– Фикус же надо поливать каждый день, а кактусы – только раз в неделю! Она обязательно перепутает – и фикус высохнет, а кактусы сгниют! Мама расстроится ужасно! Хоть с собой их забирай, честное слово!
– Я бы взял это на себя, Света… но от меня толку, пожалуй, ещё меньше, чем от Серафимы, – виновато сказал Наганов, кладя фуражку на стол и наблюдая в окно за тем, как Патринка, тщательно расправляя, развешивает на верёвке белые наволочки. – Я, боюсь, вовсе перестану бывать дома. Родня этой вашей… этой девочки так и не нашлась?
– Нет. Там вовсе всё очень странно, – медленно сказала Светлана. – Мы ведь не можем выгнать её из дома?
– Разумеется, нет. – Наганов помолчал. – Осенью приедет мама и что-нибудь придумает, а пока… А пока вы наконец-то на дачу едете! Тебе очень надо отдохнуть, Света. Посмотри, как похудела, и скулы торчат…
– Ничего подобного! Я ещё вернусь в августе на полсмены! И уже надо будет готовиться к школе. Матвей со своим лётным…
– Кстати, где он?
– Сидит в таборе у этого своего Ибриша – где же ещё? – пожала плечами Светлана, с досадой чувствуя, как кровь приливает к щекам. – Скоро, по-моему, и поселится там! И на лётное училище плюнет, уйдёт с цыганами кочевать! Иди мой руки и садись ужинать. Когда в последний раз ел по-человечески, а?
Наганов послушно съел тарелку щей с хлебом – и до глубокой ночи сидел за столом с книгой, куря в открытое окно и неспешно переворачивая страницу за страницей. Дочери давно легли спать, в квартире наступила тишина. Уже далеко заполночь, услышав чуть слышный щелчок двери, Наганов отложил книгу, потушил папиросу и поднялся.
В комнату, зевая, вошёл Матвей. Его рубаха была вся испачкана зеленью, во встрёпанных волосах запутался тополиный пух. Заметив Наганова, он улыбнулся:
– Доброй ночи, Максим Егорыч… Что-то рано вы сегодня дома!
– Хотел попрощаться. Завтра ты увозишь девочек?
Матвей кивнул:
– Давно пора. Всё ждали, пока Светка своих детсадовцев мучить закончит.
– Светлана говорила – ты бываешь в таборе? – Наганов усмехнулся. – От тебя страшно дымом несёт!
– Да знаю, Светка уж ругалась…
– У тебя там друг?
– Ещё какой! Полгода вместе в колонии! Хороший парень, между прочим… – осторожно сказал Матвей, поглядывая в окно. – Всё собираюсь Светку с Машкой туда сводить: интересно же! Цыганки кровные – а табора никогда в глаза не видели!
– Ты ещё увидишься со своим другом? – помолчав, спросил Наганов.
– Не мешало бы. Утром, может, сбегаю ещё…
– Вот что, Матвей, – Наганов встал, подошёл к нему вплотную. – Будет лучше, если больше ты в табор не пойдёшь. Ни завтра, ни после.
Матвей молча, изумлённо смотрел на него. Открыл было рот, собираясь задать вопрос, – но в это время телефон на стене разразился оглушительным звоном. Наганов подошёл, снял трубку. Послушав с минуту, отрывисто сказал:
– Буду через десять минут.
Повесив трубку, он пожал плечами и взял со стола фуражку.
– Так надеялся, что сегодня больше не вызовут, но… Девочки уже спят, не стоит их будить. Давай попрощаемся – и я поеду. Смотри – дочерей я оставляю на тебя! Присмотришь ведь?
– А как же! – ещё слегка удивлённо ответил Матвей. – Кто ж такую красоту без пригляду оставляет? Вы не беспокойтесь. Я за них любого в капусту порубаю.
– Верю, – без улыбки ответил Наганов. Пожал Матвею руку, крепко обнял его. Уже подходя к двери, повторил:
– Запомни: в табор больше ни ногой!
– Есть в табор ни ногой, – машинально ответил Матвей. Через минуту внизу послышался звук подъехавшей машины. Коротко прошумели шины – и всё стихло.
