Поладов придвинул лежащий на столе наган к Эджегыз.
— Берегите, товарищ Дурдыева, революционное оружие. Будьте бдительны. Классовый враг еще не уничтожен окончательно. Он еще жив и, притаившись, ждет удобного момента.
Падавший из окна свет тускло поблескивал на стволе нагана.
— Бери, Эджегыз!
Но Эджегыз никак не могла решиться. Зачем ей оружие? Ведь она не собирается никого убивать. Да и как можно выстрелить в человека?
Похоже, что Поладов догадался о ее мыслях.
— А что ты сделаешь, если на тебя и твоих детей набросится враг? И тогда Эджегыз протянула руку к нагану.
— Давно бы так. Вот теперь ты тоже боец. — И он стал натягивать шинель, а когда он повернулся, Эджегыз увидела неумело поставленные заплатки и подумала, что Поладов, наверное, очень одинок.
Каждый раз, приезжая в районный центр, Тахиров останавливался у памятника Гинцбургу. И каждый раз он снова видел, как тот стоял под наведенными на него стволами ружей — непреклонный и гордый боец революции, умирающий с улыбкой победителя. «Он не боялся смерти, потому что постиг глубинный смысл жизни, — подумал однажды Айдогды. — Ведь двум смертям не бывать, и не прожитыми годами измеряется ценность жизни, в конце которой все равно стоит смерть, а тем, как и для чего ты жил». Лучше сгореть, осветив на мгновенье мир, как молния, чем долгую жизнь тлеть, как навоз. В подвиге — вот в чем высший смысл жизни.
Но разве в том, что предложили ему сегодня в райкоме, есть возможность для такого подвига?
Предложение Поладова прозвучало для него слишком неожиданно. После возвращения из армии он работал мирабом[6], потом некоторое время руководил районной организацией Осоавиахима. Но милиция…
— Не нравится мне эта работа, — честно признался он.
— Ты все еще ненавидишь классового врага, товарищ Тахиров, или теперь уже нет?
— Какой тут может быть разговор, товарищ Поладов?
— А вот какой. Если ты не будешь бороться с врагом, я не буду, другой, пятый, кто же будет?
…Айдогды задумался, вспоминая этот разговор, и не заметил даже, как оказался у дверей райотдела милиции.
— Тахиров! Кого я вижу! Что привело тебя к нам?
И начальник милиции Сарыбеков с притворным дружелюбием поднял брови. Только в это мгновение по-настоящему понял Тахиров, почему именно он не хотел идти работать в милицию. Он не хотел подчиняться Сарыбекову. Он не любил его, не доверял ему, хотя для этого, казалось, не было причин — ведь тому, что Сарыбеков работал среди белых по поручению нашей разведки, поверили уже все, даже Поладов. Только не Айдогды. Возвращаясь мысленно в далекое уже сейчас детство, он снова и снова слышал голос Сарыбекова: «Такие не отрекаются от своих убеждений… Большевик до мозга костей».
Но разве это плохие слова? И разве не повторил бы их сейчас сам Айдогды? Да, повторил бы. Но не таким, нет, не таким тоном. Он произнес бы эти слова с восхищением, но не было восхищения в голосе Сарыбекова тогда, много лет назад. Только этого не доказать.
Сарыбеков пробежал глазами письмо, присланное из райкома, и с озадаченным видом почесал лоб.
— Жаль, что ты не пришел к нам хотя бы днем раньше. А на сегодня у нас полный штат. Все места заняты. Вот получим дополнительные штаты, и тогда — добро пожаловать в милицию.
Сарыбеков дружелюбно улыбался, при этом его маленькие усики смешно шевелились, но Айдогды был уверен, что начальник милиции в душе насмехается над ним.
— Я не напрашивался к вам на работу, — отрезал он. — Товарищ Поладов объяснил мне, что передовая классовой борьбы проходит сейчас здесь, и направил меня сюда, как коммуниста. Если у вас есть какие-нибудь вопросы — позвоните прямо ему.
Он видел, что каждое его слово попадало в Сарыбекова, как пуля. С перекошенным лицом тот поднял трубку и держал ее на весу, словно не зная, что с ней делать, потом положил ее на место.
— Я знаю тебя, Айдогды Тахиров. Поэтому, несмотря на отсутствие мест, беру тебя на работу под свою личную ответственность. Когда приедет проверяющий, придется что-нибудь придумать…
— Меня послала на э́ту работу партия. Разве ваш проверяющий стоит выше партии?
По тому, как желтым огнем сверкнули глаза Сарыбекова, Айдогды понял, что больше всего начальнику милиции хотелось бы крикнуть: «Вон отсюда!»
— Товарищ Тахиров! И тех людей, что приходят к нам с проверкой, их тоже присылает партия. Потому-то я и говорю о личной ответственности — ведь я нарушаю закон. А тех, кто нарушает закон, как ты знаешь, партия не гладит по голове. Понятно?
Сарыбеков уже успокоился. Он снова обрел важный вид и чинно сидел за огромным своим столом, похожий на каменное изваяние, — огромная фигура, маленькая сплюснутая голова и глаза, похожие на глаза змеи. От одного взгляда на него все переворачивалось в душе у Айдогды, и с каждой секундой все меньше и меньше хотелось ему работать под началом у такого человека.
