— Что, к примеру?
— Ну, скажем, когда станция в момент срабатывания «батута» находится в пределах прямой видимости, приборы фиксируют кроме всплеска излучения ещё и газовые выбросы из «обруча»!
— Разовый выброс, говоришь? Погоди… это что, выходит, порции атмосферы той планеты, откуда олгой-хорхои?
— Выходит, что так. Мы это случайно обнаружили, и с тех пор ставим там ещё и спектрографы и газоанализаторы. Но самое интересное случилось, когда «Звезда КЭЦ» проходила над «Ловеллом», в зените, на высоте всего ста сорока километров. В «обруче» при этом возник исключительно мощный выброс, который удалось заснять. Я бы тебе показала, но сам видишь, видеосигнала нет…
— Успеешь ещё. А пока так расскажи, что там с этим выбросом?
Понимаешь… раньше в плоскости «обруча» возникали либо блики, либо устанавливалась на несколько мгновений мембрана «тахионного зеркала». А тут — словно из него выметнулся язык прозрачного серебристо-лилового то ли пламени, то ли газа. И не просто выметнулся, а разом слизнул десяток установленных вблизи плоскости «обруча» датчиков и камер. Я потом узнала — дежурный оператор, на чей пульт шла картинка с камер-прицелов ракетных установок, так перепугался, что едва не выпалил по обручу.
А что ж не выпалил? Занятно было бы…
— Успели схватить за руку. Но дело не в этом — помнишь, в тот раз, когда олгой-хорхои полезли из обруча, «батут» на «Звезде Кэц» сработал на приём груза?
— Вроде так… да, точно, тогда прибыл «Тихо Браге», ты ещё на нём улетать собиралась.
— А на этот раз они отправляли грузовой контейнер через свой «батут» к «Гагарину», я специально уточнила.
— Стоп… хочешь сказать, что «обруч» как бы синхронизируется с «батутом» — один работает на приём — и другой тоже, один на отправление — и второй вслед за ним?
— Вот именно! И тогда получается, что наши приборы затянуло на родную планету олгой-хорхоев!
— Как и Бабенко с Опиньяком когда-то…
Да, я тоже так подумала.
— Слушай, а мысль-то богатая! Сама додумалась?
— Да. Хочу связаться с Леднёвым на «Лагранже». Там на днях запустят «батут», пусть понаблюдает, может, тоже что заметит?
Толково. Гарнье говорила?
— Пока нет.
Мой тебе совет — и не говори, пока не получишь результатов от Леднёва. Знаю я этих лягушатников — мигом присвоит идею себе, а ты будешь вроде как и не при делах. А это, как ни крути, настоящее открытие!
— Ну вот, опять ты… сколько можно?
— ладно-ладно, больше не буду, прости. И вообще, хватит о делах. Ты на Землю-то собираешься? Который уж месяц пошёл, пора бы…
— Да, как раз завтра с «Тихо Браге» отправлюсь на «Звезду „Кэц“», а оттуда на «Гагарин».
— Слушай, я тогда тебя дождусь, а то сколько уж не виделись! — Мне, кстати, пришло приглашение на «Джемини-Хилтон», на финал чемпионата по сайберфайтингу — это наши игры с мечами в невесомости, помнишь? на два лица — может, вместе? Заодно и поговорим, что и как…
— Ну, не знаю, хочется домой поскорее. Хотя — ладно, уговорил, жди!
О том, что к приглашению «на два лица» прилагается ещё и номер на двоих в самом шикарном сегменте орбитальной гостиницы, я благоразумно упоминать не стал. Надо будет с договориться, скажем, чтобы разменяли на два отдельных номера, поскромнее. То есть я-то не против, а вот Юлька может не так понять…
V
Из дневника Алексея Монахова.
«24 декабря 1977 г. О потере связи с „Лагранжем“ я узнал на „Джемини-Хилтон“, сразу по окончании финала по сайберфайтингу. Отгремели аплодисменты, Джордж Лукас выступил с прочувствованной речью, закончившейся сакраментальным „Да пребудет с вами Сила“ — как-никак, генеральный спонсор мероприятия, специально прибыл с Земли всего за час до начала финального боя… Каюсь, не удержался — взял у него автограф на буклете, посвящённом командам-финалистам, а заодно, предсказал придуманной им Вселенной грандиозное будущее и столь же грандиозную известность. В ответ старина Джордж поделился планами снять одну из сцен очередного эпизода в невесомости, что изрядно меня встревожило — нет уж, отклонений от бессмертной классики нам не надо, тем более, что речь идёт о моём любимом „Ответном ударе Империи“! Не думаю, впрочем, что он меня послушает — тем более, что сейчас организовать подобные съёмки не в пример проще и дешевле, чем снятый в „той, другой“ реальности фильм „Вызов“. Так что, если не создатель „Звёздных войн“, то кто-нибудь другой наверняка в скором времени сделает что-нибудь подобное. Тот же Стэнли Кубрик, к примеру — недаром поговаривают о том, что режиссёр собирается браться за третью часть своей эпопеи „Космическая Одиссея“…
Но я отвлёкся на ерунду, простите. Потому как все эти кинематографические страсти — сущая ерунда, по сравнению со свалившейся нам на головы — с размаха, как пыльным мешком — новости: „Станция „Лагранж“ уже пять часов не выходит на связь! Многовато, чтобы списать на задержку радиосигнала, который, как известно, составляет около шестнадцати минут, даже с учётом того, что он идёт через спутник-ретранслятор, висящий где-то между орбитами Земли и Марса. Сколько-то времени ушло на ожидание — мало ли, какие технические проблемы могли возникнуть при передаче сигнала? — но когда все лихорадочно предпринятые усилия не дали результата, о ЧП решено было сообщить, для начала — всему персоналу внеземных объектов“.
Нас это известие застало в коридоре орбитальной гостиницы — мы шли в ресторан, чтобы отпраздновать победу команды „Гагарина“ на турнире, и когда зазвучало по внутренней трансляции „Внимание! Передаём экстренное сообщение…“ — замерли в недобром предчувствии.
Мы — это я, Юлька и Нина, супруга Димы Ветрова. Главный инженер-кулинар „Джемини-Хилтона“. Нина обещала нам поистине королевский ужин: „сегодня будет парадный ужин для бизнесменов из Калифорнии, они решили пустить пыль в глаза конкурентам и устроили ежегодный конгресс на орбите — попробуете, что мы для них наготовили!“ Услышав, что речь пойдёт о „Лагранже“, она побледнела, как бумага, а когда прозвучали роковые слова „связь со станцией потеряна, все попытки восстановить её к успеху не привели…“ пошатнулась и обеими руками схватилась за стену. Я же переглянулся с Юлькой — и прочёл в её перепуганных глазах ответ на незаданный вопрос. Не далее, как пару часов назад, ожидая начала турнира, мы обсуждали перспективы затеянного Леднёвым эксперимента, и Юлька предвкушала данные наблюдений, которые перешлёт (конечно, перешлёт, а как же иначе?) ей астрофизик.
Всё было ясно без слов: ведь именно семь часов назад, не раньше и не позже, с „Лагранжа“ к „Гагарину“ должен был отправиться через „космический батут“ первый грузовой контейнер, и именно в это самое время пропала связь со станцией. Совпадение? Не бывает таких совпадений… Я оставил Нину, вознамерившуюся, кажется, лишиться чувств, на попечение Юльки и со всех ног припустил к отсеку дальней связи, на бегу тыча пальцем в персональный браслет…»
— Я не верю, что он погиб, Лёш! Не верю!
Это фразу она повторяла, наверное, в пятый раз. А может, и в десятый, я не считал.
— Я тоже не верю, Нин. И Юлька не верит, скажи?
Она кивнула. Мы стояли в причальном отсеке орбитальной гостиницы; я, как и положено опытному обитателю Внеземелья, облачился в «Скворец». Шлем лежал тут же, на банкетке, рядом с серебристым чемоданчикомжизнеобеспечения. Мои попутчики, туристы, облачённые в салатово-зелёные гермокостюмы «Воробей» облегчённого типа поглядывали на меня с уважением.
— И вообще, с чего ты взяла, что кто-то там погиб? Ну, буря какая-нибудь на Солнце, протуберанцы там, вот связь и прервалась! Вспомни, с самого начала ведь тоже её еле-еле установили!
— Нету никакой бури. — тихо, как-то обречённопроизнесла Нина. — Я специально узнавала: в обсерватории говорят, период спокойного Солнца.
…Ну конечно, на «Джемини-Хилтоне», как и на любом внеземном объекте, есть научники. И обсерватория тоже имеется, куда ж без неё?..
Тогда ещё что-нибудь — антенна у них, скажем, вышла из строя, тот же «Эндевор» маневрировал и случайно зацепил… Может ведь такое быть?
Она беспомощно пожала плесами.
— Ну, не знаю…
— Вот и никто не знает. Так что отставить уныние, вернётся твой ненаглядный Дима, весёлый и здоровый. И остальные вернутся, вот увидишь!
Я понимал, что слова мои звучат не слишком-то убедительно. За девять часов, прошедших с момента сообщения о потере связи со станцией «Лагранж», ничего нового выяснить не удалось — ни обрывка радиопередачи, пустота. Даже телеметрия, поступающая через зонд-ретранслятор в автоматическом режиме пропала, а этого на моей памяти не случалось ещё ни разу. И, конечно, радио— и телекомментаторы по всему миру смаковали эти подробности и строили предположения, одно страшнее другого. Языки бы им всем повырывать…
— Ладно, я пойду тогда. — Нина вытерла слёзы. — У меня ещё дела… много.
— Иди, конечно. Если что, сразу тебе сообщим. И не вешай нос, всё будет хорошо. Запомнила?
Она часто закивала головой. Юлька, громко всхлипнув, бросилась ей на шею, и я отвернулся. Не выношу женских слёз, никогда не выносил — особенно по таким вот безнадёжным поводам. Любому ведь мало-мальски разбирающемуся в делах Внеземелья ясно, что на «Лагранже» случилось что-то по настоящему серьёзное, и вспышки на Солнце (которых, к тому же, нет и в помине) не имеют к этому отношения.
Объятия, наконец, закончились, я проводил Нину взглядом. Юлька стояла, утирая покрасневшие глаза, по щекам к скулам блестели влажные дорожки.
— Ты куда теперь, вернёшься на Луну? — спросил я. Она пожала плечами.
— Смысл? Данные с «Лагранжа» мы теперь нескоро получим…
— …если вообще получим.
— Думай, что говоришь, накракаешь! — Она сердито сверкнула на меня глазами. — Что до Луны, то я вообще-то на Землю собиралась, в отпуск, но теперь даже и не знаю…