– Си-и-имка! Ну давай сватов пришлём! Сколько радости в таборе прибавится!
– Да идите вы все к лешему! «Сватов»! У них батька с мамкой есть, к ним и засылайте, коли смелые через край! А я племяшкам не начальство!
– Вот спасибо, красавицы… Всё сердце растеребили! Светка, это кто же тебя на гитарке играть выучил? Мать? Ах, хорошо, кабы у нас так кто мог… Одна годящая певица на весь табор – Симка!
Светлана улыбалась, вежливо отвечала на благодарности. Машка рядом с ней широко улыбалась, и Патринка в который раз подумала, как сёстры оттеняют одна другую: спокойная, тонкая и строгая красота старшей – и буйная, яркая, смуглая прелесть младшей. Машка в своей красной кофте, с растрёпанными волосами, казалась совершенной таборной девчонкой. Довольно выслушав, как все вокруг хвалят их песню, она схватила за руку Матвея, который, полулёжа на траве у шатра и крутя во рту соломинку, благодушно разглядывал цыган.
– Мотька! А давай ты теперь! Нашу!
– Машка, сдурела?! – Даже в темноте было заметно, как покраснел Матвей. – Заткнись немедля, ты меня в гроб вгонишь! Позориться тут… на людях приличных… Вон, со Светланой пойте, у вас лучше…
Но цыгане уже услышали, заорали, начали упрашивать на разные голоса:
– Давай, парень! Давай! Окажи уважение!
– Не за деньги же! Не для чужих же! Здесь артистов нет, все как могут поют!
– Машка, помоги брату!
– И кто ж тебя за язык потянул, Марья, вредительница ты! – тоскливо спросил Матвей, садясь принимая из рук улыбающейся Светланы гитару. – Люди, я же безголосый, как фабричный гудок! Вас в реку сдует вместе с шатрами!
– Всё врёт! Всё врёт! – завопила Машка. – Светка, скажи им, что он умеет!
– Умеет, умеет, – улыбаясь, подтвердила старшая сестра. – Мотька, надо! Если что – мы поможем.
– Помогут они… на тот свет переехать… – бурчал Матвей, машинально проверяя гитарную настройку. – Ну, слушайте! И потом не говорите, что вас не упреждали! Марья, давай вместе, я один стесняюсь… И, чур, ты начинаешь!
Машка подсела к брату, обняла его за плечо, взмахнула рукой, встряхнула волосами – и запела первая: звонко и весело:
– Глупо я изделал – женился на другой!
Взял жену с Адессы я бедной сиротой!
Я над ней изжалился, стыд хотел покрыть,
Думал – успокоится и будет со мной жить!
Глядя на её глазастое, лукавое лицо, нельзя было не улыбаться. Улыбнулся и Матвей. И подхватил хрипловато, но верно, по-кабацки держа гитару «за шейку»:
– Кольца заложила, браслеты продала,
А меня, мальчонку, до ДОПРа довела!
Ты не плачь, Маруська, будешь ты моя,
Выйду я отседова – женюсь на тебя!
Цыгане вполголоса, одобрительно засмеялись. Машка просияла, забрала выше и звонче, нащупав голосом какую-то немыслимую верхнюю партию в старой воровской песне. Светлана покачала головой, вздохнула. Поднялась – и пошла плясать под ураган восторженных криков. Круг, другой у костра, юбка – парусом, напряжены, словно перед взлётом, босые, быстрые ноги… Лёгкие переступы, «метёлочки», ходочка, юбка – волнами… Вот – взлетели руки, вот – дрогнули и забились плечи, вот улыбка сверкнула так, что кожа с сердца – прочь… И разлетелись по плечам волосы, и запрыгал огонь в смеющихся глазах.
– Давай-давай-давай, девочка! Ах, хорошо, давай! Бей, бей, бей!
– Ещё! Ещё! Ах ты, красавица, ещё!
– Девла-девла… Шатёр бы продал, коней, телегу – а вот эту радость сыну бы взял… Симка! Имей совесть!
