- Да ты ясновидящий! - воскликнул Хусейн. - Если ты умеешь хранить тайну, я расскажу тебе такое… Только не выдай меня. Ведь я перед аллахом давал клятву хранить в тайне все, что проходит мимо меня в диване переписки. Но пойми, иной раз невозможно умолчать. Я верю тебе… Ну вот, знай: твой устод ал-Бируни не сегодня-завтра встретится с послом багдадского халифа Кадира и примет от него почетную одежду и титул «Око государства и украшение религиозной общины» для шаха Мамуна. А знаешь ли ты, почему такое почетное дело поручено ал-Бируни и почему встреча будет где-то на дороге, а не во дворце?
- Не знаю, - признался Якуб.
И тогда Хусейн на ухо шепнул Якубу:
- Чтобы лазутчики султана Махмуда не узнали об этом. Но теперь можно всего ждать от Махмуда. Вот пройдет немного времени, я тебе кое-что сообщу. Не может быть, чтобы все прошло тихо, спокойно, без козней.
Когда они расстались, Якуб впервые позавидовал Хусейну. Может быть, и хорошо сидеть в диване переписки и первым узнавать важные государственные тайны? Якубу было очень интересно, как его устод отправится навстречу послу из Багдада. Ведь превыше халифа багдадского, наверно, нет человека на свете. Должно быть, и посол важный. Посмотреть бы на этого посла!
Нет, лучше на халифа! А каков из себя султан Махмуд? О нем идет дурная молва, но воин он хороший, если так успешно вел свои походы.
Как Абу-Райхан выполнил поручение хорезмшаха, Якуб так и не узнал. Через несколько дней устод снова принялся за работу и по-прежнему сидел за своими свитками с рассвета до полуночи. Ученый ничего не говорил о делах хорезмшаха, но забота омрачила его лицо и сделала его еще более суровым, чем прежде.
«Неспокойно на душе устода, - думал Якуб. - Чем ему помочь? Может быть, узнать у Хусейна новости?»
Якуб внушал себе, что ему нужны новости для того, чтобы помочь чем-либо благородному устоду, но на самом деле он просто сгорал от любопытства и был страшно рад, когда наконец встретил Хусейна. Занятия и заботы, связанные с ними, не оставляли ни минуты свободного времени, и он уже целый месяц не мог увидеть Хусейна, хотя думал о нем чуть ли не каждый день.
- Я узнал столь удивительное, - говорил при встрече Хусейн, - что едва дождался свидания с тобой. Душа моя горела! Подумать только: Махмуд, называющий себя братом хорезмшаха Мамуна, потребовал прочесть хутбу[45] и на свое имя и в честь халифа багдадского.
- Я, право, не пойму, что в этом удивительного.
- Ну где уж тебе понять! Я понимаю, потому что узнаю все из донесений. Поверь мне, все самое важное проходит через мои руки. При дворе Мамуна нет дивана, который бы так сосредоточил в себе все нити заговоров и козней, как это случилось в диване переписки.
- Ты отошел от своей мысли! - Якуба раздражала хвастливость Хусейна. - Ты хотел сказать другое, Хусейн.
- А ты не прерывай меня, - рассердился молодой чиновник. - Уж если хочешь послушать новости, так слушай! Началось с того, что посол Махмуда Газневидского пришел к хорезмшаху Мамуну и предложил ему прочесть хутбу в честь правителя Газны и халифа. Он настаивал, чтобы это было сделано в придворцовой мечети, в присутствии всей знати Гурганджа. Он уверял хорезмшаха, что султан Махмуд ничего не знает об этом и он предлагает сделать это от себя, чтобы тем самым доказать и дружбу и преданность Мамуна Газне. Но ведь и хорезмшах имеет лазутчиков. И вот они донесли Мамуну, что вовсе не посол настаивает на этой хутбе, а что это козни коварного вазира из Газны. Нашлись люди, которые присутствовали при разговоре вазира с султаном. И слышали, как вазир советовал Махмуду таким образом испытать верность хорезмшаха Мамуна. Узнав это, Мамун не стал торопиться с ответом. Но посол из Газны не унимался и, должно быть, угрожал. И вот на днях…
Хусейн, склонившись над ухом Якуба, зашептал что-то невнятное, озираясь по сторонам и страшась, как бы прохожий не услышал недозволенное слово. Они были на тихой улочке, и ни один прохожий не мешал их беседе.
- И вот на днях, - шептал Хусейн, - хорезмшах Мамун созвал всю хорезмийскую знать, всех своих военачальников и стал спрашивать у них совета. И что же ты думаешь? Все, как один, вскочили и, обнажив свое оружие, стали угрожать Мамуну смертью. Никогда еще стены дворца не слышали таких воплей и таких угроз. «Ты что же, - говорил ему один из старых недимов, - ты соглашаешься выполнить требование своего родственника Махмуда и с легкостью забираешься под его башмак!»
- Отчего же? - удивился Якуб.
- Оказывается, что хутба, прочитанная при всей знати в дворцовой мечети, означала бы признание власти Газневида… Ты понял, Якуб, что это означает? Это означает… Не могу этого сказать… Ну, словом, все равно, что отдать Хорезм в руки султана Махмуда. Но ты не подумай, Якуб, этого еще не произошло. И молчи, не вздумай кому-либо сказать…
Якуб с восхищением выслушал новости. Этот безусый молодой человек с горящими глазами, должно быть, был значительным лицом в диване переписки, если ему было известно все это.
