. - Есть выход.
Послышался сдавленный вздох, а потом тихий вопрос:
- Кто это?
- Я, - сказал Фойл. - Это я, и всё. Ты меня знаешь.
- Где ты?
- Здесь. Где всегда, я.
- Но здесь никого нет. Я одна.
- Спасибо, показала мне путь, ты.
- Я слышу голоса, - прошептал гневный ангел. - Первый шажок к концу. Надо бы остановиться.
- Ты показала мне путь. Чертовджант.
- Чертовджант!.. Боже мой, неужели это правда? Ты говоришь на уличном арго... ты существуешь на самом деле... Кто ты?
- Гулли Фойл.
- Но ты не в моей камере. И даже не поблизости. Мужчин здесь держат в северной части Жоффре Мартель. Женщин в южной. Я - в "Юге-900". А ты где?
- Север-111.
- Ты в четверти мили отсюда. Как мы... О, господи! Конечно! Это Линия Шёпота. Я всегда думала - выдумки... А она существует...
- Что ж, пора, - пробормотал Фойл. - Чертовджант.
- Фойл, слушай меня! Забудь про чертовджант. Не смей! Это чудо.
- Что за чудо?
- Акустический феномен... такое случается в пещерах... Каприз передачи звука... Старожилы называют это Линией Шёпота. Я им не верила. Никто не верил, но это правда! Мы на разных концах Линии Шёпота. Никто кроме нас этого не слышит. Мы можем разговаривать, Фойл. Мы можем строить планы. У нас есть надежда. Мы можем спастись.
Её звали Джизбелла Мак-Куин. Она была вспыльчива, умна, образована и независима. Жоффре Мартель пять лет назад начал лечить её от бандитизма. Джизбелла гневно-шутливо поведала Фойлу о том, как она бросила вызов обществу.
- Ты не знаешь, что джантация принесла женщинам, Гулли. Она заперла нас. Отправила назад в сераль.
- Что такое сераль, девочка?
- Гарем. Место, где хранят женщин, чтобы они не портились. Через тысячу лет развития цивилизации мы снова - собственность. Джантация так угрожала нашей добродетели, нашему достоинству, нашей чести, что нас заперли как золотые слитки в сейф. Нам закрыты все дороги... все приличные дороги. Никакой работы. Никакой карьеры. Это страшный тупик, Гулли, и из него нет выхода. Остаётся только плюнуть на всё и идти напролом.
- Зачем это тебе, Джиз?
- Свобода нужна мне, как воздух, Гулли. Я хочу жить своей собственной жизнью, а общество заковало меня в кандалы и обрекло на смирение. Так что я сбежала из дома и стала мошенницей. - И она поведала ему все мрачные и трагические подробности своего бунта: Слабохарактерное Вымогательство, Каскадный Шантаж, Новобрачное и Похоронное Ограбления и прочее.
Фойл рассказал ей о "Номаде" и "Ворге", о своей ненависти и своих планах, но не сообщил Джизбелле ни о своём лице, ни о двадцати миллионах в платиновых слитках, ждущих в поясе астероидов.
- Что случилось с "Номадом"? - спросила Джизбелла. - Верно ли то, что говорил тот человек, Дагенхем? Его уничтожил крейсер Внешних Спутников?
- Не знаю, я. Сказано - не помню, ты.
- Очевидно, взрыв вызвал у тебя амнезию. Шок. И от шести месяцев одиночества лучше не стало. Ты не замечал ничего ценного на Номаде?
- Нет.
- И Дагенхем ни о чём не упоминал?
- Нет, - солгал Фойл.
- Значит, у него была иная причина упрятать тебя в Жоффре Мартель. Должно быть что-то ещё, что ему нужно от "Номада"...
- Угу, Джиз.
- Но ты был дураком, когда пытался взорвать "Воргу". Только дикий зверь грызёт захлопнувшийся капкан. Сталь не виновата. Она не думает. Ты не можешь наказать "Воргу".