– Как это – «ни ногой»?! – голосила Машка на следующее утро, бегая по комнате и бросая на сестру и Матвея гневные взгляды. – Как это – «нельзя»? Столько собирались, столько обещали, тётя Сима нынче нас ждёт, – и вдруг нельзя?! Почему?! Что случилось?! Всегда можно было, а теперь – нет?! Матвей! Ты же с отцом разговаривал! Отвечай немедленно – почему мы не можем пойти в гости?! Ты сам туда бегал целый месяц, даже ночевать оставался – а нам…
– Машка! Почём я знаю? Егорыч сказал – «ни ногой», и всё! Я даже спросить ничего не успел! Телефон затрезвонил, и вашего батьку за порог снесло! Как всегда! Позвони ему на службу и сама узнай!
– В самом деле, какая-то глупость, – пожала плечами Светлана. – Что за опасность может быть в таборе? И почему именно сейчас? Не могу понять. Впрочем, какая разница? Всё равно мы сегодня уезжаем и…
– Светка! Как это «уезжаем»? Ты же обещала! Ты сама мне давала слово, что перед отъездом мы пойдём в табор! И возьмём с собой Патринку… да-да, ей уже можно! Она же спит и видит наших цыган послушать!
– Маша, это же кишинёвцы! Кого там слушать?!
– Светлана, там же тётя Сима!
– Я сказала – нет. Отец запретил, нам пора ехать на дачу, и…
– Это нече-е-естно! – завопила Машка так пронзительно, что Матвей поморщился, а Патринка зажмурилась. – Ты обещала! Ты комсомолка! Ты цыганка! Ты моя сестра! Как ты можешь слова не держать?!
– Матвей! Скажи ей! Ведь отец велел…
– Вообще-то он мне это велел… – буркнул Матвей. – Непонятно почему.
– Но ведь без тебя мы никуда не пойдём! – Светлана отвернулась и отошла к распахнутому окну.
Стояло свежее, ясное утро. На рассвете прошёл короткий дождь, и листья старых деревьев во дворе были покрыты дрожащими каплями. Внизу, на траве, скакали, прорвавшись сквозь мокрую листву, солнечные зайчики. От цветущей липы сладко тянуло мёдом. Со стороны пустыря доносились мальчишеские вопли, стук мяча. Маленький самолётик пересёк небо серебристой полосой. Следя за ним взглядом, Светлана подумала: «В самом деле, нехорошо получилось. За целый месяц не выбрали времени! Тётка обидится… А осенью табора здесь уже не будет. И больше в самом деле никогда…»
– Ну, хорошо, – сказала она, отворачиваясь от окна. – Наверное, вы правы. Тогда пойдём сегодня вечером и…
– Почему «вечером»? Прямо сейчас надо!
– «Прямо сейчас», Марья, в таборе одни дети и старики: женщины в городе гадают. А к вечеру тётя уже вернётся. Мы придём, посидим немного, потом – домой. А наутро – в поезд и в Селятино! Так будет честно, я надеюсь?
– Светочка, моя дорогая! – кинулась на шею к сестре Машка. – Надо будет обязательно твою гитару взять!
– Колбасы надо будет взять, – усмехнулась Светлана. – Сахара, чая. И ещё чего-нибудь. Постараться чего-нибудь сладкого купить для детей. В табор, Марья, с пустыми руками не приходят. И не забудь: форма одежды – цыганская, а не эти твои куцые платьишки! Юбка, конечно же, нестираная в шкафу валяется? Вынимай, давай посмотрим… Главное, чтобы к вечеру снова дождь не начался!
Беспокоилась Светлана зря: за весь день по небу не пробежало ни тучки. Солнечное небо целый день сияло над городом и лишь к вечеру слегка поблёкло, затянувшись нежной сиреневой дымкой на востоке. Солнце нехотя спускалось к закату, золотя придорожную повилику, играя длинными полосами в лопуховых зарослях, искристой россыпью мелькая на воде ленивой речонки. Тут и там звенящими столбиками толклись комары. Пахло клевером. В высокой траве мелькала земляника, и Машка набрала её полную пригоршню, то и дело срываясь с дороги на обочину. В конце концов она уколола босую ногу о чертополох и взвыла:
– Ой-й-й! Вот зараза-то!