– А что я?! Я им не мать, и не уговаривай! Давай, Светочка, давай! Вот какие наши смолякоскирэ!
Песня закончилась, и цыгане затормошили, зацеловали Светлану. Смущённо ухмыляющийся Матвей тоже получил свою долю похвалы («А говорил – не умеет! Всё ты, миленький, умеешь, нечего и врать! Молодец, ей-богу, молодец! Прямо как есть настоящий цыган!»). С облегчением передав гитару сестре, он отодвинулся от костра, пробормотал: «Чтоб ещё хоть раз вот это вот всё…» – и вздрогнул, заметив, что на него в упор, без улыбки смотрит Сима.
– Тётя Сима, ты что? – От пристального, почти враждебного взгляда цыганки Матвею разом стало не по себе. – Я… что-то сделал не так? Песня ж не матерная была, глупая просто! Это Машка всё, банный лист…
– Вот теперь, парень, я тебя и вспомнила! – выговорила Сима, не сводя глаз с удивлённой и уже слегка испуганной физиономии Матвея. – Как есть вспомнила! Вот когда ты пел и скалился – так по глазам и резануло!
– Тёть Сим! Вот ей-богу, отродясь никаких цыган в роду…
– Как есть Мардо… – Цыганка словно не слышала его. – Митька Мардо, молодой только! Всё его – и голос, и глаза, и морда… И улыбка даже! Вот так же зубы скалил, сукин сын… Бог ты мо-о-ой… – Она медленно, не сводя глаз с парня, перекрестилась. – И кто б подумать мог…
Матвей, ничего не понимая, растерянно моргал. Украдкой покосился на бутылку из-под водки, стоящую поодаль. Но Сима, заметив этот взгляд, всплеснула руками, вздохнула и рассмеялась:
– Не бери в голову, парень! Может, и обозналась я. Столько лет ведь прошло…
– А… кто он был-то, Мардо этот? – осторожно спросил Матвей. – Цыган ваш?
– Цыган… – вздохнула Сима. И больше не сказала ничего, уставившись в огонь и время от времени качая головой.
А цыгане пели, смеялись, упрашивали Светлану ещё сплясать, а Машу – ещё спеть. И таборные девчонки тоже одна за другой прыгали в круг, и поднимались вслед за ними взрослые цыганки. А Патринка, про которую все забыли, тихо сидела в глубине шатра, смотрела на неподвижное, окаменелое лицо Ибриша и с болью думала: зря пришли, зря… Нельзя так мучить человека. Хорошо ещё, что в последний раз…
Табор уснул, когда месяц уже садился, а на востоке, чуть заметная, проявилась тонкая полоска зари. Утихли песни и разговоры, погасли, затянувшись пеплом, костры. Медленно плыли, качались в чёрном небе звёзды, стрекотали кузнечики. Чуть слышно, невидимые, фыркали кони. Машка и Патринка давно спали в обнимку в глубине шатра, поделив пёстрые подушки, а рядом сопели дети тёти Симы. Матвей уснул у костра, на раскатанном половике, закинув руки за голову и недоверчиво улыбаясь чему-то во сне. От реки медленно, осторожно полз туман. Две фигуры сидели у гаснущих углей. В волосах Светланы запутались пушинки одуванчиков, и Ибриш никак не мог решиться протянуть руку и смахнуть их.
– Спасибо, что пришли. Думал – не дождусь.
– Это вам спасибо. Давно так хорошо не было… Мы ведь никогда в таборе не жили!
– Пожить не хочешь?
Молчание. Тонкий звон комаров. Треск головешки в умирающем костре. Падучая звезда, алмазной искрой чиркнувшая по небу.
– Прости. Глупость спросил.
– Не глупость, нет! Но пойми же…
– Я всё понимаю. Забудь.
Снова тишина. Короткий всплеск в реке. Рассыпавшаяся серебряная зыбь. Крылатая тень, бесшумно пронёсшаяся над камышами.