- И ты говоришь, что они стали угрожать Мамуну смертью? - переспросил Якуб.
Закатив глаза, Хусейн с важным видом повторил слова безвестного мудреца: «Суть этого мира - печали и заботы, а лучшая часть жизни без омрачения невозможна».
- Эти слова мудреца как нельзя более кстати, - заметил Якуб, - но я жажду узнать, чем же кончилось все это. Не мучь меня, Хусейн!
- А дальше произошло самое удивительное. Я своими глазами видел письмо султана Махмуда Газневидского хорезмшаху Мамуну. Я запомнил каждое слово, но боюсь здесь говорить тебе. Пойдем вон к тем тутовникам. Пойми, это тайна, которую никто не знает, кроме меня и вазира.
- Пойдем, - поспешил Якуб, - я не могу больше ждать. Мне кажется, что у меня все волосы дыбом встали.
- Если не встали, то встанут дыбом! Есть чему удивиться. Но я не стану читать тебе все подряд. Оно слишком длинное, это письмо. Да и к чему лишние слова! Он писал: «Известно, на каких условиях был между нами заключен договор и союз и насколько хорезмшах обязан нам. В этом вопросе о хутбе хорезмшах оказал повиновение нашей воле, зная, чем для него может кончиться это дело. Но его люди не позволили. Я не употребляю выражения «гвардия и подданные», так как тех нельзя назвать «гвардией» и «подданными», которые в состоянии говорить правителю: «Делай это!», «Не делай того!..» В этом видны слабость и бессилие власти. Так оно и есть! На этих людей я разгневался. Долгое время пробыл я здесь, в Балхе, и собрал сто тысяч всадников и пехотинцев и пятьсот слонов для этого дела. Надо наказать мятежников, оказывающих сопротивление воле правителя. Надо наставить их на истинный путь. В то же время мы разбудим хорезмшаха, нашего брата и зятя, и покажем ему, как надо управлять государством. Слабый правитель не годится для дела…»
Вот теперь Якуб почувствовал, что у него волосы поднялись дыбом. А Хусейн, видя, как взволнован его приятель, торопился рассказать все, что ему было известно. Оказалось, что Махмуд предупредил, что может вернуться в Газну из Балха лишь при условии, если хорезмшах прочтет хутбу в честь его, Махмуда Газневидского, или пришлет достойные его, султана, подарки и деньги, которые потом будут тайно отосланы обратно хорезмшаху, так как он, Махмуд, настолько богат, что в них не нуждается. И еще он предлагал Мамуну выслать в Газну знатных вельмож с просьбой о милости, чтобы люди Махмуда видели степень покорности Хорезма и его правителя.
Хусейн с волнением потирал руки. Не спуская глаз с Якуба, он повторял страшные слова:
- Очень шатко могущество Хорезма! Хорезму угрожает Махмуд!
«ДВЕРЬ БЕДСТВИЙ ШИРОКА!»
Тревожные дни наступили в Гургандже. Беспокойно было на душе устода. Якуб не мог не видеть этого. Но в то же время он не мог не удивляться тому, с каким упорством Абу-Райхан занимается своими опытами, не щадя себя и не думая об усталости.
Как-то Якубу пришло в голову сравнить день Абу-Райхана с днем любого труженика. Тогда он многому удивился. Он отлично помнил, что отец его, примечательный своим трудолюбием, всегда жарким полднем прерывал свои занятия и возвращался домой, чтобы полежать часок-другой. Он был из тех купцов, кто не тратил времени понапрасну. Но Якуб не помнил случая, чтобы он провел на базаре подряд все часы с рассвета до полуночи. А вот Абу-Райхан изо дня в день занимался своими книгами с рассвета до полуночи. Этого не делал ни один ремесленник, ни один пахарь и ни один чиновник дивана.
«Он всех превзошел в своем усердии, - писал отцу Якуб. - Его неутомимость и нетерпение познать загадочное просто удивительны. Я ничтожен рядом с ним, - признавался Якуб. - Мне никогда не достичь того, чего достиг мой устод. Его богатство досталось ему очень тяжким трудом. И мне кажется, что я не способен на такое».
Якубу казалось, что он ничтожен рядом с устодом. Это естественно. Чем больше он узнавал, тем больше он понимал, как велики, как обширны и необъятны познания ученого-хорезмийца. Якуба очень тревожил вопрос: кто же сотворил мир? Книги, прочитанные им, не отвечали на этот вопрос. По совету Абу-Райхана, Якуб внимательно читал труды знаменитого тюркского ученого ал-Фараби. Тот как будто признавал бога, но в то же время говорил о вечности материи и о том, что невозможно было сотворить мир в несколько дней. Где же истина? И не потому ли так поносили великого философа служители мусульманской веры?
Размышляя над этим, Якуб все же обратился к устоду и был рад, когда узнал у него, что бог есть и он превыше всего, но существует естественная сила, которая присуща самой природе, и благодаря этой силе в природе происходят всякие изменения.
Устод говорил, что одни вещи превращаются в другие и все живущее изменяется и развивается. А в этом он видел великую силу природы.
Занимаясь различными опытами, наблюдая за звездами, интересуясь переменами погоды и объясняя их очень разумно и необычно, Абу-Райхан нередко говорил Якубу, что сама материя творит и управляет всем тем, что происходит в природе.