– Я тебе говорила – нечего фасонить, – строго заметила Светлана. – Не умеешь ходить босиком – не берись. Я вот в туфлях…
– Ну и дура! Какие туфли под цыганский наряд? Глупо выглядит – во-первых! А во-вторых – надо же оказать уважение! Все таборные – босые, подумают ещё, что мы задаёмся! Вон Патринка…
– Какое же это будет уважение, если ты не сможешь даже сплясать с наколотой ногой? Надень тапочки хотя бы до табора!
– Да ведь мы пришли уже, Светка, – сказал Матвей, останавливаясь. – Вон они – палаточки! Вон цыганки бегают, уже вернулись… А вон… вон Ибриш! Эй! Здорово! Вот, сестёр привёл, как обещал!
Взвизгнув, Машка совершила пируэт вокруг своей оси, и её красная юбка вздулась колоколом вокруг покрытых застарелыми и свежими ссадинами коленей. Патринка спряталась за её плечо, осторожно улыбаясь. Светлана медленно-медленно обернулась.
От реки лёгкой рысью бежали кони. Гнедые, рыжие, один вороной… Таборные парни сидели верхом, смеялись, что-то кричали друг другу. Вот один из них махнул рукой, повернул большого жеребца, подлетел к дороге, спрыгнул – и с дочерна загорелого лица блеснули жёлтые глаза и сверкнули в улыбке зубы.
…Ибриш ни минуты не верил в то, что эти городские красавицы придут к ним в табор. Не верил, хотя Симка ждала племянниц и уже начинала сердиться:
«Что это за цыгане, обещали – и нет их! Возгордились, что ли, через край? Или вовсе родню позабывали?»
«Да брось, не жди, не придут они… Что им тут делать?» – усмехался Ибриш. И – сам ждал каждый день, с раннего утра начиная высматривать на дороге Мотькину фигуру. Но друг раз за разом приходил один, смущённо улыбался:
«Ну, что я сделаю? Работает Светка, как трактор! Летняя смена в садике, куда деться…»
Ибриш как можно безразличнее пожимал плечами, чувствуя, что с каждым разом ему всё больнее слышать это. Он отчаянно хотел видеть Светлану – и никому не мог сказать об этом.
Про себя он уже трижды проклял тот день, когда поддался Мотькиным страстным уговорам и решился прийти на Светкины именины. В квартире в тот вечер не было взрослых, одна молодёжь: городская, смешливая, шумная, девушки в красивых, отглаженных платьях, с причёсками, парни в ковбойках и пиджаках с ватными плечами. А Ибриш видел одну только Светку – тонкую, стройную, в белом воздушном платье, с волосами, аккуратно уложенными в тяжёлый узел, со стройными ногами в лакированных туфлях… Она и сестра сновали из кухни в комнату, принося угощение, чайник, посуду, улыбаясь, болтая с гостями… Ибриш сначала пытался следить за общим разговором – но городские ребята говорили, казалось, обо всём разом: о книгах, о пятилетке, о каком-то пленуме, о школьных планах, о сборе в Осоавиахиме, о купаниях на Крутицких прудах, о стихах, о газетах, о ЗИСовском клубе… В конце концов Ибриш оставил попытки разобраться во всей этой чепухе, присел в уголке с вытащенным с полки Перельманом и попытался погрузиться в физический опыт. Но и это не удалось ему, потому что Светка то и дело мелькала перед глазами, и надо было ещё как-то исхитриться как-то смотреть на неё так, чтобы не заметили остальные… А она, как назло, стояла у окна с каким-то длинным и лохматым парнем в круглых очках (Ибриш немедленно обозвал его про себя «Филином») и всё спорила и спорила с ним о чём-то, то хмурясь, то улыбаясь, то жарко убеждая, то внимательно слушая. Через десять минут Ибриш уже убить готов был этого Филина с его очками и снисходительным взглядом. Да как он смеет только так смотреть на неё?!. К счастью, Светка внезапно рассмеялась – звонко, весело, блеснув зубами, – и на всю квартиру сказала: