Мужчина довольно улыбнулся, расплатился с официантом, вежливо попрощался и ушёл. Через пару минут встала из-за столика и Анна-Мария. Перед уходом посетила туалет. Запершись в кабинке, просмотрела буклет. Достала фотографию мужчины и записку. Внимательно изучила и то и другое, потом сожгла в унитазе и спустила воду.
У Анны-Марии накопилось несколько отгулов, их она и использовала для поездки в Кёнигсберг…
– Эта ночь для меня вне закона…
– Ты уверен, что цитируешь Высоцкого к месту? – вкрадчиво поинтересовался Жехорский.
– Совсем не уверен, – рассмеялся Ежов. – Кстати, ты не в курсе, он уже родился? С какого он года?
– Высоцкий? – уточнил Михаил. – Всяко старше нас с тобой. Так что в ТОМ времени он бы уже точно родился, а в ЭТОМ, честное слово, не знаю.
– Странный у нас разговор получается, тебе не кажется? – хохотнул Николай. – Ладно, общаемся по закрытой линии, а «писали» бы нас, назавтра в дурку бы свезли?
– Не свезли бы, – серьёзно ответил Жехорский. – Завтра всем будет не до этакой ерунды.
– Это точно, – подтвердил Ежов. – Всё-таки и в ЭТОМ мире мы от войны не ушли. В четыре утра попрут.
– Да, – согласился Михаил, – но ты ведь понимаешь, нам всяко в эту войну пришлось бы ввязаться. Хорошо, год другой, масштабы иные – не по всей западной границе нас фрицы атакуют, – да и мы готовы не в пример ТОМУ времени, а значит, и потери будут во много раз меньше.
– Но будут, – тихо сказал Ежов.
На это Жехорский ничего не ответил, посопел в трубку, потом спросил:
– Ты спать-то сегодня собираешься?
– Да вроде нет… – немного удивился неожиданному вопросу Николай.
– А вот это зря, – назидательно сказал Жехорский. – Я как минимум пару часов постараюсь вздремнуть, и тебе советую.
Добрым советом не грех и воспользоваться. Ежов вызвал адъютанта, приказал не будить до двух часов ночи, если не будет ничего срочного, и прилёг на диван прямо в кабинете.
Едва рука адъютанта коснулась плеча, Ежов открыл глаза.
– В приёмной генерал Захаров. Говорит, что у него срочное дело.
– Зови! – приказал Ежов, а сам направился в примыкающую к кабинету ванную комнату, лицо со сна ополоснуть. По дороге кинул взгляд на часы. Час ночи. Что ж, как и прописал «доктор» Жехорский, два часа он Морфею посвятил.
– Николай Иванович, у нас ЧП! – доложил Захаров.
– Умеешь ты, Трифон Игнатьевич, начальству угодить, – пробурчал Ежов. Потом взглянул на вытянувшееся лицо подчинённого, вспомнил, что чувством юмора того природа обделила, и коротко вздохнул: – Ладно, выкладывай, какая печаль приключилась?
– Помните, после моего доклада об организованной германской разведкой охоте на конструктора фон Брауна, обо всех происшествиях с сотрудниками института «Космической и ракетной техники» вы приказали докладывать вам лично, – начал Захаров.
От нехорошего предчувствия у Ежова засосало под ложечкой.
– Пропал самолёт, выполнявший регулярный пассажирский рейс Кёнигсберг-Петроград. Вскоре после вылета с самолётом была потеряна связь, а потом он не прибыл в пункт назначения. На борту среди прочих пассажиров находился руководитель КБ-2 ГИКиРТ Вернер фон Браун.
Новость действительно из ряда вон выходящая. За три часа до начала войны ему докладывают о пропаже ведущего конструктора, имеющего доступ к самым секретным военным разработкам!
– К поискам пропавшего самолёта приступили? – спросил Ежов.
– Сразу, как стало известно, что борт не прибыл к месту назначения.
– Почему не после того, как с самолётом была потеряна связь? Чего глаза опустил? Отвечать!
– Потеря связи – обычное явление, товарищ маршал, – глядя в стол, сказал Захаров, – Подумали, может, обойдётся…
– И потеряли больше часа времени! – жёстко сказал Ежов. – Такие «подумки» наказуемы, ты не находишь?
– Уже, товарищ маршал! – вскинул глаза Захаров.
– Что «уже»? – не понял Ежов.
– Я уже отдал распоряжение выявить виновных и наказать по всей строгости!
– Это ты правильно сделал, – одобрил Ежов. – О самолёте, как я понимаю, известий пока нет? Можешь не отвечать, по твоему виду всё понятно. На борту были наши люди?
– Так точно! Два сотрудника сопровождали рейс и один лично фон Брауна!
– Ну, хоть что-то, – слегка подобрел Ежов. – Сотрудники опытные, смогут действовать по обстоятельствам?
– Опытные. Смогут, – односложно ответил Захаров.
– Сейчас ночь, – кивнул на окно Ежов. – Поиски, небось, отложили до утра?
– Никак нет! Поисковые группы продолжают утюжить маршрут на всём протяжении при свете фонарей и автомобильных фар.
– Это правильно, – одобрил Ежов. – Сейчас каждая минута на вес золота. Как думаешь, пропажа самолёта – случайность?