– Вот книги твои все. Я прочитал. Возьми. Больше ведь не увидимся.
– Оставь себе. Пусть будет подарок от меня.
– Они дорогие, толстые…
– Оставь себе, прошу. Не обижай меня.
– Спасибо.
– Я… Ибриш, я… Я на самом деле очень рада, что мы с тобой… что мы познакомились. Ты замечательный парень!
– Угу…
– И я совсем не потому, что…
– Я знаю почему. Всё верно. Ещё не хватало тебе с вором связываться.
– Не поэтому, неправда!..
– Поэтому. Правда. Если бы я твоим батькой был, то на версту бы к тебе такого не подпустил. Ты здесь ни на миг счастливой не будешь. Симка вон насквозь таборная – и та мучается! Наши цыганки годами мужиков из тюрем ждут, плачут… Отец мой всегда говорил, что за себя брать ровню надо.
– Ну да. А сам он нашу Симу украл!
– И что – хорошо ей?..
Тишина. Месяц нырнул в облако и растаял в нём. Ибриш палкой поворошил угли. Вспыхнув, треснула головня, вихрем взметнулись искры. Золотой свет мелькнул в глазах Светланы. Обхватив руками колени, она молча, в упор глядела на парня. Ибриш, чувствуя её взгляд, пристально смотрел в огонь.
– Скажи, но разве ты сам… Ты никогда не думал, чтобы… Ты же умный, Ибриш! Тебе нравится читать, учиться! Пройти две группы за полгода, самому в теории измерений разобраться – я никогда не видела такого! Будь ты другой – я бы и рта не открыла, клянусь! Я знаю, какие вы – таборные цыгане… да и городские не лучше, между прочим! Но не ты. Нет, не ты! Как жаль, боже мой, как жаль, что всё – вот так… Что ты так и останешься… – Светлана не договорила, запнувшись. Ибриш усмехнулся, не поднимая взгляда.
– Останусь какой есть. Каким бог сделал. Ты ведь тоже другой не будешь, а? – Он вдруг повернулся, прямо посмотрел в лицо девушки. Покачал головой. Протянув руку, бережно коснулся пряди волос Светланы, смахнул с неё летучие пушинки. Она не отстранилась, продолжая молча, внимательно смотреть на парня.
– Иди спать, – отвернувшись, ровным голосом сказал Ибриш. – Скоро светать будет. Я пойду коней гляну – и тоже лягу. Спокойной ночи.
Он встал и, не поворачиваясь, ушёл в темноту.
– Эй, вставайте! Цыгане! Вставайте! Выходите! Все выходите из палаток!
Патринка вскочила. Сон ещё стоял в её расширившихся глазах. Испуганно осмотревшись, она увидела над собой косое, тяжёлое от росы полотнище шатра, чуть заметную, размытую полосу света у входа. Рядом, подсунув кулак под щёку, крепко спала Машка. Крохотный паучок деловито спешил куда-то по её спутанным кудрям. Тёти Симы и Светланы не было. Патринка с облегчением подумала: «Приснилось… Слава богу!». Смахнула паучка с Машкиных волос, прилегла было обратно… и в это время снаружи послышался шум, испуганные женские крики. И резкие голоса:
– Вам говорят, выходите все, живо! Забирайте детей! Быстрее, быстрее!
Путаясь в юбке, Патринка вскочила, вылетела из шатра… и попятилась.
Вокруг табора стояли милиционеры в белых гимнастёрках, с винтовками в руках. Растерянно застыв, Патринка глядела на то, как из шатров выбираются заспанные мужчины, как цыганки трясут руками перед милиционерами, крича, что они не воры и ничего не взяли, что они просто стоят тут табором, что если это нельзя, то они уйдут сейчас же, что у них дети, старики, что они ни в чём не виноваты… Лаяли собаки, ревели дети. Дядя Гузган заговорил было с одним из милиционеров, но тот резко взмахнул винтовкой, приказывая цыгану отойти.