- Не пойму, о чём ты. "Ворга" прошёл мимо.
- Кару заслужил мозг, Гулли. Тот мозг, который устроил западню. Выясни, кто находился на борту "Ворги". Узнай, кто приказал уйти. И накажи его.
- Да-а. Как?
- Учись думать, Гулли. Голова, сообразившая, как сдвинуть "Номад", как из ничего собрать адскую машинку, должна найти способ. Но никаких бомб! - Думай! Разыщи кого-нибудь из экипажа "Ворги". Он назовёт остальных. Выследи их, узнай, кто отдал приказ и покарай его. На это требуется время, Гулли... время и деньги, много денег, больше, чем у тебя есть.
- Есть целая жизнь, у меня.
Они часами переговаривались по Линии Шёпота. Голоса слышались слабо, звучали как будто у самых ушей. Лишь в определённом месте каждой камеры можно было услышать собеседника. Вот почему они не сразу обнаружили это чудо. Теперь они навёрстывали упущенное время. И Джизбелла учила Фойла.
- Если нам когда-нибудь удастся выбраться из Жоффре Мартель, мы будем вместе, а я не могу довериться безграмотному человеку.
- Кто безграмотный?
- Ты, - решительно заявила Джизбелла. - Мне приходится всё время разговаривать на уличном арго, да.
- Я умею читать и писать.
- И на этом всё... то есть, кроме голой силы - ты нуль.
- Говори толком, ты, - рассвирепел Фойл.
- Я и говорю толком, да. Что проку от самого лучшего резца, если он тупой? Надо заточить твой разум, Гулли. Надо дать тебе образование, парень, и всё.
Он покорился. Он понял: она права. Надо знать гораздо больше, не только для того, чтобы выбраться, но и для поисков "Ворги". Джизбелла была дочерью архитектора, получила блестящее образование. И она вбивала это образование в Фойла с циничным опытом пяти лет тюрьмы. Иногда он бунтовал против тяжёлого труда. Тогда по Линии Шёпота кипели яростные, но тихие споры. Затем, в конце концов, он просил прощения и вновь покорялся. Иногда Джизбелла уставала от наставлений. И они просто разговаривали и мечтали во тьме.
- Мне кажется, мы влюбляемся друг в друга, Гулли.
- Мне тоже так кажется, Джиз.
- Я старая карга, Гулли. Мне сто пять лет. А ты как выглядишь?
- Кошмарно.
- То есть?
- Лицо.
- Это звучит романтично. Один из тех загадочных шрамов, украшающих настоящих мужчин?
- Нет. Ты увидишь, когда встретимся, мы. Неправильно, да, Джиз? Просто: "когда мы встретимся".
- Молодец.
- Мы ведь встретимся однажды, верно, Джиз?
- Скоро, я надеюсь, Гулли. - Далёкий голос Джизбеллы окреп. - А теперь хватит надеяться, пора работать. Надо планировать и готовиться.
За пять лет Джизбелла многое узнала о Жоффре Мартель. Никто никогда не джантировал из подземного госпиталя, но десятилетиями в подземном мире из уст в уста передавались слухи и крупицы истины. По этим сведениям Джизбелла быстро опознала соединяющую их Линию Шёпота. На их основе начала она обсуждать планы спасения.
- Это в наших силах, Гулли, не сомневайся. В системе охраны наверняка есть недостатки.
- Никто их раньше не находил.
- Никто раньше не действовал с партнёром. Мы вместе соберём информацию. И мы выберемся.
Фойл не волочился больше в Санитарию и обратно бесцельно. Во мраке он задавал шёпотом продуманные вопросы. Ощупывал стены. Замечал двери, их фактуру. Считал, слушал, изучал и докладывал. Фойл и Джизбелла вместе выстраивали картину порядков и охраны Жоффре Мартель.
Однажды утром по возвращении из Санитарии его остановили на пороге камеры.