— Если, принимая меня на работу, вы должны нарушить закон — не берите меня, Сарыбеков. Я…
— Товарищ Сарыбеков, — поправил его начальник милиции.
— Я, — закончил Айдогды, — я не согласен с нарушением закона и не…
— Согласен ты или нет — это не имеет сейчас никакого значения. Ты принят на работу. Сейчас я подпишу приказ о назначении тебя старшим милиционером, а через два часа ты должен отправиться в аул Арап-Кала. Там находится некий Бабакули Аширов, совершивший контрреволюционные действия против только что образованного в ауле колхоза. Ты арестуешь его и доставишь сюда. Понял? А теперь повтори приказ, товарищ старший милиционер Тахиров.
Пришлось повторить приказ, ведь став милиционером, Тахиров должен был подчиняться суровой дисциплине. И как бы он ни относился к Сарыбекову, теперь он должен будет обращаться к нему не иначе, чем «товарищ начальник милиции», и каждое его приказание выполнять немедленно и беспрекословно. И вот первое приказание — арестовать… но кого? Бабакули, друга детства, который вслед за ним вступил в комсомол, бедняка из бедняков. И он, выходит, пошел против колхоза?
Это было непонятно, но разве Айдогды не сталкивался уже и с более непонятным? В армии, например, командиром взвода был сын известного богача — он с детства порвал с семьей и геройски погиб в бою с басмачами. Басмача, зарубившего его, удалось взять в плен, и кем же он оказался? Батраком. И добро бы он был невеждой, тупым и забитым, не разбирающимся, что к чему. Так нет же — он был руководителем комсомольской ячейки в своем ауле, как некогда Айдогды в своем, но полюбил байскую дочь и потерял голову и волю. И кто знает, что случилось, что могло случиться с другом его детства Бабакули, — может, и он попал в чьи-то хитро расставленные сети?
Но кто же оказался председателем нового колхоза? Им оказался тоже старый знакомый — бывший батрак и бывший председатель сельсовета Гулджан. Вот уж кто никогда не вызывал ни доверия, ни симпатий Тахирова. Но сейчас он, ничего не скажешь, толково рассказывал Тахирову обо всем, что предшествовало бунту комсомольца Аширова:
— Сначала Бабакули вел себя нормально. Первым подал заявление в колхоз. Следом за ним вступили еще пятнадцать человек, решивших объединиться. Посевы мы обрабатывали сообща, а скот пока оставался в единоличном пользовании. Но вот приехал товарищ Сарыбеков и собрал нас. «Какое же это, — говорит, — коллективное хозяйство, когда у каждого свой скот?» Я понял его мысль и выступил тоже. Раз, говорю, объединили землю, значит, и скот надо объединять, и все остальное имущество. «Может, и кур будешь объединять», — закричал Бабакули. «Всех кур соберем на один большой двор» — так объяснил товарищ Сарыбеков. Тут уже начались всякие выкрики. Кто-то закричал, что, наверное, и жен надо обобществить, но кто это крикнул, заметить не удалось. А имущество решили обобществить. И только Бабакули выступил против. Сказал, что такой колхоз его не устраивает и что он из колхоза выходит. А за ним вышли из колхоза еще несколько комсомольцев. И мы решили дать урок изменникам колхозного дела. Постановили срубить у них все тутовые деревья, а если и после этого не поумнеют, не давать воды на их посевы…
Бабакули сидел на крыше своего дома, обняв винтовку.
— Эй, друг, — крикнул Тахиров. — Слезай!
Бабакули спустил с крыши лестницу и слез.
— Здравствуй, Айдогды. Я рад тебя видеть.
— Мне приказано арестовать тебя и доставить в райотдел милиции.
— За что ты хочешь арестовать меня?
— Так приказано.
— Но разве я неправ? И сам ты поступил бы иначе?
— Может быть, я поступил бы, как ты. Но я теперь служу в милиции и должен доставить тебя куда велено. Но потом я пойду в райком и выскажу там свое мнение коммуниста.
— Теперь будешь знать, как выступать против государства, — вставил свое слово Гулджан. — Будешь знать, как разваливать колхоз.
— Это такие, как ты, разваливают колхоз, байский лизоблюд, — сказал Бабакули. — Веди меня, Айдогды, а то сейчас не удержусь…
Так они и шли до самого города, два недавних друга — один впереди, другой с винтовкой сзади. И с каждым шагом все тяжелей была в руках эта винтовка.
Так они дошли до райкома. Там Тахиров чуть замешкался. Как он и ожидал, Поладов увидел его из окна и вышел навстречу.
— Ну что, приступил к работе? — непривычно теплым голосом спросил секретарь райкома. Давно уже не видел его Тахиров таким. И, уверенный в своей правоте, горячо заговорил:
— Вот, конвоирую руководителя комсомольской ячейки, который выступил против ошибок и самоуправства…
Поладов слушал его внимательно. А затем обратился к Бабакули:
— И ты считаешь себя комсомольцем?
— Я… — начал было арестованный, но Поладов не дал ему договорить, лицо его преобразилось и голос прозвенел презрением:
— Ты дезертир, предатель трудового дела. Из-за таких, как ты, байские прихвостни и разваливают колхозы. Увести его!
— А как же с тутовником? Неужели эти дураки вырубят деревья?