– Я так не думаю, – ответил Захаров. – Дело в том, что на борту вместе с фон Брауном находился и Ханс Улссон…
– Этот германский агент? – перебил Ежов. – Тогда это точно не случайность! Идите, Трифон Игнатьевич, и найдите фон Брауна. К фашистам он попасть не должен! – Заметив, что Захаров медлит, спросил: – Что-то ещё?
– Да… Среди наших людей на борту самолёта была спецагент Анюта…
Вслух стонать Ежов всё-таки не стал, хотя прекрасно помнил, что позывной Анюта в ведомстве Захарова был у Анны-Марии Жехорской.
За час до начала войны донесения сыпались как из рога изобилия. Все спешили доложить о готовности. Но Захарова Ежов принял без очереди. По расстроенному виду генерала понял: хороших новостей нет.
– Выяснились новые обстоятельства, касающиеся пропавшего самолёта… – начал Захаров.
– Давай без прелюдий, – прервал его Ежов. – Докладывай только самую суть!
– Слушаюсь… Перед вылетом на самолёте была испорчена рация, навигационная аппаратура и повреждён топливопровод.
– Это могло привести к гибели самолёта? – ужаснулся Ежов.
– Нет. Самолёт должен был сбиться с курса, а потом у него мог отказать один из двигателей. Всё для того, чтобы вынудить лётчиков совершить вынужденную посадку в заданном квадрате. Что, по-видимому, и случилось.
– Что за квадрат, выяснили?
– Да… Вы позволите? – Захаров кивнул в сторону стены, часть которой была закрыта занавесом.
– Разумеется. – Ежов сам отдёрнул занавес, за которым скрывалась карта Союза и прилегающих территорий. Давай, показывай!
– Вот тут…
Следя за указкой в руке Захарова, Ежов не удержался от восклицания:
– Но ведь это совсем рядом с границей!
– Примерно в сорока – пятидесяти километрах, – подтвердил Захаров.
– И прямо на направлении возможного удара немцев. Всё ясно! Они хотят захватить Брауна!
– Несомненно, – кивнул Захаров. – Наши «друзья» из абвера задумали именно это. Непонятна пока во всём этом роль самого Брауна.
– Это мы выясним позже, когда вернём Брауна в Петроград живым. Вы поняли, генерал? Непременно живым! Ладно, это всё лирика, – остановил сам себя Ежов. – Давай займёмся делом. Набросаем план первичных мероприятий. Что у нас здесь? – Ежов указал на точку в квадрате, который очертил Захаров.
– Станция Узловая, – ответил тот.
– Свяжись с Генштабом, пусть отдадут распоряжение войскам, дислоцированным в этом районе, немедленно подключиться к поиску самолёта. И вообще. Все наши части, которые есть вблизи этого квадрата, необходимо подключить к поиску!
Командир спецназовцев принял крайний рапорт, повернулся к начальнику заставы:
– Товарищ старший лейтенант, вам пора!
Пограничник взял под козырёк, но исполнять команду не спешил, топчась на месте. Капитан прекрасно его понимал и не торопил. Пяток минут у них в запасе был.
Начальник заставы поёжился и не столько от пробравшегося под гимнастёрку холодка. Теперь в предутреннем сумраке строения заставы стали едва различимы. Но старший лейтенант помнил здесь каждую доску, каждый камень, потому что они прибиты и выложены его руками, его и его солдат, руками жён и детей комсостава. Дети… Всех загодя отправили подальше от границы, и они теперь отдыхали в лучших детских здравницах Союза. Два часа назад автобусы увезли жён. Теперь пришёл черёд мужчин.
Это было настолько противоестественно, что в голове помещаться никак не хотело. Когда-то он поклялся защищать этот рубеж пусть даже ценой собственной жизни, и клятве оставался верен даже сейчас, когда полученный приказ его, казалось, от неё освободил. Потому и не спешил старший лейтенант перекладывать ношу, которую давно привык считать своей, на чужие плечи.
– Может, никакого наступления не будет…
Старший лейтенант прекрасно понимал, что говорит ерунду, потому не придал словам вопросительной интонации. Понимал это и спецназовец: на пустой вопрос не ответил, просто дружески ткнул пограничника в плечо:
– Поспешай, старлей, теперь действительно пора!
Командир заставы сделал шаг, потом обернулся:
– Меня зовут Олесь, Олесь Гончар.
– Маргелов, Василий, – ответил капитан. – Бывай, Олесь, даст бог, свидимся!
«Идём на вынужденную посадку!» Сообщая эту новость пассажирам, стюардесса мужественно пыталась выглядеть невозмутимой, слова прозвучали чётко, хотя губы девушки заметно тряслись.
Заметив, как побледнел фон Браун, занимающий соседнее сидение Улссон, наклонившись к самому его уху, прошептал:
– Не стоит беспокоиться. Неисправность самолёта не столь велика. Экипаж справится.
– Откуда тебе известно? – Браун подозрительно покосился на соседа. – Или… это твоих рук дело?!
– Тише, – попросил Улссон. – Ты привлечёшь к нам ненужное внимание, а это преждевременно.
– Что значит «преждевременно»? – столь же нервозно, но уже значительно тише спросил Браун. – Не хочешь ли ты сказать, что в скором времени станет своевременно? Да? Я угадал? Нет, это точно твоих рук дело!
– Да успокойся ты, – продолжил урезонивать Брауна Улссон. – Моих рук дело… Как видишь, мои руки при мне, а те, которые это сделали, остались в Кёнигсберге и теперь, вероятно, сжимают винтовку…