ечкой, которая уже протягивала нам пачку проездных документов, потребных для предстоящего вояжа на орбиту.
Что мне нравится в Проекте — так это сведение к минимуму формальностей и бюрократической волокиты. Оформление нашей командировки (так это проходило по бумагам) на орбитальную верфь произошло с какой-то неестественной быстротой, причём больше всего времени, суммарно около часа, пришлось потратить на предстартовый медосмотр. Ну, это как раз понятно: с тех пор, как «батуты» и вращающиеся жилые модули с искусственной гравитацией вошли в широкое употребление, требования к здоровью сотрудников Внеземелья заметно снизились. Это в меньшей степениотносится к экипажам кораблей и тем, чьи профессии связаны с постоянным пребыванием за пределами станций — но и здесь послабления трудно не заметить. Ещё год назад, отправляясь на предэкзаменационную практику на «Гагарин», я ухлопал на врачей не меньше трёх суток, а тут — раз, и всё уже позади, словно по волшебному «Сим-Сим, откройся!»
Он и открылся — в виде люка стартующего с подмосковного космодрома «Королёв» орбитального лихтера. Правда, облачиться в осточертевшие хуже горькой редьки «Скворцы» от пассажиров всё равно потребовали — но с этой процедурой, видимо, придётся мириться ещё долго.
Орбитальная верфь «Китти Хок», созданная с расчётом на строительство кораблей, оснащённых установками «тахионных торпед», очень сильно походит на то, как изображают космические станции многие художники-фантасты. Здоровенный цилиндр, с одной стороны снабжённый решётками причальных сооружений, с другой имеет тонкий шпиль, на котором, словно колесо на оси или штурвал-кремальера, вроде тех, какие ставят на гермозатворах противоатомных бункеров, красуется «бублик» жилого модуля, снабжённый толстыми спицами-переходами. Довольно редкое для нынешней орбитальной «архитектуры» решение — обычно подобные кольцеобразные сооружения вовсе лишены и оси и спиц, а в освобождённой таким образом «дырке отбублика» располагается установка «космического батута». Создатели же «Китти Хока» (к слову сказать, первого специализированного сооружения подобного рода) решили обойтись без этого, безусловно, полезного устройства — грузы сюда доставляются тремя орбитальными челноками-грузовозами специальной постройки с «Гагарина», который висит практически на той же орбите, на отдалении в семьсот километров. Челноки эти снуют между двумя станциями, и почти в любой момент можно увидеть один из них, пришвартованным к грузовому причалу верфи, и быть уверенным, что из двух оставшихся, один сейчас стоит на аналогичном причале у «Гагарина», а другой ковыляет туда или обратно на своих слабосильных движках.
Сделано это по соображениям безопасности, чтобы не перегружать пространство вокруг верфи, которое и без того забито сверх всякой меры, ещё и прибывающими с Земли контейнерами, которые тоже, между прочим, надо буксировать, швартовать, а потом ещё как-то утилизировать пустые металлические ящики.
Пилот лихтера, приближаясь к орбитальной верфи, так развернул свой кораблик, чтобы пассажиры могли насладиться видом этого сооружения. Вместе с остальными прилип к иллюминаторам и я — но меня-то интересовали не колесо-кремальера жилого модуля, и даже не законченный постройкой зонд «Зеркало-1», висящий на штанге выносного причала метрах в пятидесяти от эллинга. Нет, взгляд мой был прикован к неопределённого вида конструкции, пришвартованной к главной достроечной стенке. Издали она напоминала обглоданный хребет какой — то доисторической рыбины — с уродливой головой и непонятными утолщениями в самых неожиданных местах. По «позвонкам» и торчащим во все стороны «рёбрам» ползали крошечные фигурки монтажников и «крабов», то и дело озаряя пространство лиловыми вспышками электросварки.
«Заря». Вопреки знакомой по любимому фильму аббревиатуре — «планетолёт, тахионный, прыжковый, ядерный».
Мой. Будущий. Корабль.
Во всяком случае, я очень на это надеюсь. Потому что, если нет — зачем тогда вообще всё это грёбаное попаданство?
Будни на орбитальной верфи «Китти Хок» в общем, мало отличались от нашего пребывания на «Гагарине». Разве что, характер занятий наших был несколько иной — Юрка-Кащей сутками пропадал в лаборатории астрофизиков, помогая в непростом процессе программирования и настройки «тахионных торпед», которым предстояло стартовать вместе с зондом «Зеркало-1» и отработать, отправляя его в Глубокий Космос.
Работа это была непростая, кропотливая и, к тому же, выполнялась впервые. Самым тонким и сложным, как объяснял Юрка, была здесь синхронизация аппаратуры, создающей «тахионное зеркало» с ядерным взрывным устройством, предназначенным для его энергетической накачки установки. Всей этой сложнейшей и чрезвычайно капризной аппаратуре предстояло просуществовать после команды на инициацию какие-то доли секунды — но параметры вспышки и возникающего в результате «тахионного зеркала» должны быть очень точно рассчитаны, чтобы отправить сам зонд в намеченную точку пространства. Этим занималось новейшее направление астрофизики, так называемая «тахионная астрогация», которой Юрка-Кащей решил заняться всерьёз и в дальнейшем посвятить всю жизнь. Что ж, вполне подходящее занятие для будущего штурмана «планетолёта тахионного, прыжкового, ядерного» — ведь именно такие устройства обещают подарить нам, землянам, если не звёзды, то уж точно — всю Солнечную Систему. На мою же долю работа попроще: кроме «Зеркала-1» и строящейся «Зари» к орбитальной верфи был пришвартован ещё и «Резолюшн», и я каждый день по многу часов проводил в монтажном «Кондоре-ОМ», вися возле корабля в пространстве.
На этом прыжковом корабле с ионным двигателем, близнеце «Эндевора», болтающегося сейчас где-то возле станции «Лагранж», планировалось произвести первые испытания тахионного привода в пилотируемом полёте. Но когда «Эндевор» отправился на поиски «звёздного обруча», переоборудование отложили— если что-нибудь пошло бы не так, «Резолюшн», пришлось бы использовать для спасательной миссии.
Но теперь опасения остались позади: «Эндевор» слетал без приключений, нашёл и притащил к «Лагранжу» инопланетный артефакт, и к переоснащению его близнеца было решено вернуться. Для этого требовалось смонтировать снаружи, на корпусе корабля три установки, чрезвычайно напомнившие мне торпедные аппараты времён мировых войн — смонтировать, а потом загрузить в огромные трубы сами «тахионные торпеды», так же смахивающие на своих военно-морских тёзок, разве что, гораздо крупнее. Каждая из «тахионных торпед» имела в длину около двух десятков метров при двухметровом диаметре — ни дать, ни взять, термоядерный подводный дрон «Посейдон», так к счастью и не пригодившееся в «той, другой» реальности оружие Судного Дня.
В-общем, работа кипела, мы с Юркой-Кащеем и виделись-то не каждый день, несмотря на то, что делили одну каюту. График рабочих смен совпадал редко, так что когда я вылезал из провонявшего потом скафандра и, понежившись под жёсткими струями душа (в воде для гигиенических процедур на «Китти Хоке», как и на прочих околоземных станциях проблем, слава богу, не было) он, как правило, уже успевал позавтракать и добраться до лаборатории астрофизики. Обо всём прочем, включая оставшихся на Земле родителей собаке, а так же друзей, разбросанных по разным внеземным объектам, и друзей и, я к стыду своему вспоминал от раза к разу. И когда девушка-радистка, смешливая американка с ирландским именем Молли связалась со мной по персональному браслету и сообщила, что меня вызывают для сеанса видеосвязи со станцией «Ловелл», я не сразу сообразил, кто это может быть. А сообразив — испытал острый приступ раскаяния: мы с Юлькой не виделись с тех пор, как я улетел с «Ловелла», и всё это время она провела не в самых комфортных (прямо скажем, спартанских!) условиях лунных куполов — а я, негодяй эдакий, ни разу о ней не вспомнил, увлечённый событиями этих трёх месяцев.
Видеосвязь, говорите? Как бы не так! Сначала милашка Молли долго возилась с настройками экрана, на котором непривычного вида настроечная таблица то и дело сменялась водопадом помех, потом долго объясняла мне насчёт «ограниченной проходимости сигнала», и в итоге с виноватым видом заявила, что картинки сегодня не будет и придётся ограничиться голосовым общением. Я не возражал — голос всё же лучше, чем ничего, и Молли, вручив мне телефонную трубку (самую обычную, из ярко-красной пластмассы, на витом шнуре, словно её свинтили с домашнего телефонного аппарата) деликатно удалилась из радиорубки, напомнив, что в нашем распоряжении пять минут.
— …Ну как там у вас, с «обручем»? Выкопали, пилить скоро начнёте? Или Гречко по-прежнему близко никого не подпускает?
— Ой, куда там — выкопали! Вчера Гарнье снова потребовал разрешить доступ исследовательской группы непосредственно к артефакту — так Георгий Михалыч наорал на него и заявил, что выставить возле обруча часовых, а тех, кто рискнёт сунуться к нему — будет нещадно высылать на землю с запретом работы вне планеты!
— Гы-ы-ы… часовых, значит? Интересно, чем он их вооружать собирается? Лазерный револьвер-то на всю Луну один, и тот так себе стреляет…
— а у нас тут теперь три ракетные установки стоят. Недавно с Земли доставили, говорят — специально доработанные для применения на Луне. Такие железные треноги, а на них — труба с ракетой и коробка прицельных устройств.
— И что же, возле них часовые будут стоять? Конечно, я понимаю, мсье Гарнье иначе, как противотанковой ракетой не остановишь, напор у человека сокрушительный….
— Вот опять ты о нём дурно говоришь! Ракеты — они против олгой-хорхоев, если те снова из обручей вылезут. А Гарнье, чтобы ты знал, настоящий подвижник, энтузиаст — ему дай волю, так он сам в «обруч» полезет!
— Полез уже один такой… вернее, двое. Нет, правильно Гречко делает, что не пускает вас туда, не хватало ещё новых жертв…
— Тебе хорошо там говорить — а нам как работать? То нельзя, это нельзя… единственное, что осталось — это понатыкать вокруг «обруча» камер и разной измерительной аппаратуры и фиксировать всплески «тахионного зеркала» каждый раз, когда срабатывает «батут» на «Звезде КЭЦ». И, знаешь что? Выяснилось много